Дунайский лоцман

ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА

Оставив баржу, Карл Драгош направился в центр города. Он знал Ратисбон и без колебаний шел по молчаливым улицам, где по бокам там и сям возвышались феодальные дворцы в десять этажей, останки некогда шумного города, население которого теперь упало до двадцати шести тысяч.

Карл Драгош не думал осматривать город, как предполагал Илиа Бруш. Он шел не в качестве туриста. Невдалеке от моста он очутился перед кафедральным собором с неоконченными башнями, но он не бросил рассеянного взгляда на любопытный портал конца XV века. И, конечно, он не шел восхищаться дворцом князей Тур и Таксис,[14] готической капеллой и стрельчатым монастырем или коллекцией трубок, курьезной достопримечательностью этого древнего монастыря. Тем более, он не вздумал посетить ратушу, где некогда помещался сейм. Зала этого здания украшена старинными коврами, и привратник не без гордости показывает камеру пыток с различными приспособлениями. Драгошу не пришлось давать «на водку», чтобы оплатить услуги проводника. Он в этом не имел нужды и без посторонних указаний нашел почтовое отделение, где его ждало несколько писем на условленные инициалы. Когда Карл Драгош прочитал письма, причем на лице его не отразилось никаких ощущений, он направился к выходу, но у двери его остановил довольно плохо одетый человек.

Этот человек и Драгош узнали друг друга, так как сыщик жестом остановил вновь пришедшего, когда тот собрался заговорить. Очевидно, этот жест обозначал: «Не здесь!» Оба направились на соседнюю площадь.

— Почему ты не ждал меня на берегу? — спросил Карл Драгош, удостоверившись в отсутствии нескромных ушей.

— Я боялся проглядеть вас, — ответил тот. — И так как я знал, что вы придете на почту…

— Ладно, ты здесь, это главное, — перебил Карл Драгош. — Ничего нового?

— Ничего.

— Даже самого простенького налета в окрестностях?

— Ни в окрестностях, ни в других местах по всему Дунаю.

— Давно ли получены последние новости?

— Телеграмма из Будапештского центрального бюро пришла не больше двух часов назад. По всей линии спокойно.

Карл Драгош немного подумал.

— Ты сошлешься в прокуратуре на меня. Ты назовешься своим именем, Фридрих Ульман, и попросишь, чтобы тебя держали в курсе всех событий, вплоть до самых мелких. Затем отправишься в Вену.

— А наши люди?

— Я сам ими займусь. Я увижу их в пути. Встретимся в Вене через неделю. Это приказ.

— Значит, вы оставляете верхнее течение без надзора? — спросил Ульман.

— Местной полиции там достаточно, — ответил Драгош, — и мы появимся при малейшей тревоге. До сих пор, впрочем, выше Вены не случалось ничего такого, что входило бы в нашу компетенцию. Не так они глупы, эти молодчики, чтобы действовать так далеко от своей базы.

— От базы? — переспросил Ульман. — Вы получили какие-нибудь сведения?

— У меня, во всяком случае, есть мнение.

— Какое?

— Ты слишком любопытен! Как бы то ни было, я тебя предупреждаю, что нам придется дебютировать между Веной и Будапештом.

— Почему там, а не в другом месте?

— Потому что там совершено последнее преступление. Ты помнишь этого фермера, которого они «поджаривали» и который был найден обожженным до колен.

— Тем более причин, чтобы они стали действовать в другом месте в ближайший раз.

— Почему?

— Да ведь они скажут себе, что район, где совершено последнее преступление, будет особенно тщательно охраняться. Они пойдут пытать счастья подальше. Нет смысла действовать дважды подряд в одном месте.

— Тогда они будут рассуждать, как ослы, и ты им подражаешь, Фридрих Ульман, — возразил Карл Драгош. — Я как раз и рассчитываю на их глупость. Все газеты, как ты знаешь, приписывают мне такое намерение: они единодушно опубликовали, что я покину верхний Дунай, так как, по-моему, преступники не рискнут туда вернуться. Поэтому я отправлюсь в южную Венгрию. Бесполезно тебе говорить, что во всем этом нет ни слова правды, но можешь быть уверен, эти тенденциозные сообщения не минуют заинтересованных лиц.

— Вы так думаете?

— Они не направятся в южную Венгрию, чтобы не броситься в волчью пасть.

— Дунай велик, — заметил Ульман. — Есть Сербия, Румыния, Турция…

— А война? Там им нечего делать. Впрочем, увидим. Карл Драгош немного помолчал.

— Мои инструкции выполняются точно? — спросил он.

— Точно.

— Надзор за рекой продолжается?

— День и ночь.

— И не открыли ничего подозрительного?

— Абсолютно ничего. У всех барж и шаланд бумаги в порядке. По этому поводу я должен сказать, что проверка вызывает много недовольства. Речники протестуют, и, если хотите знать мое мнение, они правы. На судах не найдешь того, что мы ищем. Ведь преступления совершаются не на воде.

Карл Драгош нахмурил брови.

— Я придаю большое значение посещению барж, шаланд и даже маленьких суденышек, — повторил он сухим тоном. — Повторяю последний раз для всех, что я не люблю возражений.

— Хорошо, сударь, — степенно согласился Ульман. Карл Драгош сказал:

— Я еще не знаю, что буду делать… Может быть, я задержусь в Вене. Может быть, доеду до Белграда… Я пока не решил. Так как очень важно не терять связи, держи меня в курсе дела при помощи сообщений, посланных в стольких экземплярах, сколько необходимо для наших людей, рассеянных между Ратисбоном и Веной.

— Слушаюсь, сударь, — ответил Ульман. — А я?.. Где я увижу вас снова?

— В Вене через неделю, как я тебе сказал.

Драгош размышлял несколько мгновений.

— Ты можешь идти, — добавил он. — Не забудь зайти в прокуратуру и садись на первый поезд.

Ульман уже удалялся, когда Драгош снова позвал его.

— Ты слышал о некоем Илиа Вруше? — спросил он.

— Это рыболов, который решил спуститься по Дунаю с удочкой?

— Вот именно. Так если увидишь меня с ним, не показывай вида, что знаешь меня.

Когда они расстались, Фридрих Ульман исчез в верхней части города, а Карл Драгош направился в гостиницу «Золотой крест», где заказал обед.

Десяток застольников уже разговаривали о том, о сем, когда Карл Драгош занял место. Он ел с большим аппетитом и не вмешивался в разговор. Напротив, он слушал как человек, имеющий привычку не пропускать мимо ушей всего, что говорится вокруг него. И он услышал, как один из собеседников спросил у другого:

— Ну, что новенького об этой знаменитой банде?

— Не больше, чем о знаменитом Бруше, — ответил тот. — Его ждут в Ратисбоне, но, кажется, он еще не появлялся.

— Это странно.

— Если только Бруш и глава шайки не одно и то же лицо.

— Вы смеетесь?

— Гм… Кто знает?

Карл Драгош широко раскрыл глаза. Вот уж второй раз предлагалась его вниманию эта гипотеза, очевидно, висевшая в воздухе. Но он ответил на нее незаметным пожатием плеч и окончил обед, не сказав ни слова. Все это шутки. Видно, он хорошо осведомлен, этот болтун, который даже не знает о прибытии Илиа Бруша в Ратисбон.

Окончив обед, Карл Драгош спустился на набережную. Там, вместо того чтобы сразу направиться к барже, он задержался на старом каменном мосту, соединяющем Ратисбон и Штадт-ам-Хоф, его пригород, и задумчиво смотрел на реку, где еще скользили суда, спешившие воспользоваться угасающим светом дня.

Он совершенно забылся в своем созерцании, когда чья-то рука ударила его по плечу, и он услышал знакомый голос:

— Можно подумать, господин Йегер, что все это вас интересует.

Карл Драгош повернулся и увидел перед собой улыбающееся лицо Илиа Бруша.

— Да, — отвечал он, — это движение по реке очень любопытно. Я не перестаю его наблюдать.

— Ну, господин Йегер, оно вас заинтересует гораздо больше, когда мы спустимся в нижнюю часть реки, где судов намного больше. Вот увидите, когда мы будем у Железных ворот… Вы их знаете?

— Нет, — ответил Драгош.

— Нужно это видеть, — заявил Илиа Бруш. — Если нет в мире реки прекраснее Дуная, то на всем протяжении Дуная самое красивое место — Железные ворота!..

Тем временем мрак совсем сгустился. Большие часы Илиа Бруша показывали более девяти часов.

— Я был внизу, на барже, когда заметил вас на мосту, господин Йегер, — сказал он. — Я подошел сюда напомнить, что завтра мы отправляемся очень рано, и потому сделаем хорошо, если ляжем спать.

— Я с вами согласен, господин Бруш, — ответил Карл Драгош.

Оба спустились к реке. Когда они обогнули мост, пассажир спросил:

— А как с продажей нашей рыбы, господин Бруш? Довольны вы?

— Скажите, я очарован, господин Йегер! Я вам вручу не менее сорока одного флорина!

— Что составит уже шестьдесят восемь с полученными ранее двадцатью семью. И мы еще только в Ратисбоне!.. Ого, господин Бруш, дельце кажется мне не совсем плохим!

— Я тоже начинаю так думать, — согласился рыболов.

Спустя четверть часа они спали друг против друга, и с восходом солнца суденышко было уже в пяти километрах от Ратисбона.

Ниже этого города берега Дуная совершенно различны. На правом расстилаются до горизонта плодородные равнины, богатая сельская местность, где нет недостатка ни в фермах, ни в деревнях; левый берег изобилует глухими лесами, и там поднимаются холмы, сливающиеся с Богемским лесом.[15]

Проезжая, господин Йегер и Илиа Бруш могли заметить повыше городка Донаустауф летний дворец князей Тур и Таксис и старинный епископский дворец Ратисбона. Далее, на горе Савальтор возвышалась Валгалла, или «Жилище избранных», род Парфенона,[16] построенная королем Людвигом под баварским небом и не имеющая ничего общего с греческим. Внутри музей, где находятся бюсты германских героев, но музей не так восхищает, как прекрасная внешность здания. Если Валгалла и не может равняться с афинским Парфеноном, она лучше того здания, которое воздвигли шотландцы на одном из холмов Эдинбурга, этой «старой коптильни».

Велико расстояние от Ратисбона до Вены, особенно по извилинам Дуная. На этом водном пути длиной около четырехсот семидесяти пяти километров значительные города редки. Можно отметить только Штраубинг, складочное место земледельческих продуктов Баварии, где баржа остановилась вечером 18 августа, Пассау, куда она прибыла 20-го, и Ленц, который она миновала днем 21-го. Помимо этих городов, из которых два последних имеют некоторое стратегическое значение, но не насчитывают и по двадцать тысяч жителей, больше нет значительных поселений.

За отсутствием созданий рук человеческих турист может бороться со скукой, наблюдая разнообразное зрелище берегов великой реки. Ниже Штраубинга, где Дунай достигает ширины в четыреста метров, он снова начинает суживаться, меж тем как первые отроги Ретийских Альп мало-помалу подымают его правый берег.

В Пассау, построенном при слиянии трех рек — Дуная, Инна и Ильса, из которых две первые входят в число самых значительных в Европе, Германия остается позади, и правый берег становится австрийским чуть пониже города; левый же берег начинает входить в империю Габсбургов только на несколько километров ниже. Здесь ложе реки представляет собой долину шириной всего около двухсот метров, а дальше, на пути к Вене, оно то расширяется, образуя настоящие озера, усеянные островами и островками, то еще больше суживается, и тогда воды глухо шумят среди крутых берегов.