Презумпция невиновности

7

Тетрадь в черном матерчатом переплете была густо испещрена мелким, неразборчивым почерком Вальки. Первые записи относились к пятилетней давности, к тому времени, когда Валька возглавил отделение уголовного розыска местного отдела внутренних дел. В них шла речь о раскрытии конкретных преступлений с анализом положительных и отрицательных качеств этой работы, делались выводы, подробно разбирались ошибки сотрудников.

Валька Благовещенский был далек от журналистики, особо не жаловал мемуарную литературу, не вел дневников, поэтому столь подробные записи преследовали скорее всего иную цель — на отдельных примерах из практики учить подчиненных оперативно-розыскной работе. Подробно разбирался ход раскрытия и расследования десятков около двух преступлений. Брались не только запутанные дела, но и такие, когда истина, как говорится, лежала на поверхности, но следователи, работники розыска, участковые инспектора то ли из-за низкого профессионального уровня, то ли из-за халатности или элементарной недисциплинированности не видели этого и тратили на раскрытие преступлений и изобличение преступников нередко месяцы и более, хотя все это можно было сделать в первые же сутки, по горячим следам.

С февраля прошлого года никаких записей Валька не делал — может, не было интересных, поучительных дел?

Судя по дате, записи возобновились уже в марте этого года. И первая сразу же насторожила меня:

«Вчера закончился судебный процесс по делу Ивановского, обвиняемого в умышленном убийстве (статья 101 УК БССР). Отверстали ему пять лет лишения свободы. За что? Он не убивал! Это я знаю доподлинно.

Гад все-таки Иван Клименков! Он не страж законности, а самый настоящий карьерист с хорошо подвешенным языком: говорит свободно, без шпаргалки, пересыпает свою речь цитатами из выступлений партийных и советских руководителей, выдержками из нормативных актов. Но главное в нашем прокуроре не красноречие, а ненасытное честолюбие. Этим, правда, в меньших дозах, он страдал еще в школе. Теперь же, дорвавшись до власти, сосредоточив в одних руках следствие и надзор за ним, развернулся во всю ширь своей властолюбивой, с мелкой, мстительной душонкой натуры. Он представляет тип того безнравственного профессионала, который в угоду начальству готов сознательно загнать в тюрьму невинного человека, на этот раз Ивановского. Я пытался доказывать, протестовать, жаловаться, но все — тщетно! Мои жалобы неизменно возвращались для проверки и реагирования в райком, райисполком или Клименкову. Такова наша бюрократическая система: на кого жалуешься, тот и рассматривает твои жалобы. Какая-то глухая, равнодушная стена, о которую вдребезги разбиваются не просто жалобы, а судьбы людей...

Сегодня Клименков вызвал меня к себе, заявил, что против меня прокуратурой возбуждено уголовное дело по статье 169 Уголовного кодекса Белорусской ССР (получение взятки), предложил для смягчения участи добровольно и честно изложить самому в протоколе допроса все обстоятельства этого «преступления», назвать соучастников. И когда я послал его подальше, он злорадно сказал: «Ты у меня еще попрыгаешь, когда арестую!» Какая подлость, какой идиотизм! От меня просто хотят избавиться давно обкатанным методом, заткнуть рот...»

Дальше несколько листков в тетради было вырвано — видимо, Вальку не устраивало написанное или просто он нервничал. На трех других листах начатые записи оказались густо затушеванными. Потом через чистую страницу шел следующий текст, написанный нервно, с решительным зачеркиванием отдельных слов, фраз и даже целых абзацев:

«Об убийстве шофера автокомбината Голубева я узнал утром, когда приехал на работу. Суть дела такова. Голубев ночью вернулся из рейса, поставил в гараж автобус и пошел домой. А спустя час возле кинотеатра «Космос» его обнаружили убитым.

По подозрению в совершении преступления задержали Ивановского, учащегося профтехучилища механизации сельского хозяйства. При нем оказался кошелек с деньгами и документами убитого. По словам жены Голубева, утром муж позвонил ей, сообщил, что получил зарплату и попросил подъехать за деньгами, так как его срочно направляют в рейс вместо заболевшего сослуживца. Но жена замешкалась и мужа уже не застала.

Ивановский упорно отрицал свою причастность к убийству.

Я переговорил с сотрудниками, выезжавшими на место происшествия, с родственниками и сослуживцами убитого и отправился в прокуратуру.

В кабинете прокурора как раз шел допрос Ивановского. Это был невзрачный, щуплый парень в нейлоновой меховой куртке. Он сидел у прокурорского стола, опустив голову. Тут же находились помощник прокурора и следователь. Клименков кивнул мне, жестом пригласил садиться и повернулся к Ивановскому:

— Значит, ты продолжаешь утверждать, что к убийству не имеешь никакого отношения?

— Я же сказал: не убивал, — тихо ответил парень, все так же не поднимая головы.

— Ну-ка повтори еще раз свой рассказ, — Клименков выразительно посмотрел на меня, видимо, давая понять, что делает это для меня.

Ивановский поднял голову, обвел нас глазами, облизнул губы и тихо начал рассказывать:

— Часа в два ночи я возвращался домой. Девушку провожал. Подхожу к кинотеатру, вижу, темнеет что-то возле кромки тротуара, на проезжей части. Смотрю — человек. Шапка слетела, и голова в крови. Сперва сдрейфил, бросился бежать. Потом подумал: а может, жив еще? Вернулся. Потрогал за руку. Она еще теплая была, но сердце уже не билось. И тут я услышал сзади шаги. Испугался: а вдруг меня обвинят в убийстве? Потому и ушел...

— Ты о бумажнике забыл, — напомнил прокурор.

— Ах, да, бумажник, — втянул голову в плечи подозреваемый. — Я когда пальто расстегнул, чтобы сердце послушать, бумажник выпал из бокового кармана. Виноват, бес попутал... Но ведь его мог взять любой другой, например, тот мужик, что после меня подошел к убитому.

— Логика! — усмехнулся прокурор и взглянул на меня: — Каково, Валентин Семенович, а?

— Иван Дмитриевич, разрешите задать вопрос задержанному?

— Валяй, — согласился Клименков и с довольным видом откинулся на спинку кресла.

— Скажите, Ивановский, а кто был тот человек, что подходил к убитому? — спросил я. — Вы рассмотрели его?

— Нет, я сразу же убежал.

— На этот вопрос я сам тебе отвечу, — заявил Клименков и кивнул следователю. Когда тот вывел из кабинета Ивановского, прокурор сказал: — Это был Гена Белокопытов, сын первого. Он и позвонил в дежурную часть, указал приметы убегавшего от трупа Ивановского, но не назвал свою фамилию...

— Понятно, — кивнул я.

— Что тебе понятно? — нахмурился Клименков и спросил: — Говорят, ты начал проводить собственное расследование? Что, следственно-оперативной группе не доверяешь?

— Почему? — удивился я. — Просто кое-что допроверил...

— И что же ты выяснил? — саркастически ухмыльнулся прокурор и обменялся взглядом с молча слушавшим нас помощником. Не будь того в кабинете, я бы сейчас выдал Ивану по первое число. Сдержанно ответил:

— Ивановский не совершал убийства.

— Вот даже как? — вскинул брови Клименков и опять переглянулся со своим помощником. — А мы-то, дурни, радуемся, что так быстро раскрыли тяжкое преступление! Может, соизволишь объясниться, просветить нас, сирых, а?

— Охотно, — я сдержал закипевшую во мне злость. — По заключению судебно-медицинского эксперта, большой силы удар Голубеву был нанесен по голове сверху. Рост убитого — метр семьдесят девять. Стало быть, убийца наверняка выше его и обладает силой, не такой убогой, какой наградила природа Ивановского. Далее. Кое-что я выяснил в гараже и у родственников убитого. Оказывается, покойный по натуре был трусливым человеком. И вот представьте себе: Голубев ночью идет по слабо освещенной улице, имея при себе 156 рублей зарплаты. Он шарахается любой тени. А тут Ивановский... Заметили, как гремят у него подбитые подковками ботинки? Это на деревянном полу, а по асфальту, да еще в ночной тишине...

Прокурор неожиданно захохотал.

— Ну, майор, ты и даешь! Стишки, случаем, на досуге не сочиняешь, а? Пойми, нам не лирика нужна, а факты, доказательства, улики!

— Будут и доказательства. Кое-чем уже располагаю.

— И чем же конкретно?

— Что убийство Голубева — дело рук одного из его приятелей.

— Может, и фамилию его нам назовешь? — Клименков откровенно издевался надо мной. — А то ведь мы прямо сгораем от любопытства!..

Я встал и уже не сдерживая себя, грубо ответил:

— Придет время — назову!

И вышел из прокурорского кабинета...»

На этом записи обрывались. Валька наверняка знал убийцу, но почему он не назвал его? Не был уверен или по каким-то иным соображениям не сделал этого?

Я встал из-за стола, разобрал постель, лег. Но долго не мог уснуть, слышал, как за перегородкой на своем топчане вздыхал, ворочался Иван Тимофеевич.

День второй