Алтарь Отечества. Альманах. Том I

Первый прыжок

Ещё в Орловском мы учились правильно приземляться, прыгая с четырёхметровой вышки. В Малаховке ознакомились с устройством парашюта, учились правильно укладывать его, прыгали с парашютом с вышки, а затем и с самолёта.

То восторженно-уважительное отношение к парашютному спорту, которое было воспитано до войны, сменилось озабоченностью и некоторым страхом. Дело в том, что почти каждый раз в ходе тренировочных прыжков батальона (около 600 человек) один-два человека разбивалось, так как парашют «шёл колбасой», т. е. не раскрывался. Причины нам не объясняли, можно лишь предполагать, что допускались ошибки при укладке парашюта, незамеченные инструктором.

Первый прыжок запомнился больше остальных. Прыгали мы с самолёта «ТБ-7» через люк в его «брюхе».

…Нервы предельно напряжены. Но силы воли хватает, чтобы заставить себя делать то, что нужно. Вот подходит моя очередь, и я приближаюсь к люку. Он в это время закрывается, так как самолёт начинает разворачиваться. Я жду. Сам я ничего не замечаю, но боец ОГАРЁВ, который находился поодаль с противоположной стороны люка и смотрел на меня, потом рассказывал, что у меня из-под шапки стекали капельки пота. А в самолёте было холодно.

Наконец, люк раскрывается, я быстро зацепляю карабин шнура, который должен при моём падении выдернуть чеку, чтобы раскрылся чехол, в котором находится уложенный парашют, и проваливаюсь в люк. Всё происходит, как должно, и через секунду я чувствую рывок: парашют раскрылся и затормозил моё падение. Самочувствие: как будто я весь чем-то был стиснут, и вот то, что меня сдавливало, отпадает слоями, напряжённость отступает, её сменяет радостно-торжественное состояние. Приятно смотреть вниз на домики, на маленьких человечков, очень медленно движущихся по дороге, на лес, темнеющий вдали.

Только на земле я замечаю, что у меня нет одной рукавички (они с помощью шнурка пристёгивались к пуговицам на рукавах десантной куртки): видимо, в люке она зацепилась за что-то и оторвалась. Но в данный момент это меня не беспокоит, не снижает настроения. Вопреки моим ожиданиям и предположениям, последующие прыжки не были в смысле психологической нагрузки более легкими, чем первый.

Последний день в Сталинграде. В конце сентября 1942 года нашу 37-ю дивизию сняли с обороны на Дону и на автомашинах через Камышин доставили на левый берег Волги под Сталинград. Дивизия носила звание Гвардейской, в неё входили 109-й, 114-й и наш, 118-й Гвардейские полки и более мелкие подразделения. В ночь на 2 октября мы переправились на катерах и лодках (под обстрелом со стороны противника) в город и заняли оборону в районе тракторного завода. Наш полк провоевал здесь пять с половиной недель. 109-й и 114-й полки перестали существовать как боевые единицы ещё раньше. Командовал полком подполковник КОЛОБОВНИКОВ, который в конце октября был ранен (кто его сменил, – не знаю). Потери были так велики, что пополнение прибывало почти каждую ночь.

Последним сталинградским днём для 118-го полка стало 11 ноября. В этот день рано утром начался усиленный артиллерийский обстрел наших позиций.

Затем появились вражеские самолёты и начали бомбить, причём, входя в пике, включали сирены, издававшие отвратительный оглушающий визг. Наши самолёты в эти дни не осмеливались даже появляться в сталинградском небе. Хотя у нас были глубокие окопы, артобстрел и бомбёжка нанесли нам потери в живой силе. На оборону мобилизовали всех, кто мог держать оружие.

Потом немцы предприняли атаку. Мы ответили дружным огнём. Атаку отбили. Последовала новая атака. Отбивая её, применили не только оружие, но и гранаты, и враг снова сник. Командир батальона скомандовал: "В атаку!", но вражеский огонь был настолько плотен, что никто не отважился оставить окопы. Здесь придётся сделать отступление в изложении.

Солдаты отказывались подниматься в атаку ещё и потому, что понимали бессмысленность, и даже вред, таких атак: опрокинуть немцев сил у нас нет, то есть, наши позиции останутся прежними, а потери в людях мы понесём. К сожалению, тактика, предусматривающая такие атаки, сохранялась до середины 1943 года.

Как первый пример ведения войны по-новому, запомнились бои, в результате которых был взят Севск, в августе или начале сентября 1943 года. Дивизия, разумеется, не только она, подошла к городу и заняла оборону, старались укрепить позиции как можно надёжнее. И никаких атак с нашей стороны не было. А между тем чувствовалось, что сюда прибывают и прибывают силы… Немцы как-то пытались атаковать наши позиции – мы дали отпор, противник понёс существенные потери в людях. А к нам силы всё прибывали и прибывали… И вот в один прекрасный день, утром, вся поверхность земли окрест, кажется, стала извергать артиллерийские снаряды. Ничего подобного раньше видеть не приходилось. Артподготовка кончилась – всё небо усеяли наши самолёты, сбрасывая бомбы на вражеские позиции. Когда они отбомбились, пошла вперёд пехота. И Севск был взят с небольшими людскими потерями. Последовал мощный рывок вперёд.

Вернёмся в Сталинград… Около середины дня меня ранило осколком в правую ногу повыше колена. Увидев кровь, я на мгновение потерял сознание, но, напрягши волю, сумел выйти из обморочного состояния. После перевязки мы вдвоём с другом доползли с передышками до командного пункта полка в небольшом углублении недалеко от берега Волги. Здесь же, пониже, находилась санрота.

Из рассказов однополчан позже я узнал следующее. Вражеские атаки не прекращались. Смертельно был ранен комиссар полка. Его перенесли в блиндаж. Немцы продвигались вперёд. Подходы к блиндажу стали простреливаться врагом. Были три пытки вынести тело комиссара, но все они кончились трагически.

Бойцов становилось всё меньше, сдерживать врага было всё труднее и труднее, отходили к Волге и влево (если стоять спиной к Волге): нашим соседом слева была 13-я Гвардейская дивизия генерала А. И. РОДИМЦЕВА.

С наступлением темноты бой прекратился.

Собралось нас внизу на берегу Волги человек двадцать, некоторые ранены. Что стало с тяжелоранеными, мне неизвестно. Из офицерского состава остался только старший лейтенант ЛАЗАРЕВ, работник штаба полка. Он и организовал сбор оставшихся, а потом повёл нас на переправу 62-й Армии. По какой-то причине мы остановились на командном пункте 13-й дивизии. Там пытались нас задержать и поставить на оборону, поскольку положение 13-й дивизии осложнилось: правый фланг оголился. Однако Лазарев отклонил предложение – возможно, он имел указания от вышестоящего командования – и повёл нас на указанную выше переправу, которая находилась в трёх-четырёх километрах вниз по Волге. Путь к ней мне был хорошо знаком: не раз по ночам приходилось ходить туда за боеприпасами – таскали их на горбу. И сейчас, как и в прошлые походы, на берегу видны следы дневных бомбардировок: разрушенные сооружения, какие-то горевшие предметы, неубранные убитые, тлевший труп человека.

На переправе нам какое-то время пришлось ждать катера. Одеты мы были по-летнему – в гимнастерках. А ночь выдалась холодная. Уже на берегу мы стали зябнуть. Подошёл катер, и мы расположились на металлической палубе. Пересечь Волгу – размышлял я – потребуются минуты, так что скоро мы окажемся в помещении и согреемся. Однако минут через двадцать я понял, что катер идёт куда-то вверх по Волге. Я уже дрожал от холода. А потом охватила тревога: я замёрзну здесь, на палубе. Давало о себе знать утомление и нервное напряжение. Дальше я то впадал в забытье, то сознание прояснялось.

Часа через полтора или два катер подошёл к какому-то берегу; кругом темно. Я закоченел и никак не могу подняться, раненая нога разболелась. Меня подняли двое солдат, перевели по зыбучему мостику и посадили на землю. Снова мрачная мысль: замёрзну. Потом опять те двое взяли меня под руки и провели в помещение, неярко освещенное. Я почувствовал тепло, а когда осмотрелся, то понял, что попал в землянку – огромную, тёплую, с нарами, застланными толстым слоем соломы. Стало ясно, что опасность миновала. Забрался на нары в солому и заснул как убитый.

Разбудили меня санитары часов в десять на другой день. От них я узнал, что катер вёз нас вверх по Волге до Ахтубы, да по ней прошёл ещё километров двадцать.

Был врачебный осмотр. Рана у меня оказалась не такой серьезной, как мне представлялось.

Остатки 37-й Гвардейской стрелковой дивизии находились на левом берегу Волги, около Красной слободы, до конца декабря 1942 года. Возможно, считались резервом на случай осложнения обстановки в Сталинграде. Лишь в конце декабря мы пошли на ближайшую станцию и по железной дороге отправились в г. Балашов Саратовской области на формирование. Для нас сталинградская эпопея закончилась. А потом ещё долго являлась во снах, в частых воспоминаниях.