Четвертая империя. Заговор наркомовских детей

* * *

Как и в любой другой период истории, детская самодеятельная активность 1930-х — начала 1940-х по большей части вырастала из потребностей, которые подавлялись или не удовлетворялись государственной системой обучения и воспитания. Захлестнувшие страну во второй половине 1930-х политические репрессии не стали для нее блокирующим фактором. Тем не менее, сильное форматирующее воздействие на нее оказали акценты направленной на детей политики этого времени. Ужесточение школьной дисциплины и нормативного давления на непокорных, идеологический прессинг с выхолощенными революционными смыслами провоцировали реакции, наподобие мертоновских ретритизма и бунта. Их организационными проекциями становились соответственно клубы по интересам, иногда с делинквентным уклоном, и протестные группировки разной направленности. Ослабление советского изоляционизма в годы войны и связанное с этим снижение идеологического давления стимулировали образование игровых сообществ, занимавшихся моделированием государственной деятельности в ожидаемой перспективе сближения наций.

«Четвертая империя» являлась одновременно и органической частью детско-юношеской самоорганизации, и ее особым случаем. Как органическая часть она вобрала в себя весь состав базовых мотивов, двигавших подростками. Это и тяга к созданию своего автономного пространства с секретными кодами, и стремление уйти из-под официального идеологического и социального контроля, и критическое отношение к существующим порядкам, и преступные тенденции, и либидозные импульсы, и страсть к риску.

Как отдельный и уникальный случай она выразила реставраторскую перспективу, связанную со встраиванием страны в лоно рыночно-капиталистической системы. Эта интенция резко расходилось с приверженностью к изначальным установкам советского государства на освобождение и защиту трудящихся, определявшей лицо юношеской оппозиции 1930-х. Нетипичной она была и подражанием противнику, и своим предвосхищением феномена ренегатства, или предательства элиты, просматривающимся за позицией ее участников. В данном отношении протестные сообщества, складывавшиеся внизу социальной пирамиды и аккумулировавшие недовольство реальными проблемами своей среды, были более фундированы, чем эта группа подростков из советской «верхушки», сполна пользовавшаяся привилегиями своего слоя и не идентифицировавшая себя с государством, которое их предоставляло.

Однако при всех отмеченных качествах было бы ошибочно оценивать ее по меркам взрослых радикальных сообществ, а ее заявку на совершение переворота и переделку страны рассматривать как руководство к практическому действию. Как уже подчеркивалось в этом очерке, игровое начало, пронизывавшее активность нелегитимных подростковых групп, задавало стиль поведения, который мог быть неадекватен привычкам их участников в обыденной жизни, и планку притязаний, не соответствующую их реальным возможностям. Однако констатация этого факта не отменяет другого — выражения индивидуальных и коллективных наклонностей участников в выбранной специализации игры/организации, структуре и распределении ролей, моделировании идеального, по их понятиям, образа будущего, а также личной ответственности каждого за свои слова и поступки.