Необратимые

Глава 10. Обострение

Гермиона так резко хватает принесенный стакан, что кровяная смесь едва не переливается через края. Петра не удивляется этому и не видит ничего странного в страсти, с какой поглощается все зелье до последней капли. Она игнорирует мольбу о дополнительной порции, ловко высвобождая свое запястье из руки Гермионы.

Когда Петра отворачивается, собираясь покинуть спальню, вместо очередного «пожалуйста» Грейнджер вскакивает с кровати, головой не вполне понимая, что хочет сделать, но через пару мгновений уже выскальзывая в коридор.

— Драко! — громко зовет Петра.

Ее пальцы впиваются в плечо Гермионы, и, пока та дергается в попытке освободиться, из ближайшей комнаты выбегает Дора.

— Началось? — спрашивает она и сжимает другое плечо.

Их голоса доносятся до Гермионы откуда-то издалека, ей совершенно неинтересно, о чем они говорят, только бы эти две убрались подальше, освободили дорогу. Кровь — вот что составляет центр ее мира. Кто-то живой, теплый, совершенно беззащитный перед обаянием и ловкостью вампира — вот кто нужен прямо сейчас.

— Заведите ее обратно в спальню.

Рык вырывается из груди, Гермиона недовольна. Сила и мощь пульсируют во всем теле, возбуждая, призывая брыкаться, пока не справишься с крепкой хваткой чужих рук, пока не почувствуешь полную свободу, пока не выскользнешь на волю и не вопьешься клыками в чье-нибудь горло рядом с особенно привлекательной сонной артерией.

— Черт, какая же вертлявая!

— Эй, Грейнджер!

На секунду перед Гермионой возникает пара темно-серых глаз, но они мгновенно заслоняются пеленой гнева, когда кто-то усаживает ее на стул. Жажда волной разносится по всем внутренностям, боль, сравнимая с косыми ударами тысячи лезвий, выдавливает из глотки очередной дикий рык.

— Она не слышит тебя, поторопись.

Что-то происходит в мозгу: он подкидывает картинки — настолько яркие, что они неотличимы от реальности. Кто-то бежит от Гермионы, с искривленным от ужаса лицом оборачивается и вскрикивает. Она догоняет его, сбивает с ног и тут же кусает, жадно высасывая теплую кровь, и жертва перестает дергаться, оседает, обвисает в смертельных объятиях, словно тряпичная кукла, а по вампирскому телу течет эйфория, сладкий дурман и упоение…

Она так этого хочет! Почему она все еще на стуле?! Она убьет их всех…

— Сиди!

Угрожающее шипение прерывается тем, что кто-то заставляет Грейнджер запрокинуть голову и прикусить мокрые тряпки. Кислая жидкость мгновенно проникает в слизистую, десны у клыков протестующе ноют. Очередной рык застревает в горле безнадежным бульканьем, и мышцы вдруг слабеют, как будто жертва здесь не кто иной, как Гермиона…

— Давай уложим ее, аккуратно.

Перед глазами плывут цветные пятна, чьи-то головы в этой комнате, чьи-то руки… Гермиону несут, а ей страшно, потому что как никогда хочется твердой почвы под ногами. Секунда-другая, и обмякшее тело утопает в мягкости одеяла.

— Грейнджер, все хорошо.

Шаги, тихие разговоры — постепенно наступает тишина. В комнате остаются двое, они не собираются причинять никакого вреда. Это хорошо. Этого достаточно, чтобы провалиться в сон.

* * *

Гермиона на несколько секунд выныривает из небытия, но не чувствует и намека на вампирскую силу, остроту зрения или слуха. Различая у своей кровати тонкий силуэт Петры, она прислушивается к едва слышному голосу, кто-то говорит за стеной:

— Очевидно же — Элмерс больше не в состоянии сохранять общину в безопасности.

* * *

Гарри пересекает комнату, в которой, разместившись на широких скамьях, шумно спорят и смеются авроры. Он кивает троим из них, заметившим вошедшего начальника, и делает знак, чтобы все следовали за ним.

— Да говорю тебе, эта новая охотница у них для отвлечения внимания, так она горяча.

— Ну да, а ловец для той же цели — только если у другой команды кто-то нетрадиционный.

Гарри взмахивает палочкой, с громким стуком захлопывая дверь своего кабинета за спинами вошедших, чем прерывает их гогот.

Они удивлённо смотрят на него, заметив наконец напряженное выражение лица.

— У нас что-то случилось?

— Почти, — резко отвечает Гарри.

Он на несколько секунд задерживает взгляд на Роджери, задавшем вопрос. Да, подходит на роль заместителя. Не строит из себя чёрт знает что, работу выполняет — не придраться, и предложения по тактикам всегда дельные.

— У нас новая стратегическая задача. Не спускаем глаз с вампиров. Реагируем на любые более-менее вразумительные жалобы, ищем знаки и контролируем загадочные пропажи волшебников с удвоенной внимательностью.

С каждым его словом авроры становятся всё более и более удивлёнными.

— Я прошу прощения, — отзывается один из них. — Это приказ ребят… из Магических популяций?

— А мы разве подчиняемся Отделу магических популяций? — с искренним недоумением спрашивает другой.

— Это мой приказ, — отрезает Гарри.

— Мы всё сделаем, начальник, просто любопытно, почему именно…

— А слухи про Грейнджер...

— Это. Мой. Приказ.

Сжимающий в кулаке волшебную палочку, натянутый как струна, глава аврората Гарри Поттер представляет собой весьма грозное зрелище, поэтому, несмотря на оставшиеся вопросы, все молчат. Только Роджери прерывает тишину, решительно говорит:

— Сделаем, Гарри.

* * *

Гермиона с волнением замечает протянутую посылку и забирает ее, прилагая усилия, чтобы не выронить: эффект от всего произошедшего еще не прошел.

— Как ты? — спрашивает Петра. — Слабость в руках, боль в горле есть?

— Только психологическое потрясение.

Петра улыбается ей своей привычной холодно-красивой улыбкой и уходит к тумбочке, чтобы вернуть на место кувшин и стакан.

— Слышишь и видишь хорошо?

— Да, отлично.

Гермионе хочется развернуть посылку в одиночестве, поэтому она ждёт несколько минут, прежде чем Петра, задав ещё пару вопросов, покидает комнату. Бледные пальцы разрывают бумагу, и на кровать высыпается все присланное: две увесистые папки с документами, ее маленький квадратный ежедневник, кошелёк и письмо от Гарри.

Отправляю всё необходимое. Гермиона, ты знаешь, что я жду вестей. Помни, что твоя безопасность не только твоя, от нее зависят отношения разумных магических существ и волшебников. Это я так, на всякий случай, если ты решишь пойти на самопожертвование или сдаться. Мне бы помогло.

Нервничаю. Начеку.

Несмотря на абсолютный и тягостный беспорядок в мыслях, на очевидное напряжение самого письма — мудрое замечание Гарри вызывает смешок. Хотя, вероятно, нет никакого противоречия: веселье скорее истерическое.

Справившись с очередной накатившей волной панических размышлений, Гермиона машет головой, словно отгоняя надоедливую муху, и вытаскивает свой ежедневник из кожаной обложки. Гарри даже не представляет, как угадал с «необходимым», даром что сама она только и думала, что о рабочих документах, связанных с вампирами.

В правом кармашке обложки — квадратная фотография с семейных посиделок: мама в замечательном зелёном платье, папа, в ответ на какую-то шутку манерно выпятивший грудь, и сама Гермиона, пристроившаяся между родителями. Семья, прошедшая через магическую войну, стирание памяти, шок, недоверие, реки слёз, прощение и самые крепкие объятия.

В левом кармашке — прямоугольная колдография двухлетней давности. Смеющаяся Гермиона; Рон, сидящий рядом на диване и строящий рожицы; Гарри в позе лотоса на полу — кажется, объясняющий Джорджу, что вовсе не надо Главному герою войны подбирать выгодный ракурс; и Джинни, которая сидит позади Гарри и водит веером пальцев над его головой, подставляя ему своеобразные «рожки». Тоже — семья. Прошедшая Вторую магическую войну и не разучившаяся наслаждаться моментом.

Обе карточки бережно ставятся на книжную полку около кровати, рядом с двумя декоративными вазочками. Гермиона замирает, глядя на них. Странное чувство: как будто она пытается обустроить эту комнату под себя. Добавить уюта и жизни. Удержать за тонкую нить связь с той мисс Грейнджер, которая не пила кровь.

Она слышит, что кто-то подходит к комнате и на пару секунд останавливается — только потом в дверь стучат.

— Заходи, — приглашает Гермиона, сдержавшись от «заходи, Драко», хотя знает, что это он.

— Нормально, Грейнджер? — спрашивает Малфой.

Он останавливается в проеме, держась за дверную ручку, весь его вид, выражение лица и голос говорят о том, что красноречивые оскорбления, выслушанные до приступа, не забыты. Сейчас Гермиона скажет: «В порядке» — Малфой кивнет и растворится где-то в этом огромном темном замке, и вряд ли с прежним гостеприимством он впустит ее в свою спальню, когда снова захочется провести пару минут в компании того, кто одним своим видом напоминает о жизни до…

Драко понимает, он знает это по себе, что застывшее выражение лица и молчание Грейнджер вовсе не означают спокойствия. Он еле заметно качает головой.

— Иду просить у Эмиля бутылку?

Очнувшись, она переводит на него взгляд, губы чуть дергаются в подобии быстрой улыбки.

— Не хочу ничего. Зайди, Малфой. А то дует.

Драко саркастически приподнимает брови в ответ на эту попытку пошутить, но все-таки захлопывает дверь за своей спиной.

Гермионе кажется, что было бы странно сейчас просить прощения, хотя в первые мгновения, услышав малфоевские шаги, она была уверена, что сделает это. Есть ли сейчас смысл в извинениях? Пусть она и наговорила лишнего в первую очередь под влиянием яростной жажды, между ними с Малфоем как будто протерли стекла: стали четче видны шрамы прошлого, яснее различимы оттенки горечи. Следы их давнего знакомства не удалось бы игнорировать слишком долго.

У него бледная татуировка, но она заметна, когда рукава закатаны.

У нее шрам со словом «грязнокровка», и все видят это, если у платья короткие рукава.

— Страшно, — говорит Гермиона Малфою, севшему рядом с ней на край кровати.

— Я знаю, — без лишней лирики, прямо отвечает Драко.

И она не выдерживает: всхлипывает, качая головой, вытряхивая из сознания те картинки с обескровленной жертвой, стараясь забыть невыносимое наслаждение, которое принесла ей в стихийных фантазиях свежая кровь. После искренней злобы на вампиров, которые удержали ее от побега (куда? в людное место?), Гермиона не может по-прежнему относиться к самой себе — и это страшно.

Драко хмуро смотрит на Грейнджер, потому что, во-первых, понятия не имеет, что должен сейчас делать, а во-вторых, мысленно борется с собственными демонами. Они машут ему обгоревшими костлявыми руками каждый раз, когда у кого-то случается приступ. Только ответственность за зелье и необходимость следить за его действием, пожалуй, мешают Драко поддаться истерике и сползти по стене на пол — это выглядело бы куда жальче, чем то, как расклеилась Грейнджер.

Хотя она даже сейчас, очевидно, стыдится слабости, пытается взять себя в руки: сидит с влажными от слёз щеками, но не издает больше ни звука.

— Вчера ты знал, что это случится? — спрашивает Гермиона хрипло и тихо.

Малфой кивает.

— Да, это видно заранее.