Символическая жизнь

Я не могу сказать, смог бы я найти общий язык с Фрейдом, если некую область бессознательного он называет словом «Ид» (Оно). К чему такое смешное название? Это бессознательное, и это нечто такое, чего мы не знаем. Зачем называть его «Ид»? Безусловно, различие темпераментов порождает различие в воззрениях. Мне никогда не удавалось пробудить в себе такой уж отчаянный интерес ко всем этим сексуальным случаям. Да, они существуют, существуют люди с невротической сексуальной жизнью, и вам приходится обсуждать с ними все эти сексуальные материи, пока им не надоест и вы, наконец, избавитесь от этой скуки. Естественно, я, со своим темпераментом, считаю за благо поскорее разделаться с этим. Это невротическая материя, и ни один психически нормальный благоразумный человек не станет попусту тратить время на подобные разговоры. Задерживаться на таких предметах противоестественно. Первобытным людям свойственна большая скрытность на этот счет. Они намекают на сексуальную связь с помощью слова, равнозначного нашему «тише!». Сексуальные предметы для них являются табу, точно так же как и для нас, если только мы нормальны. Но табуированные предметы и места всегда имеют тенденцию принимать на себя всякого рода проекции. И поэтому очень часто реальную проблему следует искать вовсе не здесь. Есть немало людей, которые создают себе лишние проблемы по поводу секса, в то время как на деле их беспокоят проблемы совершенно иной природы.

Однажды ко мне пришел молодой человек с неврозом навязчивости. Он принес мне свою рукопись объемом в сто сорок страниц, в которой давался полный фрейдовский анализ его случая. Все было выдержано в строгом соответствии с правилами и вполне могло быть опубликовано в «Jahrbuch». Он сказал: «Не могли бы все это прочесть и объяснить мне, почему я не излечился, несмотря на то, что провел полный психоанализ?» Я ответил: «Как и вы, я ничего не могу понять. По всем правилам искусства вы должны были излечиться, но раз вы говорите, что этого не произошло, я просто вынужден вам поверить». Но он по-прежнему вопрошал: «Почему я не излечился, несмотря на полное проникновение в структуру моего невроза?» Я снова ответил: «Не могу оспаривать вашу позицию. Все отработано просто великолепно. Остается лишь один, возможно, дурацкий вопрос: вы не упомянули, откуда вы родом и кто ваши родители. Вы говорите, что провели прошлую зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице. Вы сами сделали такой выбор или об этом позаботились родители?» – «Конечно же, нет». – «Тогда у вас, наверное, хорошо налаженный бизнес, и вы умеете делать большие деньги?» – «Нет, делать деньги я не умею». – «Может, вам повезло с дядюшкой?» – «Нет». – «Тогда откуда же у вас появились деньги?» Он ответил: «У меня есть определенная договоренность с моим другом, который дает мне деньги». Я позволил себе некоторую оценку: «О, это, должно быть, просто сказочный друг», – на что он сказал: «Это женщина». Она была значительно старше его, тридцати шести лет, и работала учительницей в начальной школе. Получая довольно низкое жалование, она, как это бывает со старыми девами, влюбилась в двадцативосьмилетнего парня. И, чтобы он мог проводить зиму на Ривьере, а лето в Сент-Морице, сама жила на хлебе и молоке. «И вы еще спрашиваете, почему вы больны!» – сказал я. Он тем не менее возразил: «Вы рассуждаете, как моралист; а это ненаучно». Я сказал ему: «Деньги в вашем кармане – это деньги женщины, которой вы морочите голову». Он ответил: «Это не так, у нас был уговор на этот счет. Я имел с ней серьезную беседу, и то, что я беру у нее деньги, вообще не тема для обсуждения». На это я сказал: «Вы убеждаете себя в том, что это не ее деньги, но вы живете на них, и это аморально. В этом причина вашего невроза навязчивости. И это компенсация и наказание за аморальность вашей позиции». Разумеется, подобная точка зрения совершенно ненаучна, но, по моему убеждению, он заслуживает своего навязчивого невроза и не избавится от него до скончания своих дней, если не перестанет вести себя по-свински.

Доктор Томас А. Росс:

Не вышло ли это наружу в процессе анализа?

Профессор Юнг:

Он тут же ушел, преисполненный чувства собственного достоинства, думая: «Этот доктор Юнг – никчемный моралист, а не ученый. Другой бы, вместо мелочного морализаторства, с воодушевлением ухватился за такой неординарный случай». Но он совершает преступление: ради приятного времяпрепровождения обкрадывает порядочную женщину, пользуясь тем, что она сберегала на протяжении всей своей жизни. Этот парень заслуживает тюрьмы, и его невроз навязчивости – вполне заслуженное им наказание.

Доктор Перси У. Л. Кэмпс:

Я не психолог, а обычный практикующий врач-терапевт и отношусь к тем, кто не претендует на большее, чем пригородный домик. В этой аудитории я аутсайдер. В первый вечер я подумал, что не имею права здесь находиться; но во второй – снова был здесь; на третий – я уже радовался, что пришел; а на четвертый – вдруг оказался в дебрях мифологии.

Я бы хотел кое-что спросить по поводу прошлого вечера (третья лекция). Мы уходили под впечатлением вашей идеи о том, что совершенство вовсе не желательно, что оно одновременно знаменует собой конец и цель существования [54]. После этого я, правда, спал крепко, но все-таки чувствую, что пережил некоторый нравственный шок. Возможно, я не столь высоко интеллектуален, но это к тому же был и интеллектуальный шок. Профессор Юнг заявил, что он детерминист или фаталист. После проведенного им анализа от него ушел разочарованный молодой человек, который впоследствии и вовсе потерпел крах. Однако профессор Юнг считает, что подобный крах был единственно правомерным. Я полагаю, что психологи призваны лечить людей, что у вас должна быть цель в жизни, а не просто удовлетворение собственных интересов, будь то мифология или изучение человеческой природы. Вам необходимо достичь самого дна человеческой природы и попытаться как-то перестроить ее.

Я с величайшим интересом вслушивался в простые английские термины профессора Юнга и восхищался ими. Меня просто поразила вся эта новая терминология. Послушать о наших ощущениях, мышлении, чувстве и интуиции, к которым, вероятно, можно добавить еще нечто, было для меня, обычного человека, чрезвычайно интересно.

Но я чувствую, что мы не услышали о том, как развивается детское сознание или скорее бессознательное. Мне кажется, что о детях мы мало что услышали. Я хотел бы спросить профессора Юнга о том, каким образом бессознательное ребенка становится сознанием.

Я также хотел бы узнать, не сбивает ли нас с пути это обилие диаграмм, барьеров, разного рода Эго и Ид, прочих описанных нам вещей; не разобрались ли бы мы лучше в этих диаграммах, будь у нас некая градация стадий.

Как отметил профессор Юнг, мы унаследовали лица, глаза и уши, так что существует множество лиц, равно как и в психологии также наличествует множество типов. Имеет ли смысл предположить, что на почве этой наследственности произрастает огромное множество разнообразных возможностей, что это многообразие есть своего рода сеть или сито, воспринимающее впечатления и осуществляющее их селекцию в ранний бессознательный период жизни, а позднее пропускающее их в сознание? Я хотел бы спросить профессора Юнга, столь выдающегося психолога, величайшего, по моему мнению, не посещали ли подобные мысли и его нынешним вечером?

Профессор Юнг:

После таких суровых упреков в аморальности я просто обязан объяснить свои вчерашние циничные замечания. Я не такой уж плохой, как это могло показаться. Естественно, я пытаюсь сделать для своих пациентов все, что могу, но в психологии очень важно, чтобы врач не стремился вылечить любой ценой. Он должен быть крайне осторожным, дабы не навязать пациенту свою волю и убеждения. Мы должны оставлять ему определенную степень свободы. Как бесполезно спорить с судьбой, так и в медицине вы не можете излечить пациента, если природа назначила ему умереть. И это еще вопрос: дозволено ли вам спасать человека от того, что ему суждено вынести во имя своего дальнейшего развития. Вы не можете уберечь некоторых людей от совершения ужасных глупостей, ибо у них такая натура. Если оберегать их начну я, то в этом не будет никакой их заслуги. Мы обретаем собственное достоинство и развиваемся психологически, только принимая себя такими, какие мы есть, и проживаем всерьез вверенную нам жизнь. Наши грехи, ошибки и заблуждения необходимы нам, иначе мы будем лишены наиболее ценных побудительных причин к развитию. Я не пытаюсь вернуть человека, который услышал нечто такое, что могло изменить его разум, но ушел, не обратив на это внимания. Вы можете обвинить меня в отсутствии христианского чувства или варварстве, но меня это уже не беспокоит. Я на стороне природы. Старинная китайская Книга Мудрости гласит: «Учитель говорит единожды». Он не станет гоняться за людьми, это нехорошо. Те, кому дано услышать, поймут, те же, кому не предназначено понять, не услышат.

У меня было впечатление, что эта аудитория состоит главным образом из психотерапевтов. Если бы я знал, что здесь присутствуют медики, я бы нашел более подходящие выражения. Но психотерапевты поймут. Фрейд – цитирую собственные слова мэтра – говорит, что «нехорошо пытаться лечить любой ценой». Он часто повторял это мне, и здесь он прав.

Психологические истины носят обоюдоострый характер, так что все сказанное мной может быть использовано таким образом, что послужит величайшему злу, величайшему опустошению и абсурду. Нет ни одного утверждения, сделанного мной, которое нельзя было бы обратить в противоположность. Поэтому я не настаиваю ни на одном утверждении. Вы можете принять их, но если и не примете, то все будет нормально. Вероятно, за это меня можно порицать, но я верю в то, что в каждом человеке есть воля к жизни, которая поможет ему выбрать те вещи, которые годятся именно ему. Когда я лечу человека, то должен быть крайне внимательным и осторожным, чтобы не сбить его с ног своими взглядами или силой своего личностного авторитета, ведь он вынужден всю свою жизнь сражаться в одиночку, и он должен быть способен поверить в свою, возможно, очень непрочную броню и в свою, возможно, очень несовершенную цель. Когда я говорю: «Это никуда не годится, должно быть гораздо лучше», – я лишаю его смелости, отваги, храбрости. Он должен вспахать свое поле, возможно, не самым лучшим плугом, мой был бы, наверное, лучше, но для него-то что толку? У него нет моего плуга, мой плуг у меня, я не могу дать его кому-то взаймы; каждый вынужден пользоваться своими, пусть ненадежными, инструментами и исходить из своих, унаследованных способностей, какими бы они ни были. Конечно, я могу чем-то помочь, например, сказать: «Ваше мышление вполне совершенно, но в другом отношении вам есть над чем поработать». Если человек и слышать об этом не хочет, то настаивать я не буду, ибо не хочу заставлять его отклоняться от своего пути.

Доктор Марион Маккензи:

Именно таким образом и ушел со своими печалями тот богатый молодой человек, вы его не остановили?

Профессор Юнг:

Да, и в этом случае все обстояло так же. Если бы я сказал человеку: «Вы не должны уходить», то, скорее всего, он никогда бы и не вернулся. Я должен говорить: «Ищите свой собственный путь». Тогда он будет мне верить.