Вся правда – вся позор

IV

Франческа да Римини Ор.32, Пётр Ильич Чайковский.

На скакуне я мчался быстро
Вдоль сельских песковых дорог
И одержим был только мыслью
Ей рассказать, что я пророк!
Ведь Боже говорил со мной
И говорил словами.
Мария бы узнала если,
Так злиться б перестала.
Проехал многие имения
И даже дома становился
Уж круг проделав воротился,
А всё Марию не видать.
Я даже к лесу ехать думал,
Но знал, что сам я не управлюсь,
Тогда же быстро я придумал,
Что к другу надо наведаться
И попросить помочь его,
Он не откажет ни за что.
В дворце его было темно
И отражения злата нет,
Не светится теперь кольцо,
Не дребезжит слуги мундир.
Зала его совсем поблекла,
Как будто б пылью обросла,
Как будто много поколений,
В дворце живя, залы не знали.
Портреты бывших государей,
Что в коридоре тоже серы,
Больши реформы в страшны леты
Забылись. Их глаза нелепы.
Камин, за коим говорили,
Ещё пред Марьиным уходом,
Забыт, заброшен, только пепел
Своей холодностью доволен.
И друга спальня наконец.
Бесцеремонно я ворвался,
Его застал, испуг задался
В лице его худом, безумном.
В ногах книжонки, рядом перья,
Листы по полу разошлись,
Коль отпустил он их внезапно,
Всё страху было в нём подвластно,
Глаза его на мне сошлись.
— Ты что тут делаешь? Зачем
Пришёл внезапно, с ничего?
— Беда, скажу я откровенно,
Марию так и не нашёл.
— А ты искал? И для чего?
— Да вот недавно в бег пустился,
Во мне любовь прозрела вдвое,
Везде скакал, почти в погоне,
Но вот прийти к тебе решился.
— Ты что ж, пленить раба желаешь?
Нет, уходи, прошу, уйди,
Тебе я в этом не соратник,
Я помощи не дам совсем.
— К чему мне раб? Она нужна,
А дальше вместе уж посмотрим,
Сегодня видел Божий дар,
Какой теперь я приобрёл…
Там, на полях, такое чудо,
Со мною кто-то говорил,
Единственный, кто там возможен,
Лишь только Бог с травой един.
— Вот диво, а теперь уж Бог
С тобой хотел поговорить,
Но ты же здесь. Зачем ушёл,
Коль Бог хотел тебя там видеть?
— Не суть вопроса “почему”,
А только важно, что то было,
Другое ж знать мне ни к чему,
Для меня истина раскрыта.
Мой друг опёрся обо стол,
Ко мне спиною повернулся,
Он свесил голову и что-то
Себе сказал и ухмыльнулся.
Приподнял голову. Рубаха
Его грязна, висела с ним,
И без костюмов он своих,
Как будто здесь стоял нагим.
Он развернулся, мне сказал:
— Марину ищешь? Знаю я.
Сейчас слыхал, вон в той деревне
Боярку отыскать сумели,
Да только она не жива.
В реке топлённая она.
Повисла тишина немая,
Я брови сузил, в пол смотрел,
Слов друга в том не понимая,
Что он сказать мне тем хотел.
— И что же, утопилась, ладно,
Какое мне до того дело,
Уж мало ль дур в свете бывает,
Мало ль топиться захотели…
Вдруг осознание. Глаза
Вмиг вперили в глазёнки друга.
И с удивлением, его сам
Спросил же я, мол, это шутка?
Но друг шутить был не горазд,
И в общем был не юморист,
Подав главой своей отказ,
Меня на части разрубил.
И я сорвался, побежал,
В деревню противу дворцу,
Ботинки в попыхах терял
И думал, что не добегу.
Вот кончилась верста, за ней другая,
И вспомнил вдруг — коня забыл!
Но воротиться сейчас поздно; каясь,
Молил, молился, оспаривал молвы.
Верха домов уже виднелись,
И слышен был ропот людей,
Они, увидев, удивились,
С холма на них бежал кощей.
И добежал, прильнул к забору,
Цеплял руками звонаря,
И полумёртвым, диким словом
Единственно я вопрошал:
“Боярка где? Кому звонишь?”
Он же растерянно сказать:
“Бояр не знаю и не вижу,
А что же? Вы гонец Царя?
Он здесь? Иль кто-то бы из ближних?”
“Никто, один, боярка где?”
Из пастырей или из здешних
Мне бас сказал, из Ига вежды:
“Да там, где пост старца стоит”.
В надежде туда побежал,
А тут уж собрана толпа.
Ах, так ли черни интересна
Дворянка, родом от Петра?
Толкал людей, теснился внутрь,
Мне надо посмотреть её,
Ведь, может, это просто шутка,
И зря теперь с ума схожу?
К тому же, мало ли дворянок
Топиться в речке бы могли?
Считав в “Онегине” триаду
Камнем пустились б в эти воды.
А люди давят не нарочно,
Горазды воздух забирать
И проходить чем дальше — дольше,
Тем легче воздух потерять.
Вдруг баба крикнула: “Ой, Боже,
А молода совсем была!”.
В другом конце возглас похожий:
“За что её забрал ты, Боже,
Уж виновато в чём дитя?”.
Тучи сгустились; что такое,
Неужто точно, не в бреду,
Я слышу имя роковое:
Мария спрыгнула в реку.
И гром, и молнии стреляли,
И ветер бил мне по лицу,
Я слышал, как люди стонали,
С чего ж я был такой слепой?
А не сказал бы и не злился,
И не ушла бы за поля,
И мысли не было б убиться,
Мария, извини меня!
Но вот уже почти дошёл
До милой Машеньки моей.
Отходят люди, вижу… боже…
Мёртвый телёнок, крест на ней.
Я в ступор впал. Что се такое?
А старец рядом говорил:
“Боярка, бедная, на что же
Ты нас оставила, людей?
Ведь Бурка уж стара, других родить не сможет,
И больше нет у нас коров и лошадей.
О горе, горе! Чем питать народ мы сможем?”
…Да как же… друг…он обманул
Меня… да только вот за что?
Так дерзко, словно какой плут,
Какое оправданье он нашёл?
Ну что ж, поверил, убежал,
Семью потами обливался,
Чтобы прийти туда и знать,
Что для коровы я напрягся,
А что ему с того? Зачем?
Никак я се не понимаю,
Да и за что? Да как он смел?
Смеялся, брата всласть пугая?
А что теперь? Уж он стоит?
Иль убежать он смог далёко?
Да он же Богом себя мнит,
Тогда ему одна дорога
На крест. Но почему его там нет?
Кто будет за грехи страдать?
О он не Бог. Не в этом мире.
Но за грех будет отвечать.
С заумным видом слово вставит,
Какое слово? Мне в укор!
Глупцом почувствовать заставит,
Однако глупый только он.
Ох, эти мысли, бури, вихри,
Сейчас мне стыдно наконец,
Что он мне долго был светилом,
А я был раб его идей.
Но всё не так, и с первой встречи
То было видно для меня,
И только жмуря лишь глаза
В темной среде у раболепия,
Не замечал совсем я вежды1,
И только что о нём узнал.
О, близиться сей страшный миг,
Когда восстанет раб безмолвный
И тучи кровью озарит,
Предаст он ею всё на воле!
А что же друг? Что он ответит?
Мои слова выше небес!
И пусть он в Бога и не верит,
Но он со мною всегда есть.
Во взгляде каждом, в слове ёмком,
В чертах лица, в движеньях бойких,
Узнал бы люд о житье стройном —
На крест полез бы, снова, снова…
Где нимб мой и где свет великий?
Двенадцати не вижу слуг,
А впрочем… сперва путь неблизкий
Пройти мне надо, старый друг.
И пистолет мой серебристый
Свершить поможет Строгий Суд.
И лишь тогда я, небом ссыльный,
Обратно к небу вознесусь!
Я не один там буду, нет,
Со мной Марина вознесется,
И в страсти огненной завет
Над миром эхом разнесётся:
Ничто не правда! Всё позор!
И нету рабского веленья,
До коль народ иль мой террор
Трактуют Божьи изъявленья!
Я знаю правду, я — пророк,
Господь со мною говорил,
А, значит, мысли мои вслух
Он, равно мне, благословил!
Так вот внимайте же мне, люди,
Словам моим уподобляйтесь,
Тогда возможен вновь пророк,
Средь быдла сможет повстречаться.
Вот вам закон простой: живите,
До коли хватит сил вам жить,
А коль умрёте, так умрите,
Не заставляйте близких выть!
Или ещё: вы прежде чувства
Должны оставить на конец,
Тогда лишь только они льются,
Когда в покой иль под венец.
Мужей не смейте упрекать
В их невозможности любить.
Сего заместо любовь дайте,
А позже он вам сотворит
Великое веселье, горе,
Тогда любить он вас решит,
Когда вы умереть готовы…
Хотя, он вам не разрешит
Так умирать по его воле.
Уж где земля? Несусь в дворец,
Кормимый сам собою ныне.
Ворвался я б туда, но нет,
Покои он свои покинул.
“Куда ж он делся? Убежал?”, —
Спросил я у слуги его,
Он же ответил, что не знает,
Куда поехало мьсё.
Ну что ж, играем в кошки-мышки?
Давай сыграем, что ж, давай,
Беги и прячься мышь противный,
Я когти уж свои достал.
Ах! Эта эйфория вновь!
Я помню оною; всегда,
Пока при свете жить я мог,
Она со мною поживала.
Но умерла. Вернее, я убил,
Но мёртвые ведь тоже восстают.
Восставший, впрочем, стал другим,
Не люди эйфорию жнут.
Я вспрыгнул на коня,
Владения окинул взглядом,
И, пришпорив гнедую тварь,
За тварью живо я отъехал,
И простирал свои глаза
Всё на людей, на километры…
Езжая уж промеж полей
Смотрел я чёртову Иуду,
Как вдруг вдали, из-за камней,
Увидел лошадь я борзую.
Подъехал тихо, не спеша,
Лишь только б голоса услышать.
Я медленно слезал с коня,
При этом уши навостривши.
Чирикал звонкий воробей,
И дятел где-то бил по древу,
И мягко ветерок шумел,
Я там, где точно Господь не был.
И голос! Глухонький, неслышный,
Раздался где-то далеко,
Ко мне пожаловал Всевышний?
Отнюдь. Я сам нашёл его.
Пошёл, переступая ветки,
Листочки лихо обходил,
Желал, чтоб не было помехи
На протяжении пути.
И что же? Не было там их,
Я будто б над землей летал,
Уж если бы отец то знал,
Уж если б знал, как я летал,
Ох, мной гордиться смог бы он
Другого ждать я бы не мог.
Я слышал где-то вдалеке:
— Куда, зачем сюда забрал?
— Спасти тебя хотелось мне!
— Но от кого меня спасал?
— Не знаешь будто! Ты во сне?
— Нет, я не сплю.
— И я не сплю. И он не спит,
Он ястреб, дюжинный орёл,
Когда б тебя он отследил,
Он точно б сделать что-то мог!
Его я знаю… знал верзилой.
Поверь. Пожалуйста, пойдем,
Я чую запах здесь звериный…
Я дальше шёл, я всё искал,
Кого найти хотелось мне,
Но человек пред мною встал,
Не виден лик — он был в тумане.
“Ты сильно, сильно нагружаешь
Мозги свои, но без нужды,
Душу свою отягощаешь,
Затем ты будешь сыном тьмы.
Но ты не враг по ныне света,
Заблудший ты в пустой карман
Его величества Хотенья,
Сей Эгоизма страшный план.
Но ты не глуп, и ты не злой,
Всё видишь Божьи проявленья,
Но как, ох, как считать их смог,
Коль бросил Отче погребенья?
Он что сказал? “Люби, молись,
За спинами крестьян не стой”,
А что же ты? Любил? Молил?
Но где ж заслуженный покой?
Ещё не поздно, воротись,
Ещё ты можешь всё исправить,
Спокойно отживёшь ты жизнь
И на чужой лад мир оставишь.”
Слова сея же незнакомца
Заела вьюга. Грозный бред
Дослушивать мне не придётся.
Вдруг дождь полил, пошёл вдруг снег,
Пальцы мои окоченели,
В душе нашёлся скрытый страх,
Что вот он, Бог ко мне спустился,
И проповедовать вдруг стал.
Деревья плыли предо мной
И ветки острые качались,
Спустилась мгла над лесом, мной,
И град палил по мне ужасно.
Лединка в глаз ударит, в руку,
И снежный ком падёт живот,
Я на колени рухну — там же
Стихия меня бьёт и бьёт.
Глаза поднял — он всё стоит,
Как будто даже не дыша,
Вдруг скрипнет дерево над ним
И кровь окутает глаза.
И крик — он на земле лежит,
Растоптанный гнилым он древом,
А град всё хлещет, но теперь
Подняться было моим делом.
Тут слева вдруг: “ты всё живешь,
Настолько мало и неважно,
Что даже я, глупец отважный,
Твоё величество боюсь.
Ты дал взглянуть мне на себя,
Рассудок медленно теряя,
Ты, не хотя, но жизнь отдал,
Чтоб я пожил. Я благодарен.”
Хруст позади, я живо прыгнул,
Чуть жизнь свою не заверша,
Смотрю на руки — гниль и раны,
Не больно мне, но всё душа…
“Когда приехал ты недавно,
Ты был таким, как уходил,
Однако ж чувственность куда-то
Ушла. Ты себя изжил.”
— Оставь меня! — , мой голос слышен за верста,
Уж прочь уйди, умри, поганый,
От куда взялся ты такой?
Ты что за чёрт? Ты тварь, лукавый,
Свой сеешь непомерный гнёт.
Не я такой, не я то выбрал,
Чтоб Божьим вестником служить,
Но коль я выбран, значит надо,
Нельзя Господня посрамить.
— Какой ты вестник? Что вестишь?
Совсем ты выжил из ума.
“Пророком стал” запел ты песню,
А песня эта ли нова?
Да, ты стал совсем другим,
Ещё до этой канители,
Когда я слушал, ужасался,
Твоим и мыслям, и идеям.
— Нова, стара, не всё равно ль?
Я знаю истину один.
А веришь мне, не веришь,
Что ж, один ты будешь еретик.
— Ну-с, спасибо, да, умён я,
Но ум мой лжи не покрывает.
Манипуляции скрывая,
Вы, Господа достичь желая,
Ушли в другое направление.
Где ты и где твоё враньё
И где господь?
— Он всё во мне. Я точно знаю, точно слышу
Движения бойкие сердец.
Я знаю, вместе всегда дышим,
Он мой, а я его творец.
— Творец валяется весь грязный
И с неопрятной головой,
Уж если б ты творить горазд был,
Поверь, ты был бы чист душой,
А ты безумец.
— Что безумие? Что бич другим
Мне лишь укор.
Укор, при том, без ничего,
Без смысла, без жары Везувия,
Лишь он бы был. Вот, в чём безумие!
А я здоров, поверь, здоров,
Я просто дар имею ныне,
Знать и вещать о чём угодно,
Пока мои взрослеют крылья.
О, я здоров, поверь, здоров,
Я больше не больной душой,
Хоть не обрёл еще покой,
Но всего лучше вечный сон!
А ты здоров ли? Не безумен?
Средь равных двух людей один
Имеет склонности к безумию,
Так кто теперь им одержим?
Твоей нормальности подспорье,
Что в свете некий господин
Сказал, что вы, пока что, в норме,
И ты “нормальностью” прослыл.
Меж тем в дурдоме каждый бредит,
И каждый хочет всем сказать,
Что он не болен, он обыден,
В том всех спешит он уверять,
А что нормальность? Что не хаос?
Кому нужны царя законы?
Я, в этом мире возрождаясь,
Ищу вам праведны иконы.
И да, я знаю, гений мой
Вам непонятен и противен,
Но я рождён Бога слугой,
И я служу вам господином!
Чем раньше ты поймёшь, люд глупый,
Кто здесь предстал перед тобой,
Тем раньше стихнет век сей грубый,
Из крови сотворён рабом.
“Великий век моральных разложений”
Сказал однажды друг и был не прав,
Не век сей угнетатель лихой,
Но человек, что его создал.
Я осмотрел по новой лес,
А бури совсем след простыл,
И шум куда-то вдруг исчез,
Не видно, как тут град палил.
И вышло Солнце, вновь тепло,
Хотя я грязен, это правда,
Вдруг вижу левой стороной,
Стоит там друг, Марина рядом.
Друг зол, неистово он зол
Я вижу в жилках льётся кровь,
Хотя он дышит очень ровно,
При злобе виден барский тон.
Он разодет совсем иначе,
Чем одевался он всегда,
Не видны злато и бриллианты,
Он собирался впопыхах.
Мария плачет, горько плачет,
Оставшись где-то в стороне.
Глаза дрожат, а тело паче,
Во взгляде всё вопрос маячит,
Вопрос бытийный обо мне.
А где её румянец прежний?
Величество и яркий пыл?
Ушли, осталась хладость, малость,
Раним я ею тогда был.
Взмахнул рукой друженец красный
И начал быстро говорить:
— Ты, брат, с приездом стал опасней,
Хотел Марину я спасти,
Тебя отвлекши на деревню,
Её я вывез во степи
И вёл в свой дом лесной, далёкий,
Отца имение прежде было,
И ждал, пока меня ты сыщешь,
Чтоб ныне резко передать:
Марина, ждать тебя привыкши,
Сегодня отказалась ждать!
Ты груб с ней был и всё то время,
Что вместе страстно провели,
Она всё чувство знать хотела,
Узнать, какой есть ты в любви,
А ты предал её! И в гневе,
Покинув двор твой тёмный, мне
Сообщить она спешила
О страшной, о своей судьбе.
Я пригласил её к себе.
Увидев, как ей было плохо,
Я стал противен мне же,
Ведь мысли и мои идеи
Тобою полностью владели,
И я воочию увидел,
Что сотворить они сумели…
Я вдруг наполнился таким,
Чего не знал до сей поры,
Вдруг стало мне обидно, жалко,
Куда-то делась та прохлада,
Что наполняла меня долго.
Мне вдруг не стало одиноко.
Ты будь покоен ныне, “Бог”,
Иди, законы говори
Тупому, глупому народу,
Но тронуть ты не смей Марию.
— Ах, что я слышу? Маша, правда,
Что он сейчас мне говорил?
И в этом есть твоя отрада,
Любовь менять с твоей тоски?
Я грустен был всегда, но ты
Единственной моей осталась!
— Да лучше б ты мне изменил,
Чем жить со мной себе не в радость!
Мария сильно похудела,
И грязно было её платье,
Тупыми очами глядела,
Искала всё мирское счастье.
— Марина, глупая совсем,
Кого предать ты захотела?
Пророка Божьего веленья!
Ты свой прикончила эдем…
— Да замолчи же ты, безумец!
Твой грозный рык всего лишь писк,
Не устрашишь меня, ни куриц,
И не Мариининских ушей.
Себя поставил ты высоко,
Но тем твой дух летит быстрей
В глубины бездны тьмы далёкой
И в небытие прошедших дней.
Чтоб думать о себе так сильно
Ты должен что-то воссоздать,
Но ты, однако, можешь только,
Лишь лихо бить и разрушать.
Недавно ты совсем приехал,
Не знал до селе думы шум,
Я ж с этим жить, поверь, хотел бы,
Первей тебя избрал судьбу
Всевенценосного поэта.
И жил бы так, и умер б так,
Когда бы я тебя не встретил,
И ты мне ясно показал,
Цену огромных заблуждений,
Какие я тебе назвал.
Но я другой, тебе отличен,
Узнал я чувство, меру, толк,
И ныне жажду бесконечно
Марию и её любовь.
Твои же тезисы грубы,
И ты философ лишь со слова,
Ты знаешь лишь мышленья тьмы,
Не знаешь истины нисколько.
От куда ты пришёл, скажи,
С далёких гор или пустынь,
Но знание на Руси другое,
Не те, что чтят иезуиты:
Вот правда, вот её закон,
Материя ясно объясняет,
Что объективность — ключ к всему,
Что человека возмущает.
Свободы вечные пары
В словах совсем не возникают,
Рабы лишь им уподобляют
Свои жестокие мечты.
И в чувстве смысла нет совсем,
Пока его не станет много,
А после, жизни смысл сей
Изменится в его угоду.
Я каюсь, долго жил иначе,
Я долго думал, мало спал,
Но вот, Марина повстречалась,
Теперь я многое сознал.
А ты, дурак сих лет младых,
Ты что же, что же осознал?
Что ты внезапно Богом стал
И хочешь жизнь вести по новой…
Спасибо, брат, здесь без сарказма
Тебя сейчас благодарю,
Гостили дураки уж разны,
А ты один меня спугнул.
Затихло время, сгинул мир,
Людей по свету не осталось,
Но лишь звенящая тишина
Со мной случилась. Я смеялся.
Глазами пробежал двоих
Отступников, друзей мне бывших,
И я подумал: “Вот он пир,
Средь трупов бренно рядом гнивших!..”
— Ничто не правда, всё позор,
И нету вашего веленья,
До коль народ иль мой террор
Трактуют Божьи изъявления!
Щелчок. Вновь слышу стук часов,
Моё сознанье помутнилось
И красный пламень. И орёл
Внезапно вороном явился.