Княжич Олекса. Сказ второй

Победоносно крича и залихватски свистя, русская конница ринулась вдогонку за ливонцами, преследуя их по реке.

Александр, опершись на сломанное древко стяга, стоял, переводя дыхание и провожая взглядом проносящихся мимо него княжеских всадников. Несмотря на кровоточащую рану, он чувствовал себя невероятно счастливым. Кто-то из пеших дружинников — не признав в нем княжича из-за повязки, все еще закрывавшей лицо Александра — похлопал его по плечу, добродушно чествуя за трофей.

— Молодчага, братец!

Вскоре к месту брошенной ставки ливонцев подъехал на коне сам князь.

— Каков удалец! За такой трофей награжу его! — проговорил Ярослав громогласно. — Кто этот ратник?

Александр, услышав голос отца, обернулся и стянул с лица повязку, давая возможность разглядеть себя.

Князь окаменел, узрев, что перед ним находится его собственный сын — без шелома, разгоряченный от жаркой сечи и весь в крови. Княжеская свита из воевод и гридников также тихо ахнула при виде Александра. А княжич, улыбаясь самодовольно, продемонстрировал отцу захваченный им стяг Меченосцев и торжествующе поинтересовался:

— Ну как, батюшка, прошел я боевое крещение с честью?

Ярослав медленно перевел дыхание, призывая святых апостолов ниспослать ему терпения.

Когда поражение латинян стало очевидно, а вестовые донесли, что остатки сбежавших с поля битвы ливонцев заперлись за стенами Дорпата, князь Ярослав приказал завершить военные действия. На сегодня хватит сечи! Назавтра он вместе с дружиной подступит к стенам города и возьмет его в окружение. Латиняне потеряли слишком много воинов и теперь не смогут дать ему должного отпора! У них останется лишь две дороги: либо попытаться выдержать осаду, либо сдаться на милость Ярослава и попробовать выкупить у него мирный договор.

Раздав приказы, князь, прихватив с собой сыновей, направился к русскому лагерю, развернутому русским войском на берегу реки Омовжа. Оказавшись в своем становище, Ярослав Всеволодович спешился с коня и схватив Александра за шкирку, словно нашкодившего котенка, потащил того в княжеский шатер.

Гридники и милостники из княжеской свиты осмотрительно не последовали за ними, понимая — коли князь прилюдно держит себя с сыном как с неразумным дитем, то совершенно точно пребывает он в крепчайшем гневе. Даже Федор поостерегся идти за отцом, приметив его взбешенный взгляд.

— Лекаря прислать сюда! — приказал слугам князь перед тем как затолкать Александра в шатер.

Старший сын Ярослава стоял вместе с прочими княжескими подданными и с вящим душевным потрясением слушал толки о проделке своего младшего брата. Несмотря на то, что Олекса всегда отличался самоволием, однако ж даже Федор не мог предположить, что способен тот на столь дерзкий поступок. Переодеться княжеским слугою и прорваться в первую линию боя! Вот это причуда! Неужто сам Олекса не понимал, что рискует он смертельно? Что, если бы настиг его вражеский меч и сложил бы он свою буйную головушку на поле брани?

«Как же! Так и сложил бы! Везучий он, зараза! — тут же не согласился со своей мыслью Федор. — Этого, кажется, вообще ничто не проймёт! Ни меч, ни стрела!»

Оказавшись в шатре, Ярослав подтолкнул сына в сторону кресла, знаком приказывая сесть и не рыпаться. Александр, выглядевший притихшим и смущенным, подчинился отцу. Впрочем, страха перед отцовским гневом в его облике не наблюдалось. Решившись исполнить свой план и оказаться в гуще бойни на равных с обычными дружинниками, он, конечно, понимал, что опосля придется ему принять наказание от отца. Но, все же, Александр не ожидал, что князь-батюшка настолько осерчает, что на глазах у всей дружины протащит его за шиворот к шатру, унижая при этом княжеское достоинство сына.

— Прости, отец… — начал было Александр, но тот жестом приказал ему замолчать.

Только испив из кубка вина, Ярослав немного отошел от чувств, и заговорил с ним:

— Предупреждал я тебя, Олекса! Предупреждал, что будет, ежели снова ты станешь самовольничать. Не уразумел ты, как видно, внушений моих! Что ж, придется мне тогда всыпать тебе по первое число! — проговорил он звенящим сталью голосом. — Сейчас посмотрит тебя врачеватель, ну а уж потом получишь ты сполна от меня! И воевода твой, Миронег Ефронович, тоже хлыста откушает досыта! А слуг твоих непутевых я вздерну на ближайшем дереве!

Александр, услыхав последнее, тут же встрепенулся:

— Вешать-то их за что, батюшка?

— Да чтоб другим неповадно было твои капризы исполнять! — рявкнул князь в ответ.

— Капризы у детей малых бывают! А меня благословили мужчиной быть! Владыка Спиридон благословил и ты сам! — возразил горячо княжич, всерьез обеспокоенный обещанием отца повесить Ратмира и Савву. Он готов был отдать их под хлыст, решив потом сполна наградить их гривнами за перенесенное наказание, но не предвидел, что отец зело разлютуется и вознамерится повесить его сообщников. — Савва и Ратмир поклялись служить мне и ответ несут передо мной, а не перед тобой. Не можешь ты их казнить без моего на то согласия!

— Ты еще поперечь мне тут! — пригрозил Ярослав сурово. — Сказал — вздерну! Значит, вздерну.

— Как же мне князем быть, ежели ты, отец мой, права мои княжеские попираешь? — повысил голос Александр, не собираясь отдавать в его власть своих слуг.

Противодействие сына заставило князя снова зайтись гневом:

— А мож не быть тебе князем вовсе, а, Олекса? — словно разъярившийся медведь прорычал он. — Отправлю я тебя в ссылку в самую глухомань, будешь там мхом обрастать да над утками и лягушками княжить!

Но и эта угроза не остудила желание княжича спорить:

— Ежели решишь так — ссылай куда угодно! Только не стану я мхом там обрастать — сбегу оттуда и поминай как звали! Отправлюсь по свету гулять как вольный ветер!

В этот миг шибко зачесались у Ярослава руки прописать сыну зуботычину, дабы выбить из него всю дурь! И тут раздался голос слуги, объявившего, что привели к княжескому шатру лекаря. Князь разрешил тому войти и повелел осмотреть рану Александра — а сам отошел в сторону и снова пригубил вино, стараясь умерить собственный душевный накал.

Сняв с княжича калантырь, кольчугу, подлатник[13] и сорочку, лекарь озабоченно зацокал языком, изучая колотую рану на его плече. Ранение уже остыло и перестало кровоточить — промыв его теплой водой, лекарь принялся залеплять это место зеленоватой жижей, изготовленной из толченых трав. Наложив повязку на плечо Александра, он сообщил князю, что рана не должна теперь загноится, а иных ранений у княжича не имеется.

— Покуда выйди прочь, но далеко не уходи, — повелел тогда князь. — Скоро тебе придется спину его латать!

Лекарь, прижимая к груди узелок с травами, торопливо попятился к выходу.

— Можешь рубаху не надевать, не пригодится она тебе, — заметил Ярослав, когда остался наедине с сыном. — Вставай-ка! Пора тебе урок усвоить!

Александр с достоинством поднялся с кресла и повернулся к нему спиной. Взяв в руки витень, Ярослав приблизился к нему и замахнулся было, собираясь хлестнуть сына — однако рука его вдруг дрогнула. Не сумел он вот так, сразу, ударить любимого ребенка своего — предательски затряслись у него руки, ослабели пальцы! Убил бы он любого, кто рискнул бы хоть пальцем прикоснуться к Александру — а вот теперь должен сам изувечить ему спину хлыстом!

Но что тут поделаешь?..

Нельзя оставить без наказания проказу сына! Надобно проучить его за своеволие. Чтобы усвоил тот накрепко, что негоже отца своего обманывать, негоже нарушать его повеления. А если отступить сейчас от своих угроз, не сдержать обещание покарать сына, то почует Александр слабину в отце и возомнит, будто и впредь он может оставлять его в дураках!

Сжав покрепче рукоятку витня, он хлестнул сына по спине. На белой коже тотчас появилась багровая полоса, на которой проступили капли крови. Преодолевая мучительное внутреннее сопротивление, Ярослав хлестнул сына во второй раз, в третий, в четвертый… По его спине потекла кровь. Александр, сжав руки в кулаки, не позволял себе издать ни единого возгласа боли, смиренно принимая удары.

Больше сорока ударов наносить не принято было — ибо Господь их, сам Исус Христос претерпел сорок ударов, кому ж больше назначишь? — но меньше дюжины тоже считалось слишком мягкой карой. Отсчитав двенадцать ударов, Ярослав с облегчением отступил от сына и, отложив витень, вновь позвал в шатер лекаря.

Когда же врачеватель закончил выхаживать спину Александра, то княжич не без труда натянул на себя сорочку. Лицо его было бледно, но выражение горделивого равнодушия никуда с него не пропало. Молча поклонился он отцу и замер в собранной позе, ожидая, как дальше он распорядится его судьбой.

Мысленно кляня себя за слабость, князь призвал в шатер одного из гридников.

— За оплошность совершенную, велю я отсыпать двадцать плетей воеводе Миронегу Ефроновичу, — отдал тому приказание Ярослав, а потом, поколебавшись еще немного, прибавил: — А слугам княжича Александра пропишите по тридцать плетей каждому, не меньше! Исполнить то немедля!

— Всё сделано будет! — раскланялся гридник.

Александр вскинул просветлевший взгляд на отца: неужели все-таки он добился от отца послабления? Не повесит тот Савву и Ратмира!

— А ты, Олекса, ступай к себе! — хмуро обратился к сыну князь. — И чтоб никаких больше дурачеств!

Снова княжич отвесил отцу поклон и вышел из шатра. Кто-то из челядинцев поспешил накинуть ему на плечи тулуп, желая защитить его от холода. Не глядя по сторонам и стараясь не обращать внимания на перешептывание княжеской свиты — которая, конечно, всё слышала и знала, что высек его отец витнем — Александр зашагал к своему шатру.

Федор, сложив руки на груди, проводил его довольным взглядом, наслаждаясь унижением брата.