Том 1. Стихотворения. Поэмы

Я, как и прежде, только в жизнь верю,
Мне солнце всех ночных теней ближе;
Зачем же вдруг раскрылись в смерть двери,
Зачем же мертвым вновь тебя вижу?
Все в том же памятном для нас зале,
Как бог войны, от рук войны павший,
Лежишь, слезами земляков залит,
Лежишь – моложе нас. А был – старше!
Лежишь, сложивши на груди руки,
Сжав рот, не выдав до конца боли.
Стареют дети. И растут внуки.
Как много лет прошло с того боя…
Устало сдвинуты твои брови,
И полководцам на войне трудно.
Как много пролито на ней крови,
И каждый день ее – как день Судный.
Он был суров – так о тебе скажут,
И беспощаден был в борьбе – скажут,
Он шел наперекор судьбе – скажут,
В бою не думал о себе – скажут.
А ты не слышишь голосов этих,
А ты – как будто на войне не был,
Среди всех нас, один на всем свете,
Лежишь, закрытые глаза – в небо.
Народа своего сын смелый,
Народа своего сын милый,
Ты – там, мы – тут, и никакой силой
Нам снова дух твой не вселить в тело.
О, как безмолвно спят войны грозы,
Как чувств своих не выдают горы;
И словно душат, душат их слезы,
Деревья вдовами стоят в горе.
Земля горюет о своем сыне:
Он был живой. Бессмертный стал ныне.
Ни дня, ни ночи для него нету.
Лишь вечность. Больше ничего нету.
За медным медленным, как боль, маршем
Лафет в бессмертие влекут кони.
Издревле некуда спешить павшим,
Но время нас, живых, вперед гонит,
К победам нашим и к смертям нашим.
Тире, две даты – вот вся жизнь вкратце,
А после смерти – каменеть в белых
Надгробьях, в тесноте могил братских,
Над полем боя ввысь взмывать в стелах,
Безмолвьем камня укорять трусов,
Безмолвьем камня ободрять смелых.
Вот все права, что смерть дала мертвым,
То скрыв от нас, то сохранив имя.
Они молчат. А мы на них смотрим,
На белый камень, тот, что был ими.
Ружейный залп – что может быть проще?
Но, тишину в последний миг руша,
Он как «из списков исключить» – росчерк,
Как кол войны, забитый мне в душу.
Да, знаю, знаю, лишь людей чести
Делившие их ратный труд люди,
В последний час спустив курки вместе,
В последний раз, на миг в гробу будят.
Но вслед за этим – так вокруг тихо,
Как будто ты лишился вдруг слуха.
И тридцать лет уж в тишине кто-то
Все шепчет, шепчет о войне что-то
В давно оглохшее твое ухо…

Хута Берулава

«Своих поэтов, с их уроками…»

Своих поэтов, с их уроками –
Как жить и гибнуть непреклонными,
Народ недаром звал пророками,
Звал – крепостями, звал – знаменами.
День завтрашний и день вчерашний
В годины бедствий и печали
Они, как крепостные башни,
Бесстрашным словом защищали.
Как воины, ценою жизни
Обороняли от забвенья
Отчизны праздники и тризны,
Ее тысячелетий звенья.
И, путь земной пройдя без страха
И завершая без отсрочек,
Вдруг превращались в горстку праха
И в несколько бессмертных строчек.

Фридон Халваши

Зрелость стиха

Юность стиха – как любви пора,
Как усы у мальчика над губой;
Вдруг огонь и земля, волна и гора –
Все разом заговорят с тобой!
Юность стиха – как сентябрьский шум
Молодого вина, что обручи гнет.
Сделать дело – ему не придет на ум,
А незнакомой звезде кивнет!
Но если, два крыла отрастив,
Он взлетит до высот настоящей любви,
Он оттуда все увидит, твой стих, –
Оленя ранят, а стих в крови!
Он рванется из плена райских красот,
Не держи в небесах его, не томи!
Пусть он в бой против рабства наземь сойдет,
Пусть под пули станет рядом с людьми.
Пусть душа его не будет глуха
Ко всему, чем на грешной земле живут!
Так сначала приходит зрелость стиха,
А потом уж тебя поэтом зовут.

Из узбекской поэзии

Алишер Навои

Газель

Весна без тебя – палача жгут, смертные муки, ад!
В нем красные розы меня жгут, белые – леденят.
Весна без тебя для меня – ад, ад ночи и ад дня,
Но в том раю, где ты без меня, нет ни льда, ни огня.
Если захочешь меня найти, стать под моим окном –
По лицу моему иди, по бороздам слез на нем.
Как в сладких плодах – горькая кость не удивит меня,
Так в сладких устах – твоих слов злость не удивит меня.
Не лги про меня, что там, в аду, гол и бос Навои.
Я одет и обут в печаль и беду – в подарки твои.
Нет, не боюсь лжи и угроз, хотя вижу над головой,
Как секиру в небе занес юный месяц – гонец твой.

Гафур Гулям

К нам приезжайте погостить, друзья!

Когда вы будете в Узбекистане,
То, как бы вы с дороги ни устали,
Я знаю, каждый звать вас в гости станет
Радушными, нелживыми устами, –
Но в первый дом входите в мой, друзья!
Гафур Гуляма знаете, конечно!
Мой адрес даст в Ташкенте каждый встречный.
В мой дом входите, я вам рад сердечно!
Без проволочек – жизнь так быстротечна –
Ко мне шагайте, я вас жду, друзья!
Мой садик – ваш! Пусть только скрипнет дверца!!
На грядках зелень мяты, кинзы, перца,
Вот свежая вода, вот полотенце,
А вот открытое вам настежь сердце!
И в сад и в сердце вас пущу, друзья!
Над огородом я для вас трудился,
Всего к столу нарвать распорядился!
Куда б хозяин иначе годился!
Жаль только, вот шафран не уродился,
А остальное – ваше все, друзья!
Ковер постелем и, чтоб слаще отдых,
Подушки бросив в шелковых разводах,
Прогнав печаль, забывши о невзгодах,
На языках пятнадцати народов
Споем, что в голову придет, друзья!
Кто детям рад, кто без детей скучает,
Зятьев и снох в придачу получает,
А там и внуков на руках качает…
Под детский крик по пиалушке чая
До ужина не выпить ли, друзья?
Я в юности еще пришел к решенью:
Дом без детей – как стол без угощенья,
Как шар земной без вечного вращенья!
За шумный дом свой не прошу прощенья!
Мы сами будем в нем шуметь, друзья!
Вином и мясом пахнет синий воздух.
Стол – как земля, а вы вокруг – как звезды!
Вот наш инжир, вот винограда грозди!
Лепешки теплые, – пока не поздно,
Я по куску вам отломлю, друзья!
Горит очаг, смешав в домашнем дыме
Дыханье сада с ветерком пустыни.
Вот персики с бочками чуть седыми,
Но раньше них давайте взрежем дыню!
Мы в этом не раскаемся, друзья!
Теперь, когда уже всерьез сидим мы,
Отведайте самсы, казы, нарына!
Пусть их названья непереводимы,
Но, чтобы суть понять, необходимо
Их все подряд попробовать, друзья!
Вино у нас домашнее, густое,
В нем слиток солнца плавает в настое.
Есть предложенье, самое простое:
Без лишних слов кувшина дно пустое
В кратчайший срок исследовать, друзья!
Вот вносит Муххарам, моя супруга,
Два блюда с пловом, два горящих круга!
Она прикладывает к сердцу руку,
И не спеша плывет от друга к другу,
И к плову приглашает вас, друзья!
А после плова, за зеленым чаем,
Мы к берегу поэзии причалим:
Фуркат, и Пушкин, и Джами вначале,
Ну, а потом, друг другу отвечая,
И что-нибудь свое прочтем, друзья!
Есть ваши книги у меня на полках,
Есть и мои. Взгляните втихомолку:
Писал я много, жил довольно долго,
И сколько их – я сам не знаю толком,
Пусть, если захотят, сочтут друзья!
Я заболтался! Время пролетело!
Душа бы вечно бодрствовать хотела,
Но, к сожаленью, спать желает тело…
Ночуйте здесь! Мы быстро это дело
Устроим каждому из вас, друзья!
Кто помоложе – тем ковров наносим,
Кошму в саду, под абрикосом, бросим,
Молодоженов на чердак попросим:
В Узбекистане ведь такая осень,
Что простудиться мудрено, друзья!
Итак, устами старого поэта
Я вас зову, прошу запомнить это,
Пусть издали, пусть даже с края света,
Хотите – осенью, а не боитесь – летом
К нам приезжайте погостить, друзья!

Хамид Гулям

Последний мост

Много мостов есть через Нил.
Описывать все – не хватит чернил.
Но этому вот, на котором стою,
Я посвящаю балладу свою.
Шофер Али согласен со мной,
Что мост этот – лучший мост под луной;
Али этот мост хвалит до звезд,
Каждую доску и каждый гвоздь!
Хотя скрипит от старости он,
Хотя не сияет над ним неон,
Но для араба он неспроста
Дороже любого другого моста!
– Этот мост мне дорог, – скажет араб, –
Как память о том, что я больше не раб!
Этот мост красив потому, что он мой!
По нему англичане ушли домой!
Ушли наконец-то, давно пора б! –
И долго вслед им глядел араб,
Покуда последней колонны хвост
Не прошел через этот, последний, мост,
Последний оставшийся не у дел
Генерал на «виллисе» прогудел,
И тени штыков прошли по волне
В последний раз, потонув на дне,
Последняя пушка, последний танк…
Отныне навеки да будет так!
Да будет так! И в память о том
Назвали мост «Последним мостом»!
Но, стоя на гордом этом мосту,
В балладе воспев его красоту,
Мы не забудем – ни я, ни ты, –
Что в Африке есть другие мосты.
Другие мосты, плохие мосты:
Иностранные ходят по ним посты.
Я проехал по Африке много верст,
Я видал в ее реках отсветы звезд,
Но со звездами рядом, вниз головой,
Под мостами ходит там часовой!
Нет, не только на Ниле – в других местах…
Не пора ли напомнить о тех мостах,
По которым не сам – так ногами вперед
Засидевшийся в Африке хищник уйдет?!
Не угроза, не с моста вниз головой!
Если хочет добром, пусть уходит живой,
Пусть уходит! Нет просьб других! Уходи!
Пусть уходит! Нет крика другого в груди.
Пусть уходит домой! Пусть уходит домой!
Через мой мост. Да, через мой!
Хотя ты его жадно считал своим,
Это я, африканец, зарыт под ним,
Это я тонул здесь. Я лес валил!
Это я его кровью своей полил!
Я твой бич и дубину тебе не прощу,
Но, не выстрелив в спину, через мост пропущу.
Пропущу тебя на условье одном –
Что ты мост перейдешь и забудешь о нем
До тех пор, пока смогут земля и вода
Твою тень со штыком забыть навсегда!
Нет в балладе конца. Мы под нею черту
Подведем на последнем самом мосту…

Гвоздика

Гвоздику я бы не пустил в балладу,
Да спутник так болтлив, что нету сладу!
В Александрию едем с ним на поезде.
И нет конца его сладчайшей повести
Про Фергали, про Фергали великого,
Про лацкан пиджака его с гвоздикою,
Известной каждому на побережии,
Зимой и летом неизменно свежею,
Просунутою незаметно кончиком
В петличку с тонким водяным флакончиком.
Мой спутник хочет, чтоб на всю планету
Я раструбил бы про гвоздику эту.
В нем нет еще и тени подозрения,
Что не сойдутся наши точки зрения.
Уже мы слезли с поезда, в отеле мы,
Свет погасили и легли в постели мы,
Но все струится с языка незримого
Рассказ про Фергали неповторимого:
– Он хлопок здесь скупает в эти месяцы.
Вам завтра утром предстоит с ним встретиться –
С его улыбкою, с его гвоздикою… –
Всю ночь мой спутник маятником тикает,
Гудит не уставая, словно радио,
А я его своим молчаньем радую,
Лежу, не сплю, ловлю сквозь гулы голоса,
Как волны бьют в береговую полосу
И как, шурша песком, сама пустыня
Перебегает улицы пустые.
Нет, не про Фергали с его гвоздикою –
Я про пустыню думаю про дикую,
Безводную, бесснежную, безмерную,
Не меренную рейкой землемерною,
С шатрами бедуинов гордо-рваными,
С их нищетой, прикрытою Коранами,
С мечтой о Ниле под кошмою каждою,
С неутоленным голодом и жаждою,
С песком, в зубах хрустящим как безумие,
С верблюдами, иссохшими как мумии,
С детьми худыми, как само отчаянье,
С глазами их, которых нет печальнее!
Я вижу в кровь исхлестанную спину
Батрачки, убежавшей с поля к сыну,
Я вижу хлопок на краю пустыни
И кровь на нем! И сердце мое стынет
От бешенства холодного и страшного,
От этого наследья дня вчерашнего.
Лежу. Молчу. А спутник все неистовей
Мне соловьем про Фергали насвистывает:
– Хотя и стар, но выглядит так молодо,
Когда плывет по рынку с белым золотом,
Как весел он, как вежлив, вот увидите!
Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!
И тут, себя сдержать уже не пробуя:
– Давайте спать! – я говорю со злобою.
Но сам всю ночь египетскую, лунную
Все не могу заснуть, с башкой чугунною.
Огни и звезды портового города…
А сердце, как ножом, тоской распорото!
Глаз не сомкнув, с утра иду на вылазку:
За домом дом, за вывескою вывеску –
Смотрю лавчонки, лавки, магазинищи…
Голодных ребра и жратвы корзинищи –
Открытое без всякого смущения
Богатства с нищетой кровосмешение.
А вот и порт, толпой судов заставленный,
И рынок здешний, до небес прославленный,
С его египетского хлопка кипами,
Со звоном денег, с криками и всхлипами,
С его торговцев языками бешеными,
Как колокол над городом подвешенными.
И среди этого столпотворения –
Вдруг мне навстречу, как стихотворение,
Сам Фергали с гвоздикой неизбежною,
Розовощекий, с сединою снежною.
Мы рынком сведены, людьми представлены,
Друг перед другом он и я поставлены.
Да, это верно, выглядит он молодо,
Нет на лице следов забот и голода.
Он горд, людей он криком не преследует,
Как тот бедняк, что продает последнее.
Всего одно движенье пальцем подано –
И горе тысяч куплено и продано…
Да, это верно, он нежнее нежного
Мне хвалит море хлопка белоснежного,
Но не хотел и на день бы остаться я
В его руках на белых тех плантациях,
Где крик батрачки, в кровь бичом обласканной,
Торчит гвоздикой красною из лацкана,
Где молоком грудным, как бык, он выпоен,
Из тысячи голодных сытым выкроен,
С улыбкой розовой, с походкой важною,
С гвоздикою, от слез ребенка влажною.
Наш разговор с ним тонкой ниткой тянется;
Сейчас рвану – и два конца останется!
Обоих нас я этим лишь обрадую,
Но как же быть тогда с моей балладою?
Чем гладкою концовкой быть испорченной,
Пусть лучше остается незаконченной,
Поскольку на гвоздику эту красную
И есть, и будут точки зренья разные.

Дым над хижиной