Алтарь Отечества. Альманах. Том I

Великая Отечественная война

В воскресенье 22 июня 1941 года с утра я, А. ЩЕЛКУНОВ и Д. ЕРМИЛОВ пошли зачем-то в центр города. День в Казани был солнечный, тихий, и мы вели беспечно-шутливый разговор. Возвращаясь домой около десяти часов, услышали сообщение о том, что фашистская Германия напала на нашу страну. Это было так неожиданно, что мы растерялись и долго не могли опомниться. В общежитии разошлись по своим комнатам, а вскоре снова собрались у Д. Ермилова и продолжали обсуждать создавшееся положение.

Экзаменационная сессия шла, но мы готовились не столько к экзаменам, сколько к той новой жизни, в деталях ещё не обозначенной, которая ждёт нас впереди. По окончании сессии наш поток, две группы, направили на сельскохозяйственные работы в совхоз, находящийся километрах в восьми от Камского Устья. Мы выполняли там разные работы, в частности, очищали силосные ямы. Недели через две или три я пообносился и поехал в Казань, чтобы купить кое-что из рабочей одежды. Приехал туда, а стипендию не выдали. Встретился со знакомыми студентами. Кое-кого из товарищей уже призвали в армию. Остальным сказали, что до сентября они не потребуются. Я посоветовался с друзьями и решил, что мне следует ехать не в Камское Устье, а в Сенькино, чтобы увидеться с родственниками, отвезти книги и барахлишко. Приехал я туда во второй половине июля. Ещё многие мужчины призывного возраста были дома. Сразу же меня, А. КАРЕТНИКОВА и М. СЕРОВА послали на телеге в Долы Ковернинского района Горьковской области, чтобы мы там купили махорки (в наших магазинах она исчезла). Однако махорки нам не продали, а самих чуть не задержали как шпионов. Шла война, но по воскресеньям, как и в прежние годы, молодежь собиралась на гулянья. Время мы проводили втроём: днём работали, а вечером шли в Ковригино или Чакрыгино. В Чакрыгинской школе второй год после педучилища начала работать однокурсница Каретникова и Серова Нина Александровна Гусева. Меня с ней познакомили, потом мы встречались несколько раз. Меня призвали в армию, между нами завязалась переписка, которая года через два как-то оборвалась.

Во второй половине августа призвали в армию семейных сенькинских мужиков – М. Д. КУЗЬМИЧЁВА, Михаила БОЯРШИНА, Михаила ВОЛОДИНА. К этому времени в деревнях были получены первые похоронки, поэтому проводы были тяжёлыми. Накануне к вечеру стали собираться за столами: появилась водка, начались шумные разговоры, пелись песни. В день отправления их в армию с утра продолжались застольные беседы и песни, во время которых мужчины держались мужественно, достойно, жёны всё время смахивали слёзы. А когда готовили лошадей (уезжали в Сокольское на телегах), заплакали и мужчины, и дети, а женщины заголосили. Все было почти по Твардовскому, с той разницей, что жёны провожали мужей до Сокольского, расставание было там:

«Кто речь держал, кто пил в запас,
Кто песню пел не в лад.
А бабы выли в этот час,
Как много лет назад.
И провожали мужиков —
Покуда те в виду,
И за борта грузовиков
Хватались на ходу.
И в жаркой билися пыли,
Дружны в беде одной.
Потом, утихнув, порознь шли,
Забрав детей, домой…»(А. Твардовский. Голошение. День поэзии, Л., 1985, с. 311–312).

27 августа я прошёл по маршруту Сенькино – Попово – Васино – Тихонино – Захарово – Киркино – Чакрыгино – Кузино – Сенькино, простился с родными местами, родственниками и знакомыми. 28 августа пошёл в Слободку к Прониным, а от них на пароходе поплыл в Казань. Там узнал, что однокурсники ещё не в армии. Человек восемь из нас недели три работали грузчиками на кондитерской фабрике. К концу сентября 1941 года в составе группы студентов-добровольцев я был зачислен в парашютно-десантные войска и определён стрелком-автоматчиком в 211-ю воздушно-десантную бригаду, которая формировалась километрах в двенадцати от города Маркса Саратовской области. Недель пять мы убирали там арбузы, махорку, зерновые культуры. Потом получили обмундирование, и начались занятия. В декабре 1941 года нас перебросили в Малаховку, это в Подмосковье, а в марте 1942 года – в Люберцы. Проходили учения, в частности, тренировка в прыжках с парашютом.

В мае 1942 года нашу бригаду забросили в тыл врага – в брянские леса: нужно было вывести из окружения кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Белова. Задача была выполнена. Бригаде присвоили звание Гвардейской. Возвратились в палаточный лагерь на берегу реки Москвы. Здесь то ли бригаду преобразовали в пехотную часть, то ли остатки её влили в пехотное подразделение, но теперь это стал 118-й Гвардейский стрелковый полк 37-й Гвардейской стрелковой дивизии. В августе 1942 года мы отправились на фронт – на Дон (где-то пониже устья реки Тишанки). Там находились около двух месяцев, причём, не отступили ни на шаг. В конце сентября нас на машинах через Камышин доставили под Сталинград. Дня через два или три ночью на лодках и катерах мы переправились на левый берег Волги. Навсегда запомнилась картина: весь Сталинград был в зареве пожаров. Сзади сразу же за кормой лодки стоит стеной тьма, которая иногда разрывается вспышками выстрелов от орудий, бьющих по врагу из-за Волги. Впереди – нечастые разрывы немецких мин и снарядов. Дивизия заняла оборону в районе тракторного завода. С утра до вечера над нами завывали сирены фашистских самолётов, бомбивших наши позиции. Непрерывно шла стрельба: перерывы случались лишь в ночное время. Потери были так велики, что личный состав пополняли почти каждую ночь. В ноябре, думается, 11 ноября, гитлеровцы утром предприняли яростные атаки, которые продолжались весь день. Люди убывали. К вечеру от полка осталось человек двадцать, почти все раненые. У меня осколочное ранение в ноге повыше колена без повреждения кости. Собрал нас капитан и вывел сначала на КП дивизии Родимцев, теперь она стала крайней на правом фланге, потом провёл на 62-ю переправу, и ночью на катере мы перебрались на левый берег Волги. В декабре 1942 года дивизию направили на формирование в город Балашов.

В начале февраля 1943 года – снова на фронт. В городе Ельце мы вышли из вагонов и двинулись на запад. Наступление шло успешно. Дороги заносило снегом, и тылы отстали. Возникли перебои в снабжении, нас стали одолевать вши. Потом всё наладилось. Когда растаял снег, мы по грязи ходили в валенках: ботинки у нас были в вещмешках, но, когда продуктов не было, мы их променяли на что-то чуть похожее на хлеб. Трагическое соседствовало рядом с комическим!

Наступление приостановилось в концы мая, когда мы находились недалеко от станции Дерюгино на вершине образовавшейся Курской дуги. Мы не попали под удар немецкого наступления, в бои вступили уже потом, когда атаки врага были отбиты. Потом мы брали Севск почти без потерь: так много здесь было нашей техники; форсировали реку Сож. Немцы, стремясь сбить нас с правого берега Сожа, нещадно бомбили; рухнуло перекрытие блиндажа, мне царапнуло нижнюю часть спины, соседа убило. Взяв Днепр, вступили в Белоруссию. К зиме наступление выдохлось, и мы до 24 июня 1944 года вели лишь оборонительные бои. Весной я был контужен, несильно, но чем-то забило глаза, они болели, текли слёзы. Недели полторы или две лечился в санроте. После выздоровления меня временно взяли на офицерскую должность в штаб полка, а потом оставили там постоянно. В дальнейшем были наступательные бои в Белоруссии, в Польше на Наревском плацдарме и при ликвидации окруженной группировки гитлеровских войск в Грудзензе, при освобождении Гданьска, форсировании Одры в конце апреля 1945 года. Для нашего полка война на этом практически закончилась.

Мы, оставшиеся в живых участники войны, пережили невероятные физические, нравственные, эмоциональные перегрузки, но наши жертвы незначительны в сравнении с жертвой тех, кто навсегда остался на поле брани. В этом смысле глубоко справедливы слова У. Уитмена: «Самыми храбрыми были солдаты, которые не вернулись домой». Поэтому многие из нас стараются не носить награды: ведь большинство погибших наград не имели.

На стене литейного цеха Волгоградского тракторного завода установлена мемориальная доска со словами: «Здесь стояли на смерть и победили герои 37-й Гвардейской стрелковой дивизии генерала В. Г. ЖОЛУДЕВА. Октябрь. 1942 г.».

Демобилизовался я 15 октября 1945 года. Около 10 ноября приехал в город Юрьевец, побыл в Слободке, получил паспорт и военный билет. Потом отправился в Сенькино, обошёл всех родственников и в конце ноября поехал в Иваново заканчивать учёбу в пединституте.

В Ивановском пединституте заместитель директора по учебной работе В. Д. Левин, впоследствии уехавший в Израиль, встретил меня не очень приветливо: то ли сомневался, способен ли я после более чем четырёхлетнего перерыва учиться на IV курсе, да ещё пропустив почти весь седьмой семестр, то ли имел какую-то другую причину. Даже зачисление в институт не было оформлено, как следует, о чём я узнал спустя двенадцать лет, когда работал уже в Ярославском пединституте. Заведующая отделом кадров спросила, почему у меня в дипломе об окончании Ивановского пединститута записано: поступил в 1942 г. и окончил в 1946 г., тогда как по другим документам значится, что в 1942–45 гг. я был на фронте. На запрос в Ивановский пединститут получил три ответа. Я приступил к занятиям в институте, хотя, по-видимому, моё поступление официально не было оформлено.