Четвертая империя. Заговор наркомовских детей

Однако революционная романтика привлекала не всех подростков. Групповая активность некоторых школьников начала 1940-х гг. направлялась установками, которые существенно отклонялись от исходных эмансипационных и эгалитаристских целей советского проекта. Помимо описанной выше группы Шахурина, к этой категории относились еще две тайные ученические организации, которые следователи обнаружили в процессе изучения «Четвертой империи», хотя и не нашли в них признаков оппозиционности и антисоветской деятельности. Одна из них под предводительством Пети Бакулева — сына выдающегося хирурга, ученика того же 7 класса 175-й московской школы, образовалась как альтернатива группы Шахурина (впрочем, некоторые ее участники сохранили членство и в «Четвертой империи»). Вторая, названная по первым буквам фамилий основателей — “ЛИМЖЭК” (Лига Мишнаевского, Жолдака, Эггерса, Китаева), сложилась в престижной 19-й школе среди детей ответственных работников, проживавших в Доме Правительства на улице Серафимовича. Как и организация Шахурина, эти две группировки занимались игрой в государство. Имея схожую структуру с группой Бакулева, ЛИМЖЭК использовала наименование «министр» для обозначения высших должностей (Бакулев для себя ввел должность «премьер-министра») с обращением друг к другу «господин министр»[155]. Сами участники поясняли, что название «министр» они почерпнули из романов европейских писателей[156]. И организация Бакулева, и ЛИМЖЭК интенсивно взаимодействовали с внешними контрагентами. Первая с «Четвертой империей», а вторая — с одиночными учениками своего класса вели войны, заключили мир, обменивались нотами, меморандумами, ультиматумами и договорами[157].

Психологические пружины игры в государство приоткрывал рассказ самого младшего из «Четвертой империи» — шестиклассника Серго Микояна о формальной и скучной пионерской работе в школе, побудившей его принять приглашение В. Шахурина в тайную организацию, где «будут введены разные звания и участники …будут назначаться на разные должности»[158]. Из этого можно заключить, что организация со звучными наименованиями должностей и возможностью быстрого продвижения по их ступеням в глазах подростка была привлекательной альтернативой реальному социуму. Если в последнем он занимал скромное и зависимое положение, то здесь мог ощутить себя взрослым и значимым субъектом, облеченном властью. Однако в контексте военного времени этот мотив получал более глубокое обоснование. По словам британского исследователя жизни детей III Рейха Н. Старгардта, в этот период детскую психологию определяла «интоксикация войной»: она вторгалась в их воображение и бушевала внутри них, меняя менталитет, привычки, занятия, еще задолго того, как полномасштабно пришла на территорию Германии[159].

Эта же закономерность относилась и к советским детям, включая участников трех названных групп, не видевших войну вблизи и не испытавших ее разрушительного воздействия. Тем не менее, она внедрялась в их существование через уплотнившиеся связи страны с внешним окружением, приток разнообразной информации о западном обществе и поступление заграничных вещей, т. е. через те свои побочные проявления, бенефициаром которых являлась, главным образом, номенклатура высших рангов[160]. Эти впечатления, с одной стороны, разжигали консьюмеристские аппетиты детей из советского «истеблишмента». С другой, их желание тесных контактов с большим миром, которые, судя по набору игровых ролей и интеракций, мыслились через представительство своей страны на международном уровне. Игра в государство демонстрировала психологическую предрасположенность к замещению государственной элиты, мотивированную кадровыми потерями и авральными перестановками военного времени. Фактически все три группы, включая экстравагантную шахуринскую, функционировали как школы будущих управленцев высшего звена. В то же время две подспудно, а одна явно показывали наклонность к повороту государственного руля вправо, на магистраль развития западных стран, соответствовавшую логике рыночно-капиталистического реванша в «инсайтах» В. Шахурина. Именно на этом участке происходило размежевание «государственных» групп с самоорганизацией на левом фланге, ментально близкой к первым комсомольцам — мечтателям о всеобщем равенстве и свободе без частной собственности[161].

Как бы то ни было, радикальные организации подростков как правой, так и левой ориентации, обладали одним общим признаком: они выбирали цели — борьба с государством, приход к власти, корректировка или смена общественного строя — нереализуемые, несоразмерные их силам и ставившие их на грань фола. Этот посыл заведомо придавал их практикам характер игры, которая, по заключению Л. Выготского, всегда опирается на мнимую ситуацию[162]. Последнюю в рассмотренных случаях составляла презумпция возможной замены одного нормативного порядка другим; наличия своей революционной организации или партии, способной дать бой государству, и даже собственного маленького государства. Вместе с тем, чем глубже подобная игра захватывала участников, тем больше приобретала сходство со «всамделишной» борьбой за намеченные цели. Это ставило играющих школьников в уязвимое положение, так как убеждало органы контроля, и без того относившиеся к играм как к контрпродуктивному занятию[163], в полном тождестве исполняемых подростками ролей их личной позиции.

Склонность к максимализму в постановке задач и планировании способов их осуществления, как показывал опыт «Четвертой империи», во многом определялась подростковым влечением к опасности. Похоже, что и сам ее лидер Шахурин, строивший свою организацию с дальним прицелом на личный реванш, по ходу дела испытывал «драйв» от хождения «по лезвию ножа». Не настаивая на универсальности примера этой организации, можно все же допустить, что членство и в других оппозиционных сообществах основывалось на переплетении идейных мотивов с тягой к острым ощущениям и самопроверке у края «пропасти». Иначе говоря, коренилось в адреналиновой зависимости, потребности в компенсации личной неполноценности, т. е. примерно в тех же диспозициях, которые и сегодня выталкивают тинэйджеров на экстремальные развлечения и смертельные «селфи». Не исключено также, что в условиях военного времени для подростков и юношества, находившихся в тылу, рискованные занятия являлись превращенной формой отваги и героизма, которые проявляли их сверстники на полях сражений или в борьбе с врагом на оккупированной территории.