Звезды на рейде

СЫНОВЬЯ ПРИНИМАЮТ ПРИСЯГУ

Ослепительно сверкает снег. Синий предрассветный снег. Он выпал только что ночью, серебристым маскхалатом укутал овражки, кусты и озимь, и вековые ели нахлобучили на макушки седые генеральские папахи. Каждая такая ель сияющим новогодним чудом украсила бы самую широкую городскую площадь…

В декабре светает поздно. Фиолетовой дымкой подернут плац. Пуст плац — лишь вдалеке у КП маячат фигурки часовых. И тихо — так тихо, что слышно, как падают с елей пушистые хлопья снега и высоко в небе позванивают ледышками замерзшие звезды…

Тонко запела труба. Ее призывный, пронзительный голос, словно луч прожектора, рассек сумрак; тотчас грянул оркестр — медноголосо, солнечно, как-то по-особому молодо — и весь военный городок, и перелески, и даже большие высокие звезды содрогнулись от ритмичного шага сотен солдатских сапог.

«Легендарный Севастополь», — пели трубы в морозном воздухе — «неприступный для врагов…»

Почему Севастополь, — вдруг подумалось мне, — почему именно Севастополь — здесь, за тысячи километров от черноморских берегов? Ах, ну как же я сразу не догадался — ведь это шагает прославленный гвардейский мотострелковый Севастопольский Краснознаменный полк! Вот и марш подобрали — соответствующий…

За оркестром плывет полковое знамя. Вьются над древком орденские ленты, посверкивают обнаженные клинки эскорта. Поротно, побатальонно входит полк на плац. Четкие слова команды — замерли серые квадраты выстроенных рот.

В тот же миг широко распахнулись ворота городка и легкий шелест прошел по шеренгам солдат. Потому что на плац ступили сотни гражданских — потянулись неуверенно, обходя колонны, густой, плотной толпой обтекая трибуну. Шли мамы — с чемоданчиками, клуночками, сумками с домашними гостинцами, степенно вышагивали отцы. И каждый из молодых солдат украдкой косил глаза влево, отыскивая дорогое лицо. И улыбался, узнавая. А материнские взоры жадно тянулись к замершим серым шеренгам: попробуй среди многих сотен таких, на первый взгляд, одинаковых отыскать своего!

Мчится время — славные старые традиции, живущие в нашей армии, приобретают новый смысл. Раз в жизни юноша присягает на верность Отчизне, и надо, чтоб этот день запомнился навсегда. Вот и побеспокоились командиры — прибыли родители из Киева и Днепропетровска, из Харькова и Донецка, и даже… из Хабаровска.

Спрашиваю «свою» роту и по кромке плаца приближаюсь туда, где перед высоким, очень молодым лейтенантом застыли шеренги солдат с воронеными АКМ на груди. Перед строем столик, покрытый красной скатеркой. На столике в красной папке — текст боевой Присяги. Поодаль толпятся родители. Безошибочно узнаю днепропетровцев. Вот, переминаясь с ноги на ногу, волнуется кряжистый Анатолий Александрович Чичетка, машинист разливочного крана большого мартена завода имени Карла Либкнехта, солдат первого послевоенного призыва: сейчас присягу будет принимать его сын Александр — токарь того же завода. Один за другим, отбивая парадный шаг, выходят к красному столу Вячеслав Булыгин — слесарь днепропетровской ремонтно-эксплуатационной базы флота, Игорь Блинов — вальцовщик шинного завода, Александр Кириченко — слесарь-наладчик завода шахтной автоматики.

Берут в руки красную цапку Присяги, поворачиваются лицом к товарищам, к отцам, к матерям — ко всей стране! — и звучат над плацем священные слова:

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик…

Волнуется Любовь Филипповна — травильщица трубного завода ВНИТИ. Пока добиралась к сыну — глаз не сомкнула всю ночь. Но когда Саша Кириченко произнес последние слова Присяги, не выдержала мать, огибая строй, бросилась к сыну, обняла, поцеловала. Стало суровым худощавое лицо Саши: «Отойди, мама, ну разве так можно!» Но лейтенант Евгений Сергеевич Галочкин молча кивнул — можно! — и у лейтенанта почему-то дрогнули губы.

А я стоял и неотрывно смотрел на третьего парня с левого фланга, на его широкие плечи и большие руки, крепко сжимающие автомат. И на его покрасневшие от мороза уши. И почему-то вдруг вспомнил, как у него, тогда еще совсем маленького, ночью вдруг разболелись уши, и я, утопая в сугробах, нес его по студеной спящей Алма-Ате до ближайшей больницы. Даже не верится, какие уже большие стали наши дети! Какие сегодня они сильные!

А потом начался митинг. Родители напутствовали сыновей. И старослужащие солдаты приветствовали их по-братски. И седовласый офицер, участник Великой Отечественной войны Анатолий Филиппович Ковров сказал им:

— Сыны мои! Страшной, дорогой ценой мое поколение отстояло для вас эту мирную землю, это небо, эти сосны… Вот стоят сегодня здесь ваши матери, отцы, невесты… Берегите их, берегите нашу святую землю. А вы, родители, верьте — ваши парни вернутся здоровыми и невредимыми, и такими же хорошими, как и пришли сюда, а кое-кто станет еще и лучше.

Родителям показали классы, оснащенные по последнему слову техники. Папы и мамы пристально всматривались в совершеннейшую учебную аппаратуру, задумывались о чем-то дорогом, о своем… И в то же время, чувствовалось, это была дума о делах общих, раздумья о прошлом и будущем родной Отчизны.

Повели их в казармы — просторные и светлые, и дивились мамы чистоте (здесь научат порядку!), придирчиво ощупывали новенькие шерстяные одеяла (не мерзнут ли?), пробовали наваристые армейские щи (всегда ли так вкусно кормят?)…

…Шагает полк. Мерно покачиваются четкие квадраты взводов. Покачиваются серые ушанки и вороненые стволы автоматов. И я думаю о том, что нам, офицерам запаса моего поколения, которым через несколько лет придется сниматься с воинского учета, можно быть спокойными: сыновья не подведут.

Шагает полк. Задиристый мальчишеский голос запевалы высоко звенит в морозном воздухе:

Безусые комбаты
Ведут своих орлят.

И песню дружно подхватывают сотни юных, пусть еще и не совсем окрепших голосов, и она, словно клятва, гремит над плацем:

Когда поют солдаты
Спокойно дети спят.

И я думаю о том, как мирно спится в этот ранний час моему маленькому сыну за широкими плечами старшего брата, как мирно спится в колыбельках и кроватках ребятишкам всей нашей чудо-Родины вот за этими тысячами плеч, на которых погоны еще без лычек, звездочек и просветов, но на которых золотом сияют две горделивые буквы — «СА».