Свиток 2. Непобедимый

Мои ирокезы, вообще-то, говорили о своей прошлой службе «демонам» без особого желания. Оно и понятно — воспоминания малоприятные. Но и не таили от меня ничего. Уж в этом можно было не сомневаться, иной раз такое приходилось выслушивать, один только рассказ про то, как они отдали аиотеекам своих «больших братьев» или лодки — невероятный позор для каждого степняка или прибрежного. А похожих историй я услышал немало. Вот только проблема была в том, что описания жизни аиотееков в их пересказах были сродни рассказам папуасов о жизни чукчей, и наоборот. Или вообще, рассказ африканского пигмея о жизни какого-нибудь современного мегаполиса. То есть сплошь собственные интерпретации увиденного в рамках своей культуры. А насколько эти интерпретации соответствовали истине, можно было только догадываться.

Так, например, я догадался, что орда состояла из представителей многих родов-племен. Причем существовало и некое социальное расслоение. Внизу пирамиды сидели вояки, вроде моих, — свежезабритые представители местных народов. Чуток повыше были оикия из коренных. Потом командиры составленных из оикия отрядов, но уже в ранге оуоо. Еще выше — отряды из одних только верблюжьих всадников и их командиры. А вот кто стоял на самой вершине этой пирамиды — оставалось только догадываться.

Но повторяю, деваться было некуда, приходилось рисковать. Так что я изложил Совету наметки своего плана и предложил обсудить их. А спустя полчаса мы уже развернули лодки и тронулись назад. Все равно ближайший доступный нам источник питьевой воды лежит там, да и малость следы запутать нам бы не помешало.

Вообще, надо будет как-нибудь потом спросить Кор’тека — часто ли ему раньше приходилось плавать по ночам? Не удивлюсь, если он ответит, что никогда. Опять местный менталитет: коли опасно — так лучше не рисковать без крайней нужды. Потому как МЧС пока еще на вызовы граждан не реагирует, ввиду отсутствия техники для вызовов, института гражданства и самой МЧС. В связи с чем на помощь тебе никто не придет, хоть оборись, и за малейшую оплошность придется расплачиваться жизнями. Прадеды предупреждают об этом дедов. Деды, не особо задумываясь, пересказывают это отцам. А отцы уже преподносят детишкам предупреждение прадедов как некую догму, нарушать которую грех и бесовщина. А для наглядности и понятности обклеивают догму яркими этикетками жутких историй про то, что случается с непослушными детьми, посмевшими нарушить тысячелетнюю традицию. А дети, наслушавшись подобных историй, уже готовы сжигать на кострах всякого, кто навлекает на племя гнев Духов, плавая по ночам.

И потом, хоть из пушки в упор стреляй, эту дурь уже не прошибешь!

Впрочем, пока, думаю, у наших прибрежников эта дурь на уровне перехода от дедов к отцам. Потому как никто не предпочел быть убитым верблюжатниками, лишь бы не нарушать священного запрета.

Другое дело, как сам Кор’тек ориентируется в этой темноте? Признаться, то место, которое он указал нам как идеальное для высадки десанта, я и при свете дня вряд ли бы отыскал. А Кор’тек уверенно сказал, что даже ночью без проблем выведет нас на отмель, далеко уходящую в море.

По этой-то отмели мы и дойдем без проблем до берега и переберемся через наваленные возле него камни. Но как он его найдет? Небо, конечно, светлое на фоне черной воды. Но лично я больше ничего не вижу. Даже берега, о чьем существовании свидетельствует лишь доносящийся грохот прибоя. А может, Кор’тек так и ведет нас — на слух? Может, это для меня любой прибой звучит одинаково, а он способен отличать нюансы?

Впрочем, все эти размышления от мандража перед боем, и не более. Конечно, не очень-то охота плюхнуться из лодки в воду и вместо дна обнаружить под ногами метров несколько сплошной глубины. Но уж если Кор’тек облажается, значит, и любой другой на его месте не справился бы. В конце концов, он всю жизнь прожил у этого моря. И всю жизнь водил караваны вдоль этого берега, и пока ни малейшего повода усомниться в собственной компетенции он мне не давал.

— Тут вот, — услышал я шепот вышеуказанного товарища. — Вылезайте.

Ага, щаз! Для начала я спустил в воду протазан, чтобы нащупать опору под ногами, и тот, погрузившись меньше чем на половину, уткнулся в дно.

— Не сомневайся! — усмехнулся Кор’тек, для которого мои манипуляции не остались тайной. — Тут дно есть!

— И как ты только умудряешься в темноте что-то отыскать? — чуть смущенно ответил я. — Духи подсказывают?

— Так ведь волна на мели совсем другая! — удивляясь моему незнанию таких банальных вещей, ответил Кор’тек. — При чем тут духи?!

Вот так вот. Наш эксперт не только способен разглядеть в рыбном косяке Ктулху, он еще и по шуму прибоя ориентируется и одну волну от другой отличить может. Это вдохновляло, так что я вылез из лодки, погрузившись в воду примерно по грудь, закинул на плечо поданный мне кулек с панцирем, щитом и шлемом и, стараясь не обращать внимания на внезапный озноб, побрел к берегу.

Блин! Я знал, что будет непросто, но не думал, что будет так жутко. Набегающие волны били в спину, почти каждый раз сшибая с ног, а потом неслись дальше в темноту, с оглушающим грохотом разбиваясь о торчащие впереди камни. И хотя вчера с моря я уже видел всю эту картину и вроде даже сам убедился, что пройти тут возможно, сейчас, в полной темноте, идея десантироваться на берег сквозь эту полосу прибоя уже не казалась мне настолько удачной. Издалека это все выглядело как-то намного меньше и тише.

Однако деваться некуда, — лодки, подвезшие нас сюда, уже ушли обратно. Так что я перехватил поудобнее тюк с уже и без того промокшими вдрызг доспехами и, прощупывая протазаном путь перед собой, поминутно спотыкаясь и валясь с ног, двинулся навстречу грохоту.

Спасибо, конечно, Кор’теку (нет, реально спасибо), но сейчас мне почему-то хочется врезать ему по роже своей «тигриной лапой» за то, что не отговорил меня заранее от этой авантюры. Вчера этап с высадкой на берег казался мне самой простой вещью в нашем плане. Вроде как для боксера — выйти из собственной квартиры, прежде чем доехать до стадиона, где у него будет бой. А вот когда бредешь по пояс в воде, утопая ногами в рыхлом песке, в который тебя вдавливает резко потяжелевший от воды тюк с доспехами, поневоле начинаешь менять свое мнение об этой «легкости».

Да еще такое тепленькое, когда суешь в него руку с лодки, море внезапно вытягивает из тебя все тепло, заставляя дрожать от холода, и, словно бы в издевку, дает насмешливый пинок чуток пониже (и повыше) спины от каждой набежавшей волны. Вот тут вот смутные догадки и сомнения, что ты не все учел и что задуманная операция пройдет не столь удачно, как это уже случилось в твоих радужных мечтах, оформляются окончательно.

Впрочем, думать вредно! Иногда надо просто действовать. Так что я уперся протазаном перед собой, пережидая очередную волну, и двинулся к камням, почему-то сейчас показавшимися особенно острыми и коварными.

Да уж, кажется, проще и безопаснее забраться по отвесной скале, чем перебираться по груде скользких валунов, через которые каждые полминуты проносится волна, норовя размазать тебя об эти самые камни.

Но все-таки я дошел, каким-то чудом умудрившись не переломать ноги, не разбить голову о камни и даже не потерять ничего из оружия. Хотя последнее стоит проверить. Ощупал пояс — все кинжалы и топор оказались на месте, не зря я приматывал их к поясу специальными веревочками.

А теперь пора найти остальных таких же счастливчиков. Лга’нхи должен подать сигнал. Ага, тихонечко свистеть! Какой дебил это предложил, не догадавшись подумать о грохочущем рядом прибое? Я знаю, но никому не скажу.

Ага, вон раздается скрип песка, и ко мне подходит фигура. Ну если бы это был не наш, он бы ко мне не шел, а несся бы с копьем наперевес или тихонько подкрадывался, так что будем считать, что это свой. Судя по комплекции, Нит’кау, только он один из бывших степняков обладает такой тумбообразной фигурой. Мы обмениваемся дружеским хлопком по плечам, а потом Нит’кау уверено прется куда-то в темноту.

М-да, признаться, вот в такие моменты я опять начинаю чувствовать себя настоящим дебилом. Уверен, этот Нит’кау, никогда не казавшийся мне ни монстром интеллекта, ни обладателем каких-то особых талантов, сейчас вполне уверенно ориентируется в пространстве и точно знает, куда идти. В то время как могучий шаман Дебил, пинком открывающий дверь в мир Духов и умеющий считать аж до тысячи и даже больше (Витек с Осакат мне не верят), совершенно растерян и даже отчасти напуган. Так что делаем вид, что так оно все и задумано, и топаем вслед за тумбочкой с характерным ирокезом на голове. Вот ведь, сволочь, он же тоже шел по отмели и потом перебирался через камни, а значит, должен был вымокнуть с ног до головы. А ирокез его тем не менее вовсю торчит, — гадом буду, без спецсредств тут не обошлось!

Собственно говоря, почему меня вообще это волнует? У них тут (ну чисто съемки на дембельский альбом) идет постоянное соревнование, чей гребень круче. По доносящимся до меня слухам, крутизна гребня в местном сознании уже пришла в какую-то загадочную зависимость с длиной члена и мужественностью вообще. Потому наши бесстрашные «мачи» не жалеют времени, чтобы как можно выше приподнять гребень и украсить его перышками, бусинками и прочими блестюшками-фигнюшками.

Тут даже нашлись специалисты (или специалистки, потому как подозреваю, без баб тут не обошлось, им ведь тоже хочется похвастаться перед товарками «крутизной» своего мужика), научившиеся варить какой-то не то лак, не то клей из рыбьей чешуи и сотворившие на своих башках вообще нечто невообразимое — цельнолитно-целлулоидное (или цельнозалитое), блестящее и воняющее на солнце.

Я, однако, это запретил. Нет, не из зависти, как кое-кто сразу начал шептаться у меня за спиной. А чисто из соображений гигиены, здоровья и здравого смысла. Хрен знает, как этот рыбий клей на организм подействует, а уж рассадник для всяких паразитов точно будет шикарный.

Опять же, на такое сооружение шлем уже не наденешь! А я этих вояк знаю — за ради понтов и от защиты головы откажутся запросто (голова тут, опять же, — орган второстепенный). Однако, даже несмотря на мой прямой запрет, мужики, полагаю, продолжают втихаря «укреплять корни» и чем-то армировать свои ирокезы для большей крутости, потому как, несмотря на то что у местных и так шевелюры более чем густые и жесткие, некоторые причесоны смотрятся совсем уж нереально.

Остается надеяться, что это пока только детская болезнь, которая со временем пройдет, придя в единоборстве со здравым смыслом к некоему компромиссу. Однако, если тенденция к украшательству продолжится, мне искренне жаль наших потомков: им придется очень непросто жить с подобным наследием предков.

Известно, до каких крайностей доходили у некоторых племен желания соответствовать неким идеалам красоты. Ацтеки детям головы расплющивали колодками, чтобы лоб казался выше. Китайцы своим бабам ноги калечили, а иные народности зубы под «акульи» булыжниками стачивали. В Европах вон себя мышьяком гробили, чтобы приобрести «благородную бледность». Всякие оттянутые до плеч мочки ушей и гигантские тарелочки в губах на этом фоне кажутся детской забавой. Ну а уж что творят в клиниках пластической хирургии в мое время… Как-то неохота мне на старости лет лицезреть внуков со вживленными в голову страусиными хвостами!