Роль идей и «сценарий» возникновения сознания

Как видим, если явление идеи в наше сознание есть результат активации определенной зоны (когитов) нейронов, – мы их назвали ансамблем нейронов – то эта активация «способна вытянуть за собой из памяти» ту ранее заложенную культурную информацию, посредством которой мы уже можем выразить смысл самой активированной зоны (ансамбля).

Более того, наше мышление, нашу память и культурные знаки языка мы можем представить в виде карты местности с различного рода условными обозначениями, нанесенными на ней. А в углу этой карты размещена экспликация этих обозначений в виде их наименований. Так что то, что «в углу» – это и есть культура, ее знаки, посредством которых мы узнаем, так что же такое изображено на самой карте и в каких взаимосвязях оно находится. Только благодаря этой экспликации (языку) и нашей памяти, изображенное на карте приобретает смысл. Мы привлекаем культурные знаки с одной целью: выразить «беззвучно звучащий» смысл нашей идеи (в материальном его исполнении) в тех знаках-наименованиях, которые уже ранее, в процессе первичного наименования обрели свое, положим, фонемное звучание. А вот этот смысл в его фонемном («симфоническом») исполнении мы уже можем предъявить нашему окружению.

Как видим, то, что мы называем сознанием может появиться только тогда, когда мы взаимосочетаем наше беззвучное нейронное мышление с озвученными знаками языка и с нашей памятью, посредством которой в процессе сосредоточения мы отыскиваем эти знаки-наименования.

Так где же все-таки мы здесь видим то, что называем сознанием и без чего мы не смогли бы соединить в нерасторжимый союз

– наше мышление (разум) в материальном и беззвучном его виде,

– наш язык, знаки которого имеют звучание,

– и нашу память, в которой мы отыскиваем эти знаки, способные выразить мысль?

Поскольку ни то, ни другое, ни третье не являются сознанием, тогда, скорее всего, сознанием является то, что могло бы их объединить и без чего это соединение невозможно. Как видим, нам не хватает лишь одного, а именно, сосредоточения, которое могло бы

– отыскать в памяти те

– слова языка, посредством которых можно было бы выразить

– смысл того, что свершилось в нейронных структурах мозга.

Вот почему, как я полагаю, наиболее подходящим кандидатом на роль сознания является наша способность сосредоточения, призванная к тому, чтобы объединить в едином союзе мышление, память и язык. Сознание – это коалиция последних трех компонентов под эгидой сосредоточения на предмете мышления (чувствования, общения) и слежения за этим процессом.

Да и язык сам по себе, по мере развития, нам был нужен не только для того, чтобы выражать смыслы (и значения), но и для того чтобы «тренировать» нашу память, наше сознание, наше сосредоточение. Поскольку выражая тот или иной смысл, первым делом мы ищем в нашей памяти те слова, которые бы адекватным образом соответствовали истинности этого смысла. А без сосредоточения мы здесь никак не можем обойтись. В этом побочная функция языка – он тренирует и нашу память, и наше сознание-сосредоточение, а заодно, и мышление. Так что без языка мы – животные существа.

Что же касается нашего случая, то есть случая креативного (продуктивного) мышления, то смысл идеи, – явленный в акте инсайта, – уже имеется в наличии: он закодирован в материи нашего мозга в виде ансамбля взаимосвязанных, («замороженных», по Деану) нейронов. И чтобы раскрыть содержание этого смысла на этапе рефлексии-11, нам остается только расшифровать то, что материально организовано – в своем «беззвучном» виде – в идеально организованное, то есть выражающее этот смысл посредством знаков культуры, имеющих «звучание» то ли в виде слов речи, то ли в виде знаков письма или каких-либо других общепонимаемых символов. Как видим, осознание смысла, – положим, нашей идеи – приходит к нам вместе с наименованием тех объектов, посредством которых эта «немая» мысль выражается.

Так что сознание появляется (и проявляется) только тогда, когда свершающееся в мозге взаимодействие нейронов «закрепляется» за отдельными наименованиями языка (конечно же, при посредничестве нашей памяти). Знаки языка – это этикетки материально происходящих, бессознательных событий в нашем мозге. (Условно говоря, как мы уже заявили ранее, можно даже сказать, эти знаки в некоторой степени «дублируют» происходящее в мозге. И это «дублирование» необходимо только для того, чтобы коды «безмолвных» материальных образований перевести в коды имеющих звучание культурных образований в виде известных нам знаков (звуков речи, слов, символов)). Первое достоинство этих этикеток в том, что мы можем поместить их в нашу долговременную память и изымать их в случае необходимости. Другое достоинство в том, что мы можем манипулировать ими как в процессе собственного мышления, так и в процессе общения с нашим окружением.

При этом ни в коем случае не надо забывать и о том, что посредством наименований объектов и действий над ними решалась одна из важнейших когнитивных задач – появление и развитие дискретного (сосредоточенного, созерцательного) мышления, а не слитного, скользящего – в виде «потока сознания» – всего лишь по поверхности явлений. Поскольку наименования разделяли не только, положим, сами видимые нами предметы окружающей действительности, но и смыслы (значения), связанные с ними. (Увесистый булыжник, удобно расположенный в руке нашего далекого предка, уже «намекал» на возможность охоты на того или иного опасного зверя). А смыслами или значениями уже можно было оперировать не только «воочию», то есть, видя этот предмет и им манипулируя, но и в своем воображении-представлении, в отсутствии этого предмета, изымая образ этого предмета из своей памяти. В этом как раз и заключается, положим, процесс изобретательской и научной деятельности: достаточно интенсивно оперируя в своем воображении образами объектов (и их взаимосвязями между собой), мы, при благоприятном исходе, можем выйти на спонтанное, инсайтное решение нашей задачи.

Правда, здесь, в связи с причастностью языка (речи) к сознанию, вполне уместен вопрос: а как быть с доречевым сознанием: было ли оно у древнего человека, еще не овладевшего навыками речи? И если оно у него все же было, то в какой форме оно проявлялось? Скорее всего, сознание у него было, но было оно в более примитивной форме, поскольку примитивным был сам язык выражения мыслей, действий, эмоций, желаний – это телодвижения, жесты, гортанные звуки и т. д. Появление языка в виде речи намного расширило диапазон выражения мыслей, действий, чувств, желаний и т. д., поскольку возникла возможность оформлять свои мысли и желания в виде осмысленных предложений (существительные+глаголы). А от предложений прямая дорога к изложению логически последовательных мыслей, мыслей, излагающих причинно-следственную связь между явлениями. (Вот здесь-то, с появлением речи, как раз и открывается широкая дорога к более интенсивному образованию в нашем мозге новых синоптических связей между нейронами. Это же наблюдается в онтогенезе у ребенка в процессе овладения им речью). Но в то же время появление речи несколько нивелировало (скрасило) эмоциональность жизнь в человеческом сообществе. Оно подвигло человека к рациональности проявления своих мыслей и чувств. (Так что вполне можно допустить: интенсивность эмоциональных проявлений в обезьяньем стаде – прямой результат отсутствия у них речи).

Попутно отметим, в какой взаимосвязи находится язык, сознание, память и мышление, то есть разум? Язык – это сами наименования, а сознание это то, что ищет (и находит в памяти путем сосредоточения, – если находит) соответствие между тем, что произошло с нейронами нашего мозга и тем, что способно, в первую очередь, проинтерпретировать и выразить это произошедшее. А способны выразить, конечно же, знаки нашего языка. Иначе говоря, на уровне сиюминутного сознания знаки языка отражают данное состояние нейронов нашего мозга. И наоборот, каждому состоянию взаимосвязанных нейронов соответствует то или иное наименование. Чем больше в нашем мозге и в нашей памяти накоплено таких соответствий между теми или иными состояниями нашего мозга и соответствующими им наименованиями (в нашей памяти), тем большей способностью сознания мы обладаем и тем больше вероятность нашего эффективного мышления и общения. Так что сознание не есть нечто нам данное от рождения – оно есть то, что мы способны приобрести, накопить. Ребенок по мере овладения им речью и способностью сосредотачиваться – а также приобретения прочих культурных навыков – проходит весь цикл овладения сознанием?

В связи с выше изложенным, вполне можно предположить, – и в этом я согласен с С. Деаном (и с Н. Хомски)17 (там же, стр. 324), – что исторически сознание началось не столько с потребности общения со своими сородичами, сколько с возникновением у человека как способности генерировать идеи, так и необходимости выражать смыслы этих идей и претворять их в практику жизни. Общаться между собой можно посредством жестов и гортанных звуков, – чем вполне обходятся приматы – а вот выражать смыслы только что явленных идей и передавать их можно только посредством наработанных культурных знаков.

1.8. Нейронная деятельность материи нашего мозга как «беззвучно звучащий» колокольчик

1. В литературе имеется достаточно широкий спектр понимания, что такое сознание, начиная с того, что сознания как такового нет вообще18, и кончая такими метафорическими представлениями, как например: сознание есть «ветер» (Дж. Боген), который, хотя и не видим, но может существенным образом воздействовать на окружающую среду19; сознание подобно «славе в мозге»20, когда в мозге происходит борьба – наподобие дарвиновской борьбы за выживание – за приоритеты внимания: только то, что побеждает, удостаивается чести быть представленным в сознании.

2. Исходя из того, что материальное электрохимическое взаимодействие нейронов нашего мозга не воспринимается органами наших чувств, – поскольку мы его не видим, не слышим, не ощущаем – мы, в свою очередь, можем предложить еще одну, четвертую метафору сознания как колокольчика, звучащего в той среде, которая способна передавать звуковые волны. Поясним заявленное. С одной стороны, электрохимическое взаимодействие нейронов нашего мозга можно уподобить «беззвучно звучащему» колокольчику, помещенному под герметичный колпак, из-под которого был откачан воздух. С другой стороны, культуру можно уподобить той среде (положим, воздушной), через которую передаются звуковые волны. Соединим вместе оба этих уподобления: поместим колокольчик-мозг под колпак культуры. Что мы получим? Если есть такая проводящая среда под колпаком – звук «овеществляется», распространяется, передается. Уберите эту среду, создайте вакуум под колпаком, и звук не будет слышен. Так и работа нейронов нашего мозга не будет «слышна», если не будет той культурной среды, которая воспринимает «звуки» этой работы, и через которую эта работа будет «материализована» посредством знаков культуры. А культурная среда не может быть не осознана: значит, осознанным является озвученное мышление и, в определенных случаях, чувствование, то чувствование, которое может быть достаточно четко выражено, в противоположность трудно выражаемым квалиативным ощущениям.