Автономия и ригидная личность

Мысли человека отражают его интересы — не только его желания и мотивации, но и его тревоги и волнения. Он может не осознавать этих интересов и волнений, но они все равно будут отражаться в мыслях, вызванных у него окружающей ситуацией и даже случайными обстоятельствами. Одержимо-добросовестная личность постоянно обеспокоена тем, что она не должна делать или не должна была делать, не должна чувствовать или думать. В этом смысле у такого человека никогда не выходят из головы самые разные мысли о недопустимых поступках и непомерные фантазии-фантомы (specter) об их последствиях. В этих фантомных фантазиях содержатся навязчивые мысли о «потере контроля» наряду с мыслями о шокирующих, насильственных и опасных действиях и мыслями о непоправимой ошибке. Как и все навязчивое беспокойство, эти непомерные фантазии-фантомы порождаются навязчивой добросовестностью.

Такое предчувствие впервые может появиться в то время, когда человек испытывает особое беспокойство или чувство вины. Женщину средних лет, которая недавно развелась, стали мучить навязчивые «приступы рвоты», а также мысли о том, что она в любое время может «потерять над собой контроль». Эта одержимость развилась вскоре после нескольких сексуальных связей и появления беспокойства, что она «становится неразборчивой» в них.

Иногда подобная одержимость фантазией-фантомом приводит к появлению другого такого фантома. Например, напряженный, встревоженный молодой человек, студент одной из развивающихся стран, стал одержим идеей, что мог заразиться скверным кожным заболеванием после встречи с человеком, страдавшим этой болезнью. Поскольку навязчивые мысли продолжались, они вызвали тревогу, что у него возникли столь «сумасшедшие мысли», и он стал одержим мыслью, что должен «сойти с ума», с позором вернуться домой и т.д.

У многих людей, страдающих одержимостью, уже одно напоминание об ошибке автоматически вызывает новую одержимость сожалениями. Или уже сама ситуация, которая потенциально может стать опасной, если не соблюдать меры предосторожности, — например, находиться в метро на краю платформы, — постоянно вызывает фантазию-фантом о «потере контроля» и желании спрыгнуть вниз.

Как только появляется такая фантазия-фантом, она становится объектом обязывающего беспокойства. При напоминании об этой фантазии человек должен воспроизводить ее в своем воображении и создавать ее снова. Этот процесс называется одержимостью.

Беспокойные, навязчивые мысли и доводящие до изнеможения предположения худшего часто вызывают ощущение крайнего дискомфорта, но ригидный, исполненный долга человек не терпит альтернатив. Его установка является болезненной и даже мучительной, насколько может быть добросовестная установка. С его точки зрения не обращать внимания на потерю самоконтроля — значит отказаться от самоконтроля; не обращать внимания на то, что может быть сделано плохо, — значит сделать плохо; не обращать внимания на любой возможный источник тревоги — не оглядываться назад, не беспокоиться обо всем вокруг и не думать о том, что должно вызывать беспокойство и о чем нужно думать, — значить быть непредусмотрительным и безответственным человеком. Значит, он создает фантазию-фантом, которая кажется искусственной даже ему самому.

Навязчивый ритуал может быть столь внешне странным и так потрясти наблюдателя своей бесцельностью, что легко упустить из виду его связь с общей тенденцией ригидной, но продуктивной навязчивой деятельности. Но хорошо известно, что все ригидное, преисполненное долга поведение с какого-то момента становится ритуальным. В той мере, что любое действие осуществляется, только чтобы удовлетворять правилам или велениям долга (например, необходимость проявлять великодушие, вести себя правильно, доводить дело до конца и соблюдать чистоту), оно может быть не только ригидным, но и ритуальным. Иными словами, оно имеет тенденцию удовлетворять этим формальным требованиям только формально, технически и ритуально. Совершенно ясно, что фактически самый обычный вид ригидного преисполненного долга поведения (искусственная привлекательность некоторых навязчивых людей, их активная заботливость, «слишком» корректное поведение и, конечно, их аккуратность и пристрастие к порядку) имеет тенденцию к формализму и ритуальности.

Ритуальное действие совершенно отличается от регулярного действия. Ему не хватает именно того, что можно было бы считать главным смыслом действия — цели действия для достижения определенных объективных изменений. Его цель заключается не в изменении отношения человека к окружающему миру тем или иным приемлемым для него способом. Оно нацелено на изменение отношения человека к самому себе, на достижение им состояния умиротворенности, только через сам процесс совершения действия. Если существуют объективные результаты такого воздействия — перемещение ложки с одного места на другое, мытье рук и т.д., то они лишь означают, что необходимое действие было выполнено; сами по себе они не имеют никакого значения.

Таким образом, навязчивый ритуал — это особый вид ригидного действия, преисполненного долга, в котором чисто формальные требования необходимости полностью заменили интерес к внешним целям. Это приводит к двум последствиям: обязательность исполнения ритуала ощущается более остро, чем обычного действия, преисполненного долга (человек ощущает себя «вынужденным» его совершить), хотя вместе с тем у ритуального действия нет обычных причин, а потому стороннему наблюдателю оно кажется бессмысленным. Природа этой обязательной деятельности соответствует природе навязчивой исполнительности и ответственности: как правило, ритуал состоит из крайне добросовестных корректирующих действий и мер предосторожности, словно их исполнение позволило бы человеку избежать какого-то несчастья. Иными словами, ритуал обычно состоит из особых, чрезмерно добросовестных корректирующих или предупреждающих процедур, вызванных особым, чрезмерно добросовестным беспокойством. Так, он может состоять из еще более преисполненных долга или ответственности действий, вызванных обеспокоенностью навязчивой личности тем, что она нерегулярно выполняет свои обязательства или не слишком добросовестно исполняет свой долг, — например, когда человек несколько раз подряд включает и выключает газ на плите. Форма ритуала — чрезмерная заботливость, точность, повторяемость — соответствует его добросовестным целям. Проверить несколько раз, зажжен ли на плите газ, расставить посуду для обеда, а затем ее убрать, применяя одну и ту же строго выверенную последовательность действий, — такие действия отражают установку ответственного внимания, которая поддерживается чрезвычайно долго.

Сказать, что такие предосторожности и корректировки чрезмерно добросовестны или что они ощущаются как обязанность, -значит сказать, что их истинное побуждение в действительности обусловлено не предосторожностью и внесением корректив, а только в обязательном исполнении ритуала предосторожности или коррекции. Иными словами, они не мотивированы тревожностью, вызванной возможностью какого-то несчастья. Наоборот, и фантазия-фантом о возможном несчастье, и предусмотрительное и корректирующее ритуальное действие — это результаты истощающей одержимости добросовестностью, которая сначала порождает фантазию-фантом, а затем требует действий, чтобы ее устранить. Таким образом, ритуальная предусмотрительность и ритуальные коррективы — это распространение навязчивого беспокойства, которое может вызвать последующее навязчивое беспокойство. Таким образом, замысловатые ритуалы могут формироваться из последовательного повторения навязчивого беспокойства и исполненной долга предусмотрительности и корректировки. Каждое обязательное действие уже само по себе является объектом пристального внимания и обеспокоенности; каждая корректива становится вызовом добросовестности и поводом внесения последующих корректив; каждая мера предосторожности тщательно проверяется в поисках недостатков, требующих принятия дальнейших мер предосторожности. Прикосновение к крану, чтобы выключить воду, только что вымытыми руками снова увеличивает возможность их испачкать, а значит необходимость снова их мыть. Как и в самом общем случае навязчивых действий, это беспокойство и повторение процедуры вызываются вынужденной (driven) добросовестностью, которую нельзя удовлетворить надолго, которая никак не позволяет окончательно удовлетворить свои требования и получить любое длительное ощущение облегчения, а тем более, удовольствия.

В этом смысле навязчивое беспокойство может постепенно становиться все более технически отлаженным и предусмотренным, или же процедура коррекции возможной ошибки может стать все более сложной или будет иметь тенденцию к усложнению. В конечном счете такие действия в целях экономии могут быть технически пересмотрены и сокращены в заранее предписанную последовательность шаблонных действий. Таким образом, ритуалы часто включают в себя совершение некоего действия предписанное число раз, чтобы избежать угрозы бесконечного возрастания усложнений.

Одна женщина совершала ритуальную вечернюю молитву, заканчивая которую она просила Бога благословить все больше и больше людей, а потом — и целые группы людей. Встревоженная тем, что может пропустить какого-то человека, который должен быть включен в список, она решила сэкономить время и усилия, попросив Бога благословить всех, кто этого заслуживает, тем самым возложив ответственность за выбор на самого Бога.

Можно с уверенностью сказать, что некоторые навязчивые ритуалы, особенно те, которые уже прочно установились, исполняются как чисто обязательные действия, без осознания особой предосторожности или корректирующего беспокойства, в отличие от особого внимания к правильному исполнению самого ритуала. Иначе говоря, исполнение навязчивой личностью ритуала в чем-то похоже на выполнение обязанностей исполнительным техником, штатным военнослужащим или приверженцем религиозного культа, то есть делается очень старательно, но не проявляет при этом ни понимания, ни интереса к смыслу совершаемых ими действий и к их последствиям. Несомненно, навязчивый ритуал вызывает особенно сильное ощущение принуждения, особенно если он начинает отнимать много времени и причинять хлопоты, ибо он ничем не похож на объективную цель. И даже в этом случае такой ритуал отражает с ясностью, присущей крайним случаям, общую природу установки исполненной долга и вызванного ею ригидного поведения. Она не слишком отличается от установки офицера вооруженных сил, обязанного беспрекословно исполнять устав и подчиняться приказам, или ортодоксального приверженца религиозного культа, для которого любое незначительное отклонение от установленной процедуры — это, по существу, непростительная подмена авторитета церкви собственным авторитетом.