Четвертая империя. Заговор наркомовских детей

2.4. Что скрывалось за подростково-юношеской политической самоорганизацией?

Именно эта разновидность детско-юношеской самоорганизации вызывала самое пристальное и предвзятое внимание идеологических структур и карательных органов. Уже отмечавшаяся закрытость следственных материалов по этим группировкам не позволяет пока преодолеть отрывочную и невыразительную картину самодеятельной политической активности подростков в рассматриваемый период. Исключение составляют политизированные группировки, которые, с точки зрения проверяющих инстанций своего времени, не содержали признаков оппозиционности. Одна из таких образовалась в 1936 г. в 85-й школе Москвы на Краснопресненской улице и была названа «Лига справедливых». Основатели, среди которых был сын поэта С. Есенина Константин, провозглашали «борьбу за поддержание авторитета директора, учителей и комсорга». Однако безобидная и даже похвальная в глазах педагогического коллектива цель конкретизировалась как содействие объективному оцениванию учеников и уважению их достоинства со стороны учителей, соблюдению этических норм и границ своих полномочий комсоргом, искоренению несправедливых мер по отношению к учащихся со стороны директора. Закамуфлированная под защиту работников школы, «Лига» была нацелена на автономизацию корпуса учащихся и подчинение взрослого персонала своим правилам игры[134]. Данная инициатива хорошо иллюстрирует отмеченную американской исследовательницей Э. Лившиц способность некоторых детей манипулировать взрослыми на базе освоенного умения «говорить по-большевистски»[135].

Значимую компоненту детско-юношеской политической самоорганизации составляли сообщества, которые центрировались вокруг идеи защиты прав и интересов отдельных этнических групп. Так, по сообщениям органов народного образования Осетии, в школе хутора Ардонский (с. Мичурино) была создана националистическая группировка школьников-осетин, которая третировала и выдавливала из школы русских соучеников. А в г. Оржоникидзе (Владикавказ) группа подростков, называвших себя абреками, или абрек-заурами (по имени героя советской киноленты 1926 г., боровшегося в XIX в. с российской властью на Кавказе) объединилась в т. н. «шайку Шамиля». Она преследовала неугодных учителей и соучеников других национальностей и насаждала в школе свои порядки[136]. В 1936 г. в Оболони, предместье Киева, была раскрыта «Украинская социал-демократическая партия» численностью 17 человек, которой руководил ученик 9-го класса Демиденко, характеризовавшийся в информационной справке как «петлюровец». Похищение типографских шрифтов, поиск возможности закупки оружия дали основания для ее обвинения ее в террористической и контрреволюционной деятельности[137].

Наиболее очевидная предпосылка возникновения таких групп крылась в переориентации союзной власти второй половины 1930-е гг. со всемерной поддержки национальных культур и языков, апологии исторических лидеров национально-освободительных движений на массированное продвижение русской культуры, языка и героев русской истории, с развенчанием прежде превозносимых местных лидеров, что болезненно воспринималось частью населения национально-территориальных образований[138]. На связь с этой сменой приоритетов центра указывают имена предводителей национальной сопротивления XIX в. или акцент на этнониме («Украинская социал-демократическая партия») в самоназваниях детских групп. Серьезные опасения, которые вызывала у надзорных органов эта детская активность, проявлялись в применении к ней тех же оценочных категорий — «буржуазного национализма» и «национал-уклонизма», через призму которых рассматривалась позиция взрослых функционеров, не вписавшиеся в отмеченный поворот.

Наиболее частотный тип объединений за рамками национального дискурса представляли группы политического сопротивления. Так, среди упоминаемых в информационных сводках ЦК ВЛКСМ за 1937–1938 гг. враждебных советскому строю и групп значились: «КОМИ» («контрреволюционная организация молодых интеллигентов») из 15-й школе Иркутска, нацеленная, по версии следствия, на подготовку молодых террористов[139]; несколько конспиративных объединений старшеклассников из Таштыпского района Хакасии, Карагандинской области Казахстана, которые, как установил НКВД, распространяли контрреволюционные листовки, рисовали фашистскую свастику и оскверняли портреты советских вождей[140]. В июне 1939 г. на стол к Сталину легло донесение Л.П. Берия о 13 молодежных антисоветских организациях, выявленных НКВД преимущественно в Москве и Ленинграде. Семь из них целиком состояли из учащихся школ. Состав приписываемых им преступлений был практически одинаковым: распространение клеветнических измышлений о партийно-правительственной политике, восхваление троцкизма, составление антисоветских листовок, подготовка террористических актов против советских руководителей[141].

Несколько школьных групп были раскрыты в Сибири в конце 1930-х — начале 1940-х гг.: все они пытались при помощи листовок и прокламаций выразить свое несогласие с теми или иными социальными реалиями и аспектами государственной политики: плохими условиями жизни людей в городе и бедственным положением крестьянства, произволом местного начальства, массовыми арестами. Все ставили своей целью борьбу с искажениями принципов Октября 1917 г., которые они усматривали в современной им действительности. Некоторые ради того, чтобы раскрыть согражданам глаза на правду, были готовы идти в народ[142].

Все упомянутые организации аттестовались в официальных документах как антисоветские и контрреволюционные, несмотря на то, что ставившиеся им в вину дела (подготовка террористов, покушений на советских руководителей, противодействие негативным явлениям общественной жизни и т. п.) остались только декларациями о намерениях, а некоторым из них в виду дефицита ресурсов не удалось распечатать и распространить ни одной листовки. Их контрреволюционную направленность, в оценке следствия, опровергал тот факт, что многие строили свою идентичность на параллелях с революционным движением XIX — начала ХХ вв. в России: подобно народникам, группа из сибирской Кулундинской средней школы собиралась идти в гущу масс для разъяснения своей позиции[143]; на опыт «Народной воли» опирался подпольный кружок из г. Сумы Полтавской области, так же, как, вероятно, на него ориентировалась «КОМИ»; группа учеников 114-й московской школы подражала анархистам и собиралась пропагандировать их идеи посредством своего журнала[144]. Не исключено, что какую-то часть дореволюционного опыта партии большевиков пыталась перенять оболонская организация, позиционировавшая себя как социал-демократическая. Революционное (а не контрреволюционное) самоопределение выявленных групп косвенно подтверждали и следователи, инкриминировавшие всем без исключений идейную связь с троцкизмом — понятием официальной риторики с самыми негативными смыслами, однако, удерживавшим в своем составе центральный семантический компонент революционного радикализма[145].

Тенденциозная репрезентация этих групп в официальных документах, обосновывавшая их последующее наказание, отражала устоявшуюся практику. Как выявили авторы фундаментального пионерского исследования, посвященного составу осужденных сталинской судебно-пенитенциарной системой, абсолютное большинство людей, обвиненных в контрреволюционных преступлениях, никогда не совершали враждебных действий против советской власти и оставались ей преданы, несмотря на то, что стали ее жертвами[146]. В оценке прецедентов, которые подводились под эту категорию преступлений, упор делался не на совершенные деяния, а на «опасность» личности, обусловленную ее принадлежностью к определенной группе[147]. Как считают сторонники одной из наиболее валидных объяснительных версий государственного террора, в основе последнего лежали профилактические зачистки социально чуждых и потенциально «опасных» элементов, не вписывавшихся в модель однородного общества строителей социализма. Технологически подобные операции облегчала, с одной стороны, каталогизация индивидов по степени их пригодности к реализации социалистического проекта (с помощью личных дел, паспортов, трудовых книжек и т. п. средств), с другой стороны, своего рода картография общественных сегментов по критерию их перспективного использования в том же проекте[148].

Категорическая нетерпимость контролирующих органов к политической самоорганизации детей и юношества была обусловлена тем, что эта возрастная когорта располагалась на нулевом меридиане карты социо-возрастных групп, которым предписывались ключевые функции в исполнении предначертаний власти. Если первое поколение комсомольцев, по словам американского историка М. Ноймана, помогло большевикам выиграть гражданскую войну на всех фронтах — военном, экономическом, культурном, то второе, воспитанное на мифологии революции, гражданской войны и жаждавшее активных действий, поддержало Сталина в преодолении стагнантного нэпа и осуществлении революции «сверху», а также в борьбе со старой партийной гвардией[149]. Однако, как пишет тот же автор, реставраторские и консервативные тенденции сталинской политики 1930-х гг. перемололи революционный элемент в комсомоле. От следующих поколений требовались уже только конформизм, дисциплина, обслуживание запросов режима по обеспечению политической социализации детей и подростков[150]. Используя определение М. Ноймана, можно утверждать, что рассмотренные случаи юношеской самоорганизации вобрали в себя «не перемолотые» революционные элементы молодежного социума, которые на данном этапе резко отвергались политическим руководством страны.

Сказанное позволяет увидеть общую подоплеку в формировании национально-этнической протестности и политического нонконформизма детей и юношества. Подобно тому, как первая аккумулировала несогласие с русско-центристским этатизмом, продвигавшимся на базе консервативной национал-большевистской доктрины[151], второй воплощал реакцию на угасание революционных импульсов в ходе сталинской «революции сверху». Отказ от идеи мировой революции, переключение революционной энергии трудового населения на замещающие объекты в рамках хозяйственной модернизации и сведение самого понятия революции к нескольким иконическим постерам и ходячим фабулам в медийном пространстве — вызывали неудовлетворенность в детской среде, даже если и не осознавались ею в полной мере[152]. А предложенная ей альтернатива революционного участия в виде маршевых прохождений по улицам с красными знаменами, пионерских сборов у костра, коммеморации павших героев, подражания образцовым персонажам детско-юношеской литературы — не сублимировала зарядов радикального действия, одолевавших многих подростков[153]. Это с наглядностью показывали стихи молодых поэтов, пронизанные духом революционной наступательности, распространенные среди юношества ожидания от грядущей войны революционных трансформаций в мире и страстное желание принять в них участие, а также массовые, хотя и безнадежные, попытки подростков достичь театра гражданской войны в Испании, воспринимавшейся как «римейк» борьбы «красных» и «белых» в России[154]. Революционная пассионарность, не находившая выхода в делах текущего времени, направлялась на политическую самоорганизацию. Но и здесь ее практическая отдача в лучшем случае состояла в гальванизации левых настроений в радиусе микроскопического социального действия (разброс листовок, рассказ анекдота или хлесткое высказывание о текущей политике и вождях).