Свиток 2. Непобедимый

Короче, они тут жизнью рискуют, даже отправляясь «в магазин» за мясом, ведь зверю может повезти больше, чем охотнику, или в процессе охоты нарвешься на более опасного, чем ты, хищника. Чиня лодку, можно поранить руку и умереть от заражения крови, отплыв от берега, можно оказаться на дне. Даже просто сев на пенек или поваленный ствол, рискуешь быть укушенным змеей. Опасно даже засыпать, потому что можно быть убитым во сне. А богатство аиотееков — это намного ценнее возможности пожрать, отдохнуть или поспать, и ради него рискнуть стоит.

Да ну и ладно. Я в основном занимался похоронами (пришлось придумывать отдельный ритуал, ведь у ирокезов пока своего не было), ранеными и наставлением учеников и добровольных помощниц по уходу за страждущими. С учениками было проще, они уже немало знали, да и опыт по уходу за ранеными под моим чутким руководством у Осакат и Витька, видевших уже не одну битву и ее последствия, был. А вот с помощницами приходилось помучиться. В основном внедряя принципы гигиены и стерильности. Нет, они, конечно, верили своему Великому Шаману, но одно дело слышать ценные указания про чистые руки, и совсем другое — всегда и во всем их соблюдать. Тем более что если комков грязи и черных разводов на ладонях не видно, они считаются чистыми. А зачем мыть и так чистые руки, да еще и с мыльной пеной (расточительность какая), перед тем как перебинтовать мужу рану? Да уж, объяснить, как чистота помогает бороться с заразой, человеку, видевшему микробов, пусть и на картинках, проще, чем убедить дикаря в том, что та же чистота каким-то образом убедит враждебных духов не лезть через рану в тело человека. (Гы, грязь же, наоборот, дырку залепляет.) Вот и приходилось мне постоянно клевать мозг своих соплеменников занудными поучениями, поскольку добивать своих, обнаружив признаки гангрены, я как-то не стремился.

Короче, забот хватало. Однако мне удалось выкроить время на то, чтобы убедить Лга’нхи снять скальпы со всех убитых воинов-аиотееков. Сказал, что знаю колдовство («колхоз» называется), как распространить взятую в бою ману на все племя, а не только складывать ее в индивидуальный загашник отдельного воина. Лга’нхи отнесся к этому очень серьезно — тут с маной не шутили.

Да, бухточка и впрямь была крохотной. Чтобы все лодки смогли причалить к берегу, передние пришлось затаскивать далеко на песок. В случае экстренной эвакуации это будет большой минус. Зато и закрыта она почти со всех сторон. Чтобы подобраться к нам, аиотеекам придется лезть через скалы. А на фига им это будет нужно, если, конечно, мы не привлечем их внимание громкими криками и фейерверками? А мы не привлечем, потому что даже наш, пока еще безымянный, пятилетка знает, что надо вести себя тихо. Даже месячный племяш Ласты (хм, а наверное, и Лга’нхи, если он признает эту Ласту женой. А тогда я, выходит, ему брат дяди со стороны матери. Нет, мужа сестры матери. И помнится, для этого было какое-то специальное слово. Но так или иначе, по местным меркам, он мне близкая родня. Офигеть, я только что это понял) как-то умудряется не плакать. Или это мать его делает так, чтобы он не ныл? Но так или иначе, наверное, только местные умеют «не издавать» столько шума. Полторы сотни голов, включая женщин и детей, а слышно, как ветер подвывает в скалах да колышет траву. На мой взгляд, эта способность соблюдать тишину сродни способности петь или говорить речи. Этому нельзя просто научиться (я, к примеру, не умею), с этим надо родиться, продолжая генетическую линию тысяч поколений охотников и тех, на кого охотился весь окружающий мир.

Я как раз закончил обход раненых и собрался наконец-то расправиться с уже успевшей остыть кашей, как ко мне подошел Кор’тек с одним из своих «заместителей».

— Дебил, — обратился он ко мне с какой-то странной неуверенностью. Что было весьма нехарактерно для нашего «адмирала». — А мы можем стать ирокезами?

— Говорить надо, — старательно подумав, ответил я. — С Вождем, Старшинами, воинами. Если они согласятся, то, конечно, можете. Хочешь, я сам поговорю?

— А как это, ну, в смысле… — Кор’тек сделал некий жест, который у местных означал, что все вышесказанное будет относиться к сфере Сверхъестественного. (Хотя при чем тут это «сверх»? Преисподняя, мир духов и демонов были для них вполне естественными и реальными, находящимися буквально за ближайшим поворотом, мирами.)

— Духи возражать не будут! — заверил я гостей, сразу поняв, что он имеет в виду. — Наши — точно, а с вашими я поговорю.

— А наши, они… — подхватил «заместитель».

— А ваши станут нашими! — успокоил я его. — Мы от предков не отрекаемся. Мы их всех с собой берем.

— Ну, тогда я, того, с Лга’нхи поговорю и Старшинами, — наконец-то решился Кор’тек.

— Пойти с тобой? — предложил я, тоскливо глянув на миску.

— Нет. — Видимо, окончательно решившись, Кор’тек вновь набрался уверенности в себе и потому, проследив мой тоскливый взгляд, добавил: — У тебя и так дел полно.

Я глядел в спину уходящему Кор’теку и думал. Было в его глазах что-то такое…

Нет, не то чтобы я ему как-то там не доверял или сомневался, просто хотел понять. Мы ведь с ним уже больше полугода бок о бок живем. И уж столько всего вместе вынесли, что общих ярких воспоминаний о прошлом у нас побольше будет, чем в ином племени, все время живущем тихой жизнью. Столько совместных радостей, огорчений, потерь и находок. Столько разделенных трапез, пьянок и трудов. А ирокезом он почему-то решил стать только сейчас. И было в его глазах что-то, что объясняло этот выбор.

Ведь племя — это не то, что Там страна или даже народ. Племя — это отдельный мир. Даже загробное царство у каждого племени, по сути, свое, что уж говорить об остальном? Только в племени живут «люди», а в других… Может, внешне они тоже похожи на «люди», но по сути дальше от них, чем какие-нибудь ящероподобные зеленые человечки с Альфа-Центавры или мыслящие бактерии с Сириуса.

Да, с ними можно общаться, торговать и даже совместно путешествовать и сражаться. Но «люди» от этого они не станут. Лишь женщины способны один раз в жизни перейти из мира в мир. Но для этого они должны умереть в своем племени. Их отведут за территорию стойбища или поселка. Положат на землю, уложив, как покойников, на бочок в позе зародыша, или разместят на плотиках для похорон в море. С собой им дадут предметы небогатого женского обихода, нож для разделки и готовки, шило или иглу, веретено, прясло и прочую мелочовку, чтобы и в ином мире они могли хоть как-то существовать. Потом племя уйдет справлять тризну по ушедшим, а к покойницам подойдут представители иного мира и заберут их с собой. Вот так и происходит обмен невестами.

И вот Кор’тек согласился покинуть свой мир, чтобы вступить в наш! Почему? И почему у него была такая тоска в глазах? Может, потому, что он больше не надеялся застать в живых свою родню и свое племя? Ведь это для меня рассуждение о том, что аиотееки прошли вдоль побережья, не более чем некая информация для размышления. А для Кор’тека это означает гибель его племени, а с ним и всего его мира. Как-то я об этом не подумал, когда проводил «политинформацию», рассказывая на Совете о своем видении международной обстановки. Впрочем, это было сразу после битвы, нескольких часов лечения раненых и пытки врага. Так что мне хватало тогда своих бед и огорчений, чтобы думать еще и о чужих чувствах.

Тогда понятно, что именно такого я прочитал в глазах Кор’тека — обреченность и неуверенность! Неуверенность даже не в себе, а в существовании своего мира. Неуверенность выброшенного в космическую пустоту человека с маленьким баллончиком воздуха в ранце. До ближайшей планеты — миллиарды лет пешком, и нету даже точки опоры, чтобы сделать первый шаг. Остается только висеть в абсолютной пустоте, лелея слабую ничтожную надежду на некое Чудо.

Вот, оказывается, кем были мои ирокезы — потерпевшие катастрофу в космосе, встретившиеся с Чудом! Воспринимающие каждый вздох как подарок и каждый лишний прожитый день как немыслимую удачу. Или это я себе все нафантазировал, а дикари просто живут, приспосабливаясь к ситуации и не обременяя свои тупые головы высокими материями?

— Вас’кил — уб. в бит. лес.

— Тайкат — уб. в бит. у Рог. ск.

— Виг’гхо — уб. в бит. лес.

— Ост’аки — уб. в бит. лес.

— Гир’атик — уб. в бит. у Рог. ск.

— Нот’ агит — уб. в бит. у Рог. ск.

— Гхр’игис — уб. в бит. у Рог. ск.

— Дасди — уб. в бит. лес.

— Сати’тху — уб. в бит. у Рог. ск.

— Гоири — уб. в бит. у Рог. ск.

— Зат’окон — уб. в бит. у Рог. ск.

Прежде чем торжественно вписать в племя ирокезов новые имена, сначала я решил привести в порядок давно, уже признаться, подзабытую «Ведомость на зарплату». Увы, уже почти полная оикия ушла от нас к предкам. И это только мужики — полноценные воины. Баб и детей я в этот список не вносил.

Да, малоприятное занятие. Иные имена мне почти ничего не говорили. Тот же Даеди, я даже не помню, кто это. Погиб еще в Лесной битве, когда и племени ирокезов не существовало. А вот тот же Сати’тху — первый соплеменник, которого я собственноручно добил. Да еще и очень хороший человек. Мой дристун старается не показывать вида (будущий воин и слезы — несовместимы, как он думает), но мордаха у него частенько бывает заплаканной. Видно, за пару месяцев парень сильно успел привязаться к приемному отцу.

Да я и сам как-то успел к нему привязаться. Просто, видно, не понимал этого, Сати’тху был не особо яркой, зато очень надежной личностью. На него всегда можно было положиться в бою или работе. Да и просто молча посидеть рядом у костра, не обременяя себя натужными поисками тем для разговора. Это ведь тоже большой талант — уметь быть ненавязчивым, но одним своим видом внушать теплоту. Или, допустим…

Много чего я бы сейчас мог сказать об этом и пяти-шести других погибших парнях, которых успел узнать. Мог и хотел. Описать их внешность и характер. Рассказать, как славно они дрались и какую грандиозную победу одержали. Но, увы. Все, что я мог, это сокращенное до минимума «уб. в б.». Лист пергамента, вырезанный из жилетки павшего врага, — это вам не толстая тетрадка. На нем особо не распишешься. Надо экономить место и для новых имен, и для, увы, новых скорбных дописок.

Конечно, по большому счету, все это ничтожные потери, если сравнивать их с грандиозностью битв, в которых мы одержали победу. Обычно тут, при равных условиях, размен идет один к одному, а выигрывает тот, кто сможет выдержать отчаяние от потери близких и собственный страх и не бросится бежать. Тут ведь дерутся не просто солдаты или там дружинники. Воинов одного племени связывают вместе не просто узы дружбы или долг перед родиной. Они все — родня. Одна семья, бьющаяся за свое выживание, даже если при этом грабит соседа. Потому что иначе сосед может решить, что ты слаб, и придет к тебе.

Но у нас было малость по-другому. Мы и бились не один на один, а строем против толпы. Да и определенная отрешенность от жизни, которая была у «забритых», пока они не стали ирокезами, добавляла нашим хладнокровия и бесстрашия. Чего скорбеть о потере друзей и даже собственной смерти, если, лишившись племени, ты, по сути, и так мертв? А на твоих плечах не лежит ответственность за жизни родных и близких, встреча с которыми тебя ждет в случае твоей смерти?