Валькирии Восточной границы

Глава 2

— Ну-с… что тут скажешь. Типичнейший случай amnesia vulgaris, таковые случаи в области медицины далеко не новы, голубчик… мда… — Никон Петрович трясет своей козлиной бородкой и внимательно осматривает мой выпученный глаз. Выпученный — потому, что он на него давит и довольно сильно. Почему для постановки диагноза «потеря памяти обыкновенная» врачу нужно давить на глазное яблоко — для меня загадка. Тут вокруг вообще много загадок. Например — зачем тут врач. Вот зачем в этом конкретном подразделении, в этом конкретном месте, в этой невероятной вселенной — врач. Потому что прибывшая на место происшествия высокая женщина в сине-красном мундире и в фуражке с высокой тульей — просто-напросто взмахнула рукой и растерзанные тела амазонок в серых парадных шинелях — поднялись! Ужасные ранения — закрылись, ткани срослись, щеки зарозовели… вот нахрена им тут врач⁈

Хорошо, если принять за гипотезу что я не сплю… а скажем — погружен в кому и сейчас вижу предельно ясные и подробные галлюцинации — это один коленкор. А если я каким-то непонятным образом перенесен в другой мир, в тело некоего гвардии лейтенанта Уварова Владимира Григорьевича… то это совсем другие пироги с котятами. Сил удивляться происходящему у меня не осталось. Особенно, учитывая тот факт, что взмахивая рукой, фактически оживляя мертвых — женщина в сине-красном мундире явно светилась и даже, кажется, взлетела на метр-другой в воздух. Магия.

Да, магия. Среди прибывших вместе с ней девушек в таких серых шинелях, как и на тех, что были со мной — оказалась внешне ничем неприметная худенькая совсем еще девчонка, которая легко летала над полем боя, потому что «нельзя тут топтаться, следы затопчете!» и делала фотографии на выглядящий громоздко фотоаппарат. И это зрелище никого не удивляло. Никого не удивляло и то, что только что разорванные на части три девицы вовсю хихикали и перешептывались между собой, прикрываясь длинными плащами, принесенными вновь прибывшими с собой. Их больше волновало то, что у них одежда порвалась и в прорехи было видно немного больше румяного девичьего тела, чем положено приличиями! То есть вот факт того, что только что они на этом грязном снегу валялись кусками мяса — их не трогал. Обычный вторник. А вот то, что сопровождающий их лейтенант мог увидеть больше их девичьего тела в процессе — очень даже волновал. Мда… чудны дела твои Господи.

— Ой! — говорю я и хватаюсь за глаз. Этот чертов эскулап воткнул мне туда иголку! Млять, я же ничего этим глазом не вижу!

— Ты что творишь⁈ — рычу, я вставая и держась за глаз рукой. Торчащая из глазного яблока толстая игла пытается провернуться вместе с глазным яблоком, вызывая жуткое неудобство… и больно же! Что тут происходит⁈

— Ради бога простите! — всплескивает руками этот нехороший человек: — у меня рука соскользнула, Владимир Григорьевич! Сидите тихо, я сейчас… — он ловким движением выдергивает у меня из глаза иглу: — вот так! Как себя чувствуете?

— Как будто мне в глаз иглу воткнули — отвечаю я, пытаясь разлепить веко и осмотреться. Тсч… так и есть, левым глазом я ничего не вижу. Чертов лечила, кто так делает? Конечно, кровь заливает глазное яблоко и… вполне вероятно, что я ослеп на левый глаз и теперь буду с легкостью косплеить пирата на костюмированных вечеринках… тут есть костюмированные вечеринки? Смотрю в зеркало уцелевшим глазом — зрелище непривлекательное.

Так, думаю я, пришла пора объяснить этому придурку, что я тут не погулять вышел, а надолго и позволять такое вот отношение к себе не собираюсь. Я хватаю эскулапа-живодера за шкирку и поднимаю в воздух.

— П-помилосердствуйте! — блеет он, болтаясь у меня в руке: — Ваше благородие… Владимир Григорьевич!

— Ты чего себе позволяешь, скотина⁈ — шиплю я на него, прикрывая левый глаз, который болит просто адски: — ты же мне глаз выколол, сука. Я тебя сейчас…

— Что тут происходит⁈ А… Уваров. — раздается голос и я поворачиваю голову. Ага, мадам «Воскрешаю из мертвых, поднимаю из кусочков» в своем сине-красном мундире. Фуражка с высокой тульей — у нее подмышкой.

— Эта скотина мне глаз выколола! — поясняю свои правомерные действия я, пылая вполне праведным гневом. Нет, в самом деле, человек только прибыл в новый мир, только осознавать начинает, а его — иголкой в глаз! Что за хрень? Нет, ребята, вы конкурс гостеприимности среди альтернативных миров точно не выиграете! Ноль из десяти и никому не рекомендую. Дикий тут народ и с медицинской страховкой проблемы. Да и с медициной.

— Никон Петрович! Опять? — задается вопросом женщина и закатывает глаза: — вы снова за свое?

— Н-нижайше прошу прощения, уважаемая Мария Сергеевна, но медицина есть муза жестокая и непостоянная… посему…

— Да Господь с вами… — Мария Сергеевна кладет фуражку на стол, аккуратно разжимает мне руку, отстраняет меня от невнятно блеющего эскулапа и заглядывает в лицо.

— Постарались, Никон Петрович — неодобрительно качает она головой: — а если и вправду ослепите человека на один глаз? У меня подразделении каждая боевая единица на счету. Даже такой как Уваров… а вы его на больничную койку чуть не оправили…

— Да у него два глаза! — восклицает Никон Петрович, заметно приободрившийся: — что ему один глаз? А наука медицинская жертв требует. Как мы иначе расследование будем продвигать? У него же полноразмерная магическая инициация в зрелом возрасте произошла! Ежели сейчас анализы не взять, то как потом? Нас и так до благородных родов не допускают, а ведь это информация, которая может изменить мир! Которая может…

— Вот дождетесь вы, Никон Петрович, придут по вашу душу армейские «молчи-молчи»… — вздыхает женщина и берет мою голову в свои руки, что-то бормочет и сияние охватывает все вокруг, я инстинктивно закрываю глаза, а когда открываю — снова вижу все отчетливо и ясно. И боль… боль прошла. Я заглядываю в зеркало — так и есть, снова два глаза, только следы от крови на щеке. Чудеса да и только…

— Уваров! — Мария Сергеевна так бросает это «Уваров!», что я поневоле вытягиваюсь «во фрунт» и едва ли каблуками не щелкаю: — прекратите обижать Никодима Петровича, он старый и со своими теориями заумными… в общем я запрещаю вам его обижать, ясно?

— Так точно. — отвечаю я на автомате и затем спохватываюсь. Вдруг тут не «так точно» следует отвечать, а скажем «Да!» или там «Во славу Бога-Императора!»? Но Мария Сергеевна только одобрительно хмыкает в ответ, значит не так уж я и промахнулся.

— Никодим Петрович, оставьте нас, будьте так любезны — говорит она и эскулап поспешно сваливает за дверь, проблеяв что-то невразумительное относительно красоты и силы «госпожи полковника». Она полковник? Ого…

Мы остаемся наедине и госпожа полковник Мария Сергеевна в своем стильном синем мундире с красными вставками — закладывает руки за спину. Испытующе смотрит на меня. Молчит. Я тоже молчу, краем глаза высматривая свое отражение в зеркало. Хм. Хорошо. То есть не то, чтобы супер круто, но могло быть и хуже, да. Мог я там перенестись в тело карлика или горбуна, или старика например. Одинокой слепой и одноногой старушки, у которой умерла любимая кошка. Или вообще — в эту самую любимую кошку. Или даже в корову. Вот кармическая отработка такая — жуй траву и ожидай свидания с мясником. А тут — вполне себе обычный молодой человек. Юноша в белой, нательной рубашке. Сине-красный мундир висит на спинке стула.

— Насколько сильна потеря памяти? — наконец спрашивает госпожа полковник: — Уваров!

— Не могу знать! Госпожа Полковник!

— Ага. — кивает она: — точно. Забыл. Госпожа… Уваров, это тебе к Красной Баронессе в Веселый Домик. В армии все друг другу по званию обращаются. Это гражданские… ну и валькирии так могут позволить себе обращаться, а ты уж мундир не позорь, изволь обращаться как положено.

— Полковник? — пробую я. По моему валькирии ко мне так и обращались «Господин Лейтенант!». Чего-то я о местной иерархии в рангах не понимаю. Или валькирии — гражданские?

— Точно. Теперь о ситуации, лейтенант… обязана я про твою инициацию наверх доложить, сам понимаешь… может не понимаешь, но обязана. В курсе за твою ситуацию в семье, но кому сейчас легко? Уж больно ярко у тебя Дар проснулся… разорвать Тварь на части голыми руками… да и свидетелей полно. Эти молодые дурехи из второй роты — они же всем уже растрепали как ты на Тварь набросился и грудью своей их закрыл от поругания зверем нечистым. Эх… молодость. — вздыхает она.

— Извините. Я и правда не помню. — отвечаю я. Что за неприятности у меня с семьей? Дар проснулся… это про тот приступ ярости? Конечно, если это не сон, а самая что ни на есть реальная реальность, то никак я не мог саблю так легко согнуть и уж тем более Тварь убить голыми руками. Опять магия. Не, не так — Магия, с большой буквы. Что тут за Магия, какие у нее законы и пределы, как устроено общество, что это за Твари тут бродят, — вопросы, вопросы. Вопросов очень много, а я пока даже не знаю, кто я такой и чего тут делаю. Нет, имя-фамилию уже знаю. И даже звание. Лейтенант. Нет, гвардии лейтенант Уваров Владимир Григорьевич. А еще у меня есть денщик, тот самый мужчина с землистым лицом, Пахом. И обращаются все ко мне «Ваше благородие». Отсюда можно сделать вывод что общество тут достаточно милитаристское, что оправдано, если вспомнить Тварь. И что в этом обществе бывший обладатель этого тела занимал не последнее место. Как там у Гильдестерна и Розенкранца «на колпаке Фортуны мы не шишка… но и не подошвы ее башмаков». Где-то посередине. Гвардейский офицер, хотя еще молод, в зеркало вижу, сопляк совсем. Балы, красавицы, лакеи, юнкера, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки… любовь, шампанское и прочее по списку. Правда Твари, опять же…

— У тебя будет время вспомнить — наклоняется ко мне полковник Мария Сергеевна: — Володя. У тебя будет время. Обещаю. — ее лицо совсем рядом, и я вдруг чувствую ее губы на своих и как что-то мягкое и скользкое проникает мне в рот, исследуя и завоевывая. От неожиданности я замираю столбом. Вот же… ай да Уваров Володька, ай да сукин сын! Он спал с обворожительной и очень сексуальной полковником Марией Сергеевной! Или я уже могу называть ее Машенька⁈ А моя Маша — гвардии полковник и умеет воскрешать, возвращать жизнь мертвым. Интересно как у нее с хождением по воде и накормить пятью хлебами? Мария, да.

— Дурак ты Володя… — горячее дыхание обжигает мне ухо, я чувствую объемные формы, обтянутые строгим синим мундиром с красными вставками, эти формы вжимаются в меня, сильные руки охватывают шею…

— Я переживала — говорит она: — вот как увидела, так сердечко то и захолонуло. Думала совсем тебя… если бы она тебе голову оторвала, так и не смогла бы вытащить с того счету. Ты видел? Я же сегодня за раз всех девчонок подняла… такое обычно мне не под силу. Это все ты…

— Мария Сергеевна? — выдавливаю я из себя. Она вдруг замирает в моих объятиях, ее спина как будто деревенеет. Она отстраняется от меня и несколько секунд смотрит прямо в глаза. Отпускает меня и делает шаг назад — четко, как по уставу. Поправляет мундир. Отводит глаза и откашливается. Наступает неловкое молчание. Я сглатываю комок в горле — настолько тяжело сейчас молчать. Она на моих глазах троих мертвых к жизни вернула, насколько ей легко плюс на минус поменять и резистор переключить? С какой легкостью она может лишить жизни? Только идиот считает, что существует инструмент для добрых дел. Нет. Любым инструментом можно как починить, так и поломать. А уж в мастерстве ее у меня нет оснований сомневаться. В моем прошлом мире за такие вот фокусы людей к лику святых причисляли, а то и сразу за божество выдавали. Ссориться с такой… себе дороже. Просто я тут не понимаю еще ничего. Хотя… основа для размышлений уже есть. Она — полковник, я — лейтенант, она — мой непосредственный начальник… такие отношения никогда не поощрялись. И всегда были. Эх, Уваров, Уваров, ну куда ты лез… разбить сердце полковнику Марии Сергеевне… мог бы просто с разбегу о стенку удариться головой. Проще было бы.