Тень Чернобога

* * *

Их снова обнял водоворот, сдавил легкие, наградив шумом в ушах и головокружением. Но в этот раз Данияр почему-то не сводил с нее глаз, а Катя отводила их и, досадуя, чувствовала, что краснеет и ничего с этим не может поделать. Поглядывала тайком, но тут же встречалась с ним взглядом. Он не отпускал ее рук и кажется, окаменел под тяжестью одному ему известного решения.

Катя сгорала от любопытства и… страха. «Я не подведу тебя, царевна», – пообещал он ей. А еще: «Я тоже не против нее», – сказал вчера Данияр на кухне Берендею. Это все о ней? Спор, едва не переросший в драку, – она чувствовала это по напряжению между поводырем и духом посоха – он был из-за нее?

И что знала о Данияре Ярослава, о чем говорили они там, в лесу близ Дряговичей?

Катя подняла на поводыря глаза, посмотрела в упор, пытаясь понять, верит ли она ему. Но память услужливо подбрасывала обещания, сказанные ей другим дорогим человеком. Она тоже доверилась ему. И он тоже обещал помочь, а потом просто привел на встречу бандитов, сказав равнодушно: «Прости».

Вот и все обещания.

Катя не знала, чему верить. Ясность и правда – это то, чего она больше всего хотела и чего очень страшилась. Потому что правда сорвет пелену надежды. И Катя понимала это лучше, чем когда бы то ни было. «Блажен, кто верует», – много раз слышала она. Кате хотелось быть блаженной, жить всегда с теплым лучиком надежды в груди.

Почувствовав, что действует необдуманно, вернее, поступает очертя голову, она придвинулась к Данияру и несмело прислонилась лбом к его груди, наполнив легкие запахом полыни, зеленого чая и – отдаленно – тмина. А Данияр, она почувствовала, улыбнулся и обнял ее крепче.

Мгновение, крохотный миг между мирами и временами, в котором она пыталась удержать трепещущий в груди лучик. Мгновение, которое она при возможности хотела бы превратить в вечность.

…Они так и вышли из водоворота прямо на лестницу небольшого особнячка, укутанного ароматом цветов.

– Какая замечательная пара, – раздался мужской голос откуда-то справа. – Вы, верно, мои новые соседи сверху?

Катя отстранилась от юноши, смущенно улыбнулась. Почувствовала, как Данияр уже окутал и ее, и незнакомца мороком: он видит ее другой – старше и в соответствии со временем одетой, слышит ее голос и понимает, о чем она говорит. Незнакомцу на вид не дашь больше пятидесяти: худощавый, жилистый мужчина с ярким, пронзительным и настороженным взглядом. И испачканными краской кончиками пальцев.

Мужчина улыбнулся им. Криво, будто через силу. Кивнул на этаж – Данияр и Катя загородили лестницу, а он определенно намеревался подняться. Молодне люди торопливо отодвинулись к стене, пропустив пожилого мужчину. Тот, опираясь на поручень, поднялся, неловко придерживая свободной рукой бумажный сверток, от которого тянуло ароматом свежеиспеченного хлеба.

Катя с удивлением заметила, как тонкие струйки морока коснулись его плеч, с недоумением посмотрела на Данияра. Тот пристально наблюдал за пожилым незнакомцем.

Поравнявшись с Данияром и Катей, незнакомец посмотрел на них с опаской, помедлил, будто не решаясь уйти, и проговорил, будто продолжая начатый разговор, только неуверенно, будто бы через силу:

– Надеюсь, вам здесь понравится. Тихий район. А на углу – отличная булочная, – он кивнул на сверток.

– Спасибо, будем знать. Если вам будет нужна помощь, непременно говорите – покупки или свежие цветы в вашу комнату, я с удовольствием помогу, – Катя улыбалась, неловко переминалась с ноги на ногу и поглядывала снизу вверх на Данияра.

Незнакомец грустно улыбнулся им.

– Очень любезно с вашей стороны, – он вдруг поморщился, как от зубной боли, в глазах мелькнуло смятение. Но струйки темного морока коснулись его волос, пробрались за ворот пальто. – А знаете, я воспользуюсь вашим любезным предложением! – внезапно воскликнул он. – Все-таки молодость вдохновляет.

– Вы художник? – Катя скользнула взглядом по его испачканным краской пальцам.

Мужчина улыбнулся с достоинством:

– Я рисовальщик тканей. Сейчас в моде восточный колорит, и, помимо орнаментов на фабрике ковров Le Tapis, я пишу дома натюрморты, портреты танцовщиц, персидские пейзажи и при этом безбожно пользуюсь своим прозвищем, чтобы увеличить продажи[18].

Катя засмеялась:

– Прозвищем?

Он отмахнулся:

– Да ну, ерунда времен буйной молодости. Заглядывайте ко мне, когда будет скучно, я покажу вам свои наброски… Вторая квартира справа от входа. Заглянете?

– С удовольствием! Когда-нибудь… – Катя улыбалась.

Мужчина медлил.

– Меня всегда пугало это «когда-нибудь». Оно почти всегда обращалось в «никогда»… Знаете что?

Заглядывайте прямо сейчас! Если, конечно, вы никуда не спешите.

Катя с недоумением посмотрела на Данияра и оторопела: поводырь пристально следил за мужчиной, взгляд стал цепким и настороженным. А губы едва заметно бормотали… заклинание.

Она не могла разобрать слов, какое-то нагромождение «бродов», «вод», «нитей» и «воли». Коснувшись Катиной спины между лопаток, Данияр легонько подтолкнул ее к художнику. Тот поднимался по лестнице и говорил про свои картины, про годы службы в Первом Туркестанском стрелковом артиллерийском дивизионе и работу в археологических экспедициях в Бухаре и Тегеране.

– Я восхищен Востоком, – сообщил их новый знакомый, доставая ключи из кармана брюк.

Катя бросила взгляд на Данияра. Тот молча кивнул на табличку на двери: «Али Изим-бек».

Катя округлила глаза.

– Как?

Данияр приложил указательный палец к губам, пропустив девушку внутрь, в апартаменты художника, представившегося им Федором Артуровичем Изенбеком.

Это была небольшая светлая студия под крышей. Стол посреди гостиной, накрахмаленная белая скатерть и букет сухих цветов. Круглые окна оставляли светлые овалы на ковре. Дверь на крохотный балкончик оказалась приоткрыта, несмотря на прохладу, поэтому в комнате было свежо и немного зябко.

Изенбек стремительно пересек комнату, закрыл балкон.

– Снимайте пальто. Я буду поить вас настоящим туркменским чаем!

Катя позволила Данияру снять со своих плеч куртку – благодаря мороку та, видимо, в глазах хозяина выглядела изящным длинным пальто – и прошла вглубь квартиры. По стенам – небольшие, размером с ладонь, и побольше, с обеденную тарелку, картины вперемежку с фрагментами графических портретов. Яркие, чувственные и колоритные образы восточных женщин и мужчин, гравюры, пейзажи, пропитанные знойным среднеазиатским солнцем.

– Это всё ваши работы? – Катя была удивлена.

– Конечно мои, чьи же еще? – Федор Артурович хлопотал на кухоньке, звенела посуда, закипал чайник.

Он иногда поглядывал на гостей, в глазах мелькало недоумение, словно он спрашивал себя, зачем они здесь, но темные лепестки морока снова касались его, разглаживая морщины и стирая недоверие.

Художник подошел ближе, встал у Кати и Данияра за спиной.

– Вот эти орнаменты, – он указал пальцем на изумрудно-зеленую вязь, – стали самыми популярными в позапрошлом сезоне… Сейчас, конечно, это всё никому не нужно. Сейчас дамы убрали в гардеробы свои нарядные платья – война. – Он печально вздохнул.

– А вы только азиатскими мотивами увлекаетесь? Или этническими в целом? – Данияр повернулся к нему, посмотрел внимательно.

Волоски темного морока клубились вокруг них, смешиваясь с узорами на стенах, закручиваясь вокруг манящего аромата зеленого чая. У Изенбека забегали глаза, Данияр смотрел прямо, не позволяя напряжению развеяться.

– Рисую восточные. Но мне интересно многое, молодой человек, – улыбнулся наконец хозяин. – Я все-таки из России. А она хранит секреты многих цивилизаций и народов…

Он задумался. Потом, будто спохватившись, прошел в соседнюю комнату, а уже через минуту вернулся с небольшим свертком. Положил его на стол.

– Давно, еще в Гражданскую, я нашел это в одной разрушенной усадьбе в Малороссии, – он развернул сверток, поместив в центр стола деревянную дощечку, мелко исписанную выжженными письменами. – Видите, рубленые символы на горизонтальной линии на манер санскритского письма. Я не знаю, с чем имею дело, и уже больше двадцати лет пытаюсь понять, что это и какому народу принадлежало… Но почему-то эта находка невероятно вдохновляет меня.

Он окинул взглядом свои картины – Катя теперь видела в них элементы загадочных надписей: и в незатейливой зелени, на фоне которой замерла остроглазая красавица, и в рисунке на халате почтенного аксакала[19].

– Вы позволите? – она протянула руку, чтобы поднести дощечку ближе к свету и рассмотреть получше.

Изенбек неожиданно запаниковал – темные глаза забегали, забеспокоились. Данияру пришлось незаметно бросить к ногам художника еще щепоть темного морока – тот разом охватил фигуру мужчины, будто костер тело еретика. Изенбек сразу сник, с его губ слетело сухое:

– Да, конечно…

Катя едва дотронулась до дощечки, как почувствовала идущий от нее могильный холод.

Она успела ахнуть, посмотрела на Данияра и увидела удивление в его глазах. Дощечки растаяли, укрытые плотным черным туманом с бело-серыми прожилками, будто всполохами.

– Я не ошибся в тебе, – низкий голос, который, как Кате показалось, лился отовсюду.

Кроме этого удушливого голоса – ничего, плотная тягучая тишина вокруг. Ни Изенбека, ни Данияра, ни чистенькой гостиной в центре Европы.

Сердце прыгнуло в грудной клетке, оборвалось – перед ней какой-то коридор.

По стенам с мягким шипением стекает многоликий поток туманов, клубясь у основания и сворачиваясь в неразборчивые фигуры. От стен, разрастаясь, приближается гул. Нарастает волнами, расслаиваясь сотнями голосов, звуками стрельбы, криками и зовом о помощи. А вместе с ними – противный липкий запах, тяжелый и въедливый. Он подкрадывается, постепенно окружая ее, проникая под кожу, все сильнее сдавливая горло.

Но взгляд ее прикован к сумрачным фигурам, что, отделившись от стен, приближаются к ней. Из плотного тумана выступает то чье-то исхудалое плечо, то крючковатые длинные пальцы.

А в дальнем конце коридора шевелится что-то огромное и тяжелое. Определенно мужчина. Раза в два раза выше ее ростом, широкие плечи, непропорционально длинные руки и черные крылья, расправляющиеся у него за спиной и мешающиеся со струящимся по стенам мороком. Чудовище, которое она видела в лесу у стоянки Анны Ярославны.

– Не бойся, – тот же утробный голос эхом отзывается со всех сторон. – Я не причиню тебе зла… По крайней мере сейчас.