Маша и Медведь-3

24. ВТОРАЯ ЛИНИЯ

ЭХ, КАЗАЧЕНЬКИ…

Пансионат для ветеранов, некоторое время назад

Недалеко от Омска

Савелий Погребенько

В пансионат трёх девиц-магичек не привезли ни в один день с остальными вояками, ни в какой-либо последующий. Зато понабежал целый батальон дознавателей, расспрашивавших, конечно, очень вежливо, но с такой въедливостью, что казаки заново пережили весь поход, который, кому расскажи, сказкой покажется. Когда волшебной, а когда и кровавой.

Они почти все вернулись на Родину. И «Андромеду» нашли. И экипаж. Учёных тех смешных, что со своими склянками да черепками носились…

К кораблику и его команде, нанятым на кровные сбережения забайкальского землевладельца (а по совместительству бравого есаула) Погребенько, никаких претензий у комиссий не было. Экспедиция вообще оказалась удивительно удачной. Из ближников, погиб только Семен. Сколько с ним вместе прошли — и персидский поход, и Францию — а сгинул казак в южных морях… Ну, такова судьба… Этим походом можно было бы гордиться, да.

Дознаватели слушали, кивали, и задавали вопросы, вопросы, нескончаемые вопросы. Про Машу, про медведя, про Бриарей.

Про Анечку…

Когда первый раз спросили, он сдуру попытался вызнать: нельзя ли Анне Алексеевне позвонить или хоть письмецо передать? Дознаватель, что с ним работал, сказал, что узна́ет. Сбегал. Узнал! Вместо первого пришёл дядька рангом куда как выше, вовсе без искры в глазах. Воспитательную беседу провёл такую, что есаула словно кутёнка по позорной луже мордой повозили…

Вроде, и ничего такого обидного не сказал, а скользко как, отвратно… «Ну, вы же понимаете?..» «Вы же видите?..» Видел он всё. И понимал. Не может у простого помещика женой быть русская графиня. Мезальянс. Слово-то какое мерзкое, кошатиной отдает.

Больше Савелий об Анне не спрашивал. Если речь о ней заходила — старался отвечать сухо, чётко, по существу. И обязательство о неразглашении подписал без вопросов.

А ночами снова видел встречу в Тяньцзине, перевернувшую всю жизнь. Савелий цеплялся за сны, чтобы хоть там на любимую посмотреть. Просыпался и долго лежал, закрыв глаза, спрашивал сам себя: как с душой справиться, если горит она? Отчего так больно-то? Что, баб до этого у него не было?

И сам же себе отвечал: Господь видел, таких — не было. Да и вообще, ни одной, чтоб хоть сравниться могла… Исчезли они враз — все бабы до единой, с того самого момента, как увидел в окне раскуроченного постоялого двора молодую казачку. И ведь не до прихорашиваний ей тогда было — растрёпанная, испуганная… а сердце от одного взгляда аж зашлось.

А оказалась любимая могучей магичкой, которая, как в сказках, простым пением заставляла корабль как на крыльях лететь. А потом и вообще — графиней. А он ей конфеты дарил. Стыдоба.

На награждении Савелий как деревянный стоял. После орден «За заслуги перед отечеством» сразу в сидор спрятал. И поехал есаул домой. Вместе со всем казачьим отрядом — военным транспортным дирижаблем, по высшему разряду!

Как выехали с пансионата, в первом же магазине попросил водителя остановиться и купил ящик коньяка и сетку лимонов — это помнил отчётливо. Бутылки сразу по рядам пустили. Есаул преувеличенно бодро объявил: «Что, братцы — за успешное окончание экспедиции!» Казаки выпивали, переглядывались и качали головами.

Как повторяли то же самое на рыночке рядом со стоянкой дирижаблей — отложилось уже смутно. Штормило-с! Лимонов не наблюдалось, взяли, вроде бы, яблоки. Или груши? Шут их разберёт. А вот коньяк был! Купили два. Ящика, конечно. Заливать горе, так от души…

Городовому на рынке, что сунулся с претензией, полез документы проверять — заехал в рыло. С превеликим удовольствием! Кого и как растаскивали, этого Савелий с уверенностью сказать бы уже не мог.

САД

Императорский дворцовый парк

Анечка

Зима в Омске выдалась пушистая. Снег валил, словно над императорским дворцом кто-то беспрерывно перетряхивал небесные перины. Но если хотелось погулять так, чтобы похрустеть по свежему снегу — это надо было сильно исхитриться, потому что дорожки выметал целый батальон дворников.

Аня уныло брела по парковым дорожкам, уставленным ледяными скульптурами, стараясь выбрать самые малохожие, чтобы не попасться опять на глаза каким-нибудь расфуфыренным придворным дамам. Высокомерные взгляды выносить достало уже до тошноты.

Свернув на совсем уж малоприметную тропинку она шла увидела меж заснеженными деревьями зелёное пятно. Это что ещё, интересно?

Зелень проглядывала сквозь стеклянную стену огромной… нет — гигантской оранжереи!

— Ух ты! — сказала сама себе Аня и двинулась вдоль стены, надеясь, что рано или поздно отыщется вход.

Три минуты — и вход-таки обнаружился. И даже незапертый!

Пройдя через стеклянный тамбур Аня вдруг оказалась в такой теплыни, что разом захотелось скинуть шубу — что она и проделала. А вот, между прочим, и стойка для верхнего платья, и даже чьё-то пальто висит. Поди, не заругают?

Оставшись в домашнем, как здесь называли, но на её взгляд всё равно слишком вычурном платье, Аня пошла вдоль рядов насаженных диковинных растений, с удовольствием вдыхая запахи земли и листьев. И дышится тут легче! Верно Машуня-то говорила: маг от земли да от моря лучше всего питается — так и есть!

Всё здесь было идеально ухожено, да так чинно, по линеечке, что аж оторопь брала. Но это ничего, главное, что живое вокруг! Дорожки разбегались сложным лабиринтом — должно быть, чтобы гуляющим не наскучивало. Аня в очередной раз свернула… и едва не наткнулась на покачивающийся над клумбой афедрон. Нет, вы не подумайте, всё было прилично! Просто какая-то женщина в сером рабочем платье и испачканном землёй фартуке втыкала во вскопанную землю колышки с нитками, размечая новый цветник.

— Ой, извините! — сказала Аня и увидела целых три тачки, заполненных горшочками с прижившимися черенками.

— Да ничего, — женщина обернулась, слегка отдуваясь и поправляя сползший на лоб платок. Садовница!

— Это вы для императрицы садите? Говорят, сильно она розы любит.

— Любит — не то слово, — согласилась садовница, — прямо страсть у неё.

— А чего ж их не любить, — философски рассудила Аня. — Божьи творения, зла никому не делают, одна красота и благоухание… А можно я вам помогу?

— Так у тебя платье неподходящее?

— Вот пусть у того, кто забрал у меня подходящее, об этом голова и болит. А я уж от безделья обалдела здесь, в окно кукуя.

Женщина засмеялась:

— Ну, давай.

— Меня Аня зовут! — обрадовалась Аня.

— А меня тоже! — улыбнулась женщина. — Мы с тобой тёзки! Можешь тётей Аней меня звать.

— Весьма приятно, — чинно ответила Аня. — Это разные по цвету сорта будут?

— И по цвету, и по высоте. Видишь, у меня и горшочки все подписаны.

— Ух ты! «Черноморский закат»! Я про такой в «Цветоводстве» читала!

— Вот с него и начнём, с серединки. А ты увлекаешься цветами?

— Больше хотела бы, — честно призналась Аня. — Мы в гимназии, когда с девчонками в библиотеке втроём занимались, я всегда «Цветоводство» брала. Ну и «Мой сад» ещё, там про розы интересное бывает. Маруся всё шутила, мол: разведёшь, Анютка, свой сад, будет к тебе императрица в гости ездить.

— Маруся — это подружка твоя?

— Ага. Умная — страсть. Всё по юридическим делам книжки таскала — такие томищи, ужас. И ещё была Маша. Та больше художественные книжки читала.

— Это почему?.. Подай вон тот стаканчик, ага… Почему бы, к примеру, не по физике?

— У-у! По физике она бы и сама смогла учительницу нашу поучить. Как начнёт формулы раскладывать — только успевай глазами хлопать! Умные они обе, две Марии. Одна я дура.

— С чего же сразу и дура? — как будто даже обиделась за неё (а заодно и за цветоводство) тётя Аня.

— А! — Анечка постаралась сморгнуть слезу и перевела разговор на другое: — А хотите, я вам диво дивное покажу? Мне давно уж объясняли, я всё не понимала, а тут думала-думала, да и сообразила, что я не так делаю — и пошло! Хотите?

— И что за диво? — тётя Аня высадила последний горшочек «Черноморского заката» и с любопытством смотрела на Аню.

— А вот, я буду песню петь, а вы за саженцами смотрите.

— Что ж, давай.

Аня протянула руки, словно приглаживая воздух вокруг черенков, едва выпустивших пару-тройку листьев, прикрыла глаза и негромко запела:

— Не для меня придёт весна,

Не для меня Дон разольётся.

И сердце девичье забьётся

С восторгом чувств — не для меня…

Садовница, слегка склонив голову внимательно смотрела на рядок будущих розовых кустов. Ей казалось, что ничего не происходило. Или?.. Воздух вокруг черенков, казалось, начал слегка дрожать…

— Не для меня цветут сады,

В долине роща расцветает,

Там соловей весну встречает,

Но он поёт не для меня.

Теперь совершенно определённо что-то происходило. Кустики начали пошевеливать листиками — то ли от поднимающихся воздушных потоков, то ли… самостоятельно?

— Не для меня журчат ручьи,

Звенят алмазными струями,

Там дева с чёрными бровями,

Она растёт не для меня.

На черенках образовались новые почки, и из них проклюнулись крошечные побеги, невероятно!

— Не для меня придёт Пасха,

За стол родня вся соберётся.

«Христос воскрес!» — из уст польётся

В пасхальный день не для меня.

Веточки начали расти, налились силой и выпустили листья, а за ними и цветочные бутоны!

— А для меня кусок свинца,

Он в тело белое вопьётся,

И кровь рекою разольётся —

Такая жизнь, брат, ждёт меня.

Аня открыла глаза и склонилась к цветку — единственному из всех бутонов раскрывшемуся. Подумала, что полгода хотела узнать запах этих цветов — а он совершенно обыкновенный, ничем особым от безродных бабушкиных роз не отличающийся. Красивый цветок, этого не отнять — тёмно-бордовый, почти фиолетовый к краю лепестка и огненно-оранжевый к сердцевине. А вот запах — бледный, невыразительный. Бабушкины-то, поди, ещё послаще пахли.

— Волшебно… — тихо сказала садовница. — А отчего песня такая грустная?

Аня сморгнула набегающие слёзы.

— Говорю ж: дура я. Было у меня счастье — и нету его. Сама от него ушла, своими ногами. Добровольно! На уговоры поддалась. Как же, гляди-ка! Я ж графиня теперь! Мне по чину ровня нужна, чтоб прилично было! Как же это ты, говорили, не глядя-то? Надо хоть сравнить, прицениться! Тьфу!

— А счастье — это какой-то мужчина? — осторожно спросила садовница.

Аня всхлипнула, полезла в карман за платком и кивнула.

— А отчего ж ты думаешь, что он лучше других?

— Да божед и де дудше, — Аня высморкалась, — извините. Может, и получше его есть, и покрасивше, и точно уж познатнее. Да только он не графиню любил, а меня. Меня — понимаете? Душенькой меня называл… Не то что эти…

— Неужто во дворце невежливые кавалеры? — вскинула брови садовница. — Вот уж не поверю!

Аня махнула рукой:

— Эх, матушка! В глаза-то они все… «Будьте любезны», — Аня скроила слащавую гримаску: — «Не извольте беспокоиться…»