This War of Mine (Ремейк)

Естественный отбор. Часть I

Данный раздел ещё не начавшейся истории — что-то вроде «DLC», разделенная на 3 части в силу объема работы, поясняющая за прошлое главного героя, а то военная кампания в Ираке не особо пролила свет на бэкграунд ключевого персонажа. События в предыстории являются ключевыми в становлении личности Алексиса, которые отразятся в злоключении элитного бойца в мире.

Интерлюдия. «Железное сердце».

Пятнадцать человек, и я в их числе, поднялись в очень старый школьный автобус. Автобус не совсем обычный: белого цвета, в окнах решетки, а по бокам надпись из четырех слов.

Одетые совершенно по-граждански — в шорты и сандалии, мы заполонили своими вещами весь автобус. Некоторые тут же принялись пить кофе из бумажных стаканчиков, кто-то разворачивал купленную газету. Я облюбовал место в самом конце салона и не успел еще толком разместиться, как машина с ревом завелась, из-за чего внутри сразу же почувствовался запах выхлопных газов.

Руководивший нами второй лейтенант сел впереди. Его габардиновая куртка, его форма цвета хаки придавали ему очень мужественный вид. Хотя он, по всей видимости, окончил военное училище совсем недавно, именно ему было поручено сопровождать нас на базу морской пехоты, около часа пути. Как только мы отъехали от призывного пункта, он тут же поднялся в проходе, встал лицом к нам. Я подумал: сейчас скажет что-то типа «добро пожаловать» или пошутит, словом, проявит хоть какую-то доброжелательность.

Однако я не угадал. «Честь, мужество и преданность, — говорил лейтенант, пытаясь перекричать шум мотора, — вот основные принципы морской пехоты. Если вы не можете быть предельно откровенными, как может армия доверять вам вести людей в бой?» Его слова звучали официально и вместе с тем искренне.

Бой. Я окинул взглядом приспособленный для армейских нужд автобус и с неким удивлением заметил, что новоиспеченные солдаты все как один либо читают, либо делают вид, что спят. Никто не ответил на вопрос лейтенанта. А он все стоял в проходе и смотрел на нас, и я автоматически начал выпрямлять спину. Лейтенант был моего возраста, но выглядел как-то по-другому. Волосы были короче, чем у нас, что совсем не удивительно, и в плечах он был шире. И было что-то еще, от чего создавалось ощущение, что он в чем-то нас превосходит. Может быть, это из-за его тяжелой челюсти или из-за густых бровей, но мне было как-то не по себе.

Чтобы не встретиться с ним взглядом, я повернулся к окну. Народ ехал целыми семьями, может быть, на озеро или на пляж. Дети в наушниках таращились на нас, уверен, им было интересно знать, что за неудачники ездят летом в школьном автобусе. Девушка в открытом джипе встала и начала поднимать свою кофту, но вторая, та, что за рулем, смеясь, потянула подругу обратно. Обе помахали нам и, прибавив скорость, умчались вперед. Я думал о моих друзьях, которые на время каникул уехали и теперь днем работали в офисных зданиях-небоскребах, где уж точно есть кондиционер, а по ночам тусовались на вечеринках. Смотря на яркий солнечный день через автобусные решетки, я думал о том, что, наверное, таким же образом людей перевозят в тюрьму. Что я делаю в этой колымаге?

Я поехал в Дартмаус, чтобы поступить на медицинский. Однако провалил экзамен по химии, почувствовал тягу к истории и окончил исторический факультет, специализируясь на классике. К лету определенного года мои одноклассники уже подписывали контракты с пятью нулями, работая консультантами и инвестиционными банкирами. А я все еще не понимал, по каким вопросам можно консультировать в двадцатидвухлетнем возрасте. Другие пошли учиться на юристов или медиков — этим предстояло еще несколько лет читать вместо того, чтобы жить. Ни то, ни другое меня не прельщало. Я мечтал о больших приключениях, хотел испытать себя, служить Родине. Я хотел добиться чего-нибудь действительно стоящего, чтобы ни у кого не возникло повода думать или тем более говорить обо мне дерьмово. Думая о том, что в Афинах или Спарте мое решение было бы воспринято как само собой разумеющееся, я чувствовал, что родился слишком поздно. В нашем мире нет больше места для молодых людей, которые хотят носить броню и убивать драконов.

В Дартмаусе же отхождение от проторенной тропинки не возбранялось только в том случае, если оно приводило к миротворческим организациям или благотворительным образовательным учреждениям. Но я-то хотел чего-то более брутального! Чего-то, что могло или убить меня, или сделать меня лучше, сильнее, выносливее.

В моей семье не было военной традиции, хотя дедушка с маминой стороны, как и многие люди его поколения, принимал участие во Второй мировой войне. Дедушка был офицером военно-морского флота, служил в Южно-тихоокеанском регионе, и его корабль сражался в Новой Гвинее, в заливе Лейте, у Иводзимы и Окинавы. Их команда часто высаживалась на берег вместе с морскими пехотинцами, помогая им в бою. Как повествует наша семейная история, всего лишь за два месяца до окончания войны, японский летчик-камикадзе направил свой самолет на корабль, где служил мой дедушка, и врезался в полетную палубу. Взрыв образовал дыру шириной в шесть метров. При этом тело дедушки изрешетила японская шрапнель. Моя мать помнит, как по прошествии двадцати лет он все еще извлекал из своего тела куски металла. Один из кусков этой шрапнели он переплавил в подкову, которую называл удачливой, и мне, тогда еще маленькому мальчику, с гордостью ее показывал.

Мой отец стал срочнослужащим. Когда большинство его сослуживцев отправились во Вьетнам, он получил приказ о переводе в Управление безопасности. Он провел год в немецком городе, перехватывая радиосигналы Восточного блока и ожидая, что Советский Союз начнет войну. Он окончил Школу подготовки офицеров. Когда президент Ричард Никсон начал вывод войск из Европы, отец, воспользовавшись досрочным увольнением, поступил на юридический факультет. Он всегда гордился тем, что был солдатом.

Когда я учился на первом курсе в Дартмаусе, пришло письмо, в котором мне обещали заплатить за обучение в университете, если я соглашусь послужить в Вооруженных Силах. Военно-Морской Флот и Военно-Воздушные Силы сделали то же самое, обещая к тому же научить меня определенным навыкам. Только морская пехота не обещала ничего. В то время как другие рода войск перечисляли свои преимущества, морская пехота спрашивала: «Есть ли у вас то, что нужно нам?» Я решил: если я собираюсь служить, мне нужно идти именно в морскую пехоту.

Несколько месяцев назад я увидел в столовой плакат, агитирующий прийти на встречу с корреспондентом «Уолл-стрит джорнэл», работающим в Пентагоне. А поскольку незадолго до этого я прочитал его книгу, буквально проглотил ее за одну ночь, решил непременно пойти. В день, когда должна была состояться встреча, встал пораньше, чтобы занять удобное место. Он объяснял культуру морской пехоты и разницу между гражданскими и военными в США. Его точка зрения была такова: морская пехота является последним бастионом чести общества, местом, где молодых американцев учат работать в команде, доверять друг другу и в первую очередь себе, жертвовать ради принципов. Обычно воспринимал подобную информацию довольно скептично, так как чаще всего она звучала из уст агента по найму кадров. Но тут был журналист — совсем другое дело, журналист — это независимый наблюдатель.

На встречу пришли и студенты, и профессорско-преподавательский состав, и выпускники. После его речи одна из женщин-профессоров и задала ему вопрос: «Как вы можете одобрять присутствие службы подготовки офицеров резерва в таком месте, как Дартмаус? Служба милитаризирует студенческий городок, и наша культура терпимости может оказаться под угрозой».

— Неправда. Служба сделает военных более либеральными.

Он объяснил, что при демократии военные должны стать представителями народа. Военные должны отражать лучшее, что есть в американском обществе, и не быть изолированными от него. В своей речи он использовал такие слова как «обязанность» и «честь», без оттенка цинизма, что я совсем не часто слышал в Дартмаусе.

Его ответ помог мне принять окончательное решение: летом, между первым и последним годами учебы, попробую пройти ШЛО (Школу подготовки офицеров). Меня всегда забавляло, когда слышал, что люди идут в армию на спор или после просмотра фильма, но на мой выбор повлияло обстоятельство не лучше. Хотя и принял решение в основном самостоятельно, корреспондент своей часовой беседой в Дартмаусе в конце концов убедил меня стать морским пехотинцем.

Да уж, изъявить желание служить в морской пехоте во времена молодости моих родителей не казалось таким сумасшествием как сейчас. Соединенные Штаты развесили на своих столбах дивиденды мира «холодной войны». Ученые говорили о «конце истории», о свободных рынках, распространяющих свою продукцию по всему миру, и о смерти идеологии: Я буду служить в армии в мирное время. По крайней мере, когда разговаривал с родителями по поводу принятого мною решения, этот довод был ключевым. Они были удивлены, но все-таки поддержали меня: «Морская пехота, — говорил мой отец, — научит тебя всему. Я слишком тебя люблю, чтобы сделать это самому».

Чтобы добраться до базы морской пехоты, сначала нужно двигаться по федеральной автостраде, потом вдоль тысяч акров соснового леса и, наконец, одолеть пятьдесят километров шоссе через болотные топи к югу от Вашингтона. Наш автобус с грохотом вкатился в ворота, затем мы проехали через ряды ангаров с облупленной краской — их, наверное, уже вечность не приводили в порядок; далее следовали унылые кирпичные здания, отличавшиеся друг от друга только номерами. Все это напоминало заколоченные досками мельницы и выглядело как останки какого-то давно вымершего производства.

Мы ехали в глубь базы все дальше и дальше. Невольно в голову закралась мысль, что если нас здесь убьют — никто никогда об этом не узнает. Но тот, кто нас сюда послал, наверно, именно этого и добивался. Наконец автобус остановился, водитель открыл двери, мы вышли и расположились посередине парадной палубы черного цвета, размером в три футбольных поля. Эту палубу, этот своеобразный плац окружали суровые кирпичные бараки. На одном из углов красовалась надпись по-английски: «Школа подготовки офицеров пехоты Соединённых Штатов», и на латинском: «Ductus Exemplo». Я перевел этот девиз, вспомнив уроки латинского: «Руководствуясь примером».

Я думал, что инструктор по строевой подготовке в шляпе медведя поднимется в автобус, прикажет нам выйти и встать на желтые следы — ими поп-культура увековечила солдат-добровольцев, прибывших ранее для прохождения военной службы в рядах морской пехоты. Но он не приказал, и это отсутствие театральности меня несколько разочаровало. Инструктор всего лишь раскрыл свой планшет, выдал каждому из нас по карандашу и сказал, что нас впереди ждет много бумажной волокиты. В течение двух дней нас тасовали и так и эдак: отправляли на стрижку и выдавали одежду, то таскали по многочисленным тестам, проверяя физическую подготовку. Курсанты, провалившие предыдущий экзамен и решившие начать все сначала, объясняли нам, что данная схема была создана для минимизации числа тех, кого придется исключать из ШЛО по причине высокого кровяного давления. На третий день, когда медицинский молоток испробовал колени каждого из нас, оценка наших физических и психических способностей была закончена.