Автономия и ригидная личность

Со временем Шребер «смирился» со своим превращением и даже его принял. Он смог это сделать, не потеряв уважения к себе, и фактически переоценил смысл и обстоятельства изменения, которое должно было оказаться для него унизительной покорностью во исполнение воли Бога. Он пришел к тому, чтобы в потворстве похотливости видеть свой долг. Причиной этого «изменения воли» стала не «бесчувственность», а стремление служить Богу. То есть он осознал, что для него «в отношении к похотливости больше нет моральных ограничений, а в некотором смысле действует совершенно обратное»; его долг стал заключаться «в стремлении придать ощущение божественной эманации переживанию женщины, находящейся на вершине сексуального наслаждения»[101].

Цель нашего анализа заключается не только в том, чтобы предложить альтернативный смысл гомосексуальному смыслу фантазии Шребера о его превращении в женщину, но и в том, чтобы найти другой и, наверное, более глубокий смысл в идее его изначального отвращения к такому превращению. Фантазия феминизации содержала не только сексуальную ориентацию; у Шребера она содержала в себе идею полного подчинения мужского достоинства, самоконтроля и моральных норм — унизительной женской эротической чувственности. Это обстоятельство (внутренний конфликт Шребера, связанный с его гомосексуальностью, одновременно является волевым сопротивлением ригидной личности, борьбой за сохранение своего авторитета и за волевое поведение в целом) позволяет понять и особое напряжение этой борьбы, и ее превращение в специфичную паранойяльную форму. Ибо именно такая волевая борьба может превратиться в проективную борьбу воли с внешними фигурами. Иначе говоря, ощущение таким человеком соблазна подчинить свою волю женской сексуальной чувственности — или, по сути, любое ощущение ослабления воли (которое ригидные мужчины абсолютно всегда считают «женской» слабостью и мягкостью) — повышает напряжение защитного и, в конечном счете, проективного ожидания унижения и подавления, особенно у тех мужчин, которые являются объектами такого соблазна.

Что же представляют собой гомосексуальные импульсы? Является ли скрытое гомосексуальное влечение независимым фактором, отвержение которого может даже способствовать ослаблению ригидности и развитию личности так же, как его усиление вызывает резкое усиление ригидности? Или, наоборот, гомосексуальное влечение является результатом или одним из аспектов ригидного характера такого типа? Эти вопросы вызывают еще один, непосредственно связанный с нервным срывом Шребера. Если паранойя Шребера стала прямым последствием усиления гомосексуальных импульсов, имело ли данное усиление независимую природу или оказалось первым проявлением этого нервного срыва, нарушением стабильного состояния его ригидного характера?

Все ригидные личности находятся под воздействием образа высшего авторитета и в той или иной мере амбивалентны в своих чувствах к авторитетным фигурам: с одной стороны, они испытывают крайнее уважение, восхищаются ими и подражают им; с другой стороны, они сопротивляются их воздействию, обижаются на них и от них защищаются. У стабильной одержимо-навязчивой личности эта амбивалентность выражена гораздо меньше. Она ограничена уровнем, позволяющим достичь подлинного самоуважения и ощущения собственного авторитета. Но в той мере, в которой их не удается достичь (как это происходит с менее стабильной и более паранойяльной личностью), авторитетные и статусные фигуры начинают играть важную роль и привлекают их интерес. Для паранойяльной личности они превращаются в объекты почитания и восхищения (зачастую так население почитает своих правителей и восхищается ими), а следовательно — и в объекты, вызывающие высокомерную обиду и защитную враждебность. То, что параноик стремится отгородиться от некоторых авторитетных фигур, пренебрежительно о них отзываясь и стараясь их унизить, или, иначе говоря, что его почтение к ним полно злости, зависти и ощущения его собственного подчиненного положения, — не может скрыть (только если от него самого) условность его уважения и почтительного отношения. Эти авторитетные фигуры не выходят у него из головы. Он хочет заслужить их уважение, их признание, их благодарность, получить от них награду, оказаться им полезным, услужить им, стать их протеже. Стать орудием такой власти и воли для параноика — значит почувствовать свою силу и авторитет подобно тому, как в более мягком варианте одержимо-навязчивая личность усиливает ощущение своего авторитета и своей значимости, идентифицируясь с догмой. При этом ригидная высокомерная паранойяльная личность ненавидит в себе эти чувства. Она считает их (если осознает их вообще) признанием своей подчиненности, оскорбленного и униженного состояния. Обычно параноик лишь смутно осознает эти чувства; они вытесняются из его сознания порождаемыми ими защитными чувствами, прежде всего — защитным гневом. А потому паранойяльная личность лишь мимолетно осознает и чувство своей подчиненности таким авторитетным фигурам, и степень и природу своей заинтересованности в них; но такой человек крайне чувствителен и часто выражает свое раздражение при малейших проявлениях пренебрежения, снисхождения или отказа.

Фрейд открыл еще один, сексуальный, аспект этой амбивалентности, который вызывает собственную защитную реакцию и защитные идеи. По существу, мы уже встречались с таким проявлением сексуальности у ригидного характера. Речь идет о сексуальном мазохизме, который как раз зависит от отношения низшего к высшему и от специфичного эротического отношения ригидной личности к сексуальному подчинению женщины. Иными словами, речь идет о том формате мышления, в котором считается эротичной идея покорности, унижения и подчинения превосходящей силе, зачастую — подчинения женщины превосходящей мужской силе. Я не буду повторять анализ данного сексуального влечения, а лишь отмечу, что для человека с ригидной волей и самоконтролем образ сексуального подчинения кажется особенно эротичным, так как он представляет собой образ подчинения воли, всех ограничений и сопротивлений, уступки другому человеку, которая одновременно является уступкой самому себе. И чем более ригидной и гипертрофированно «мужской» оказывается такая воля, тем более вероятно, что образ подчинения будет женским. Таким образом, вопросы «Почему фантазии о женском сексуальном подчинении должны быть особенно отвратительны для мужчин с такими проявлениями ригидности?» и «Почему такие фантазии кажутся им особенно эротичными?» имеют один и тот же ответ. Для таких мужчин идея о женском сексуальном подчинении — это идея неограниченной и безвольной эротичности, идея, которую Шребер назвал «похотливой», идея эротичности «женщины-шлюхи». Таким образом, подспудное желание стать безвольным инструментом в руках сильной и властной фигуры достигает своей кульминации в фантазии о женском сексуальном подчинении такой фигуре.

Однако не всякую тревогу, вызванную слабостью, недостаточной маскулинностью или женоподобием, ригидного или паранойяльного мужчины можно считать отражением конфликта, связанным с бессознательными гомосексуальными влечениями. Как правило, таким мужчинам отвратительна не только идея о женском сексуальном подчинении. Для них все «женственное» связано со слабостью, мягкостью и уступчивостью. Такой стиль жизни им ненавистен и является угрозой их гордости и самоуважению не только потому, что это способ сексуального подчинения, и не только потому, что он (для них) является женским, но и потому, что он сам по себе противоречит ригидной и гипертрофированно маскулинной воле, «мужской» силе, самоконтролю, чувству собственного достоинства, а следовательно, усиливает воздействие призрака женоподобия и гомосексуальности. Призраки безволия или слабоволия в той или иной форме возникают во время внутреннего конфликта у каждой ригидной личности. Но эти призраки — как, например, в случае с ригидно-обязательной и деятельной личностью, считающей, что, подчинившись импульсу и временно отложив работу, она «уже никогда ничего не сделает», — не обязательно отражают этот конфликт точно, а могут отражать его искаженным и преувеличенным вследствие внутренней тревоги и предвзятости. Для многих мужчин (как страдающих, так и не страдающих паранойей), находящихся под влиянием ригидных и искусственных образов маскулинности, призрак лишения маскулинности, женоподобия или гомосексуальности вызывается целой совокупностью чувств, влечений и поведенческих паттернов, к которым они испытывают отвращение, считая их пассивными, слабыми, вялыми, а значит, женственными. Таким образом, они вообще отвергают эмоциональность и артистизм, предпочитая им рационализм и практицизм, а в сексуальных отношениях отвергают не только женственность и гомосексуальность, но и романтические или даже просто чувственные отношения, предпочитая им по-деловому целенаправленный секс, не допускающий посторонних отвлечений.

Например, мужчина, страдающий навязчивой одержимостью, но не паранойей, не мог решиться сказать своей жене, что он ее любит, так как это выглядело бы слишком «слащаво» и «сентиментально». Позволив себе сказать ей такое, он «не смог бы снова проявлять твердость характера». Иными словами, возможность ослабления «маскулинности», чувства собственного достоинства, сопротивления и самоконтроля породило не только фантазию слабости, но и в каком-то смысле фантазию «лишения маскулинности».

Вернемся к Шреберу. Фрейд немного сказал о том, почему Шребер должен был ощущать усиление гомосексуального влечения именно в тот период времени, за исключением сделанного вскользь замечания, что в возрасте сорока одного года у Шребера случился «мужской климакс». Такое объяснение не является убедительным, а кроме того, как отмечает Уильям Нидерланд[102], оно имеет мало отношения к предыдущему психическому расстройству Шребера, случившемуся девять лет назад. Напротив, похоже, оба эпизода были связаны с некоторыми внешними событиями в социальной жизни Шребера: в первом случае — с неудачной попыткой сделать политическую карьеру, а во втором — с его назначением на должность председателя суда. Сам Шребер связывает свой второй нервный срыв с «крайней перегруженностью работой», которая заключалась в поступлении на новую должность и не давала ему возможности отдыхать, общаясь с друзьями и знакомыми, так как ради работы ему пришлось переехать в другой город. Но первые признаки наступающей беды действительно появились до того, как он реально приступил к выполнению своих служебных обязанностей, хотя уже после того, как получил назначение. Именно в этот период времени ему приснилось повторение его предыдущего нервного срыва, и именно тогда у него родилась «необычная» идея, что ему «действительно было бы очень приятно почувствовать себя женщиной, с которой совершают половой акт».

Нидерланд пишет: «Вместо того чтобы стремиться занять должность по конкурсу или принять предложение занять более высокую должность, он должен был избегать службы, побуждаемый фантазиями о кастрации, появившимися в тот момент, когда ужасная мужская роль угрожала стать реальностью»[103]. Этот анализ преимущественно бессознательного конфликта ничего не говорит о существовавших установках сознания и осознанных ощущениях. Разумно предположить, что этот преисполненный долга мужчина с момента своего назначения считал самонадеянным для себя занять эту новую высокую должность. По сути, мы знаем, что, по крайней мере, время от времени он считал для себя допустимым занять эту должность, и вполне вероятно, что раньше он прекрасно осознавал, что и по своему возрасту, и по своему опыту не дотягивает до остальных членов суда, председателем которого он становился. О своих коллегах он пишет следующее: «Почти все они были намного старше меня (чуть ли не на двадцать лет) и во всяком случае гораздо больше знакомы с производством в суде, где я оказался новичком»[104].