Я знал Капабланку...

ШАХМАТНЫЙ КОРОЛЬ ОДЕССЫ

Второе августа 1974 года было выходным днем перед заключительным туром традиционного тогда турнира IBM в Голландии. Только что закончился последний сеанс в кинотеатре «Тушинский», и вот я стою вместе с Владимиром Тукмаковым на улице вечернего бурлящего Амстердама. «Ты думаешь, лучше предложить ничью прямо сейчас или все же дождаться завтрашней партии?» — спрашивает Володя. У него прекрасное настроение, он лидировал весь турнир и, опережая конкурентов на целое очко, практически обеспечил себе первое место. Партия последнего тура с Геллером не должна принести много волнений: у Геллера турнир сложился не очень — только 50 % очков, ему не на что претендовать, да и вообще — оба одесситы, не говоря уже о том, что и отчитываться придется обоим в Спорткомитете СССР. «Я не решился постучать к нему», — вспоминал Тукмаков на следующий день на закрытии турнира, в котором он поделил 1 — 3-е места, — «полоска света выбивалась из-под двери, на ручке которой висела табличка «Не беспокоить», и я явственно слышал стук шахматных фигур по доске». Хотя партия последнего тура и длилась сорок ходов, из дебюта Тукмаков не вышел: он стоял безнадежно уже с пятнадцатого хода.

Сейчас, четверть века спустя, вижу хорошо Геллера того времени: немногословного, с характерной мимикой, нередко с покачиванием головы, сопровождаемым скептическим поднятием бровей; клетчатый пиджак, который он аккуратно вешал на спинку стула, пепельницу, наполненную окурками, всегда стоявшую рядом с ним. В то время разрешалось курить прямо за партией, а курил он очень много. Упрямый с ямочкой подбородок, медлительная походка вразвалочку — всем своим видом Геллер напоминал скорее бывшего боксера или немолодого боцмана, сошедшего на берег, чем гроссмейстера мирового класса.

Этой же самой походочкой он поднялся на сцену Центрального Дома железнодорожников в Москве в далеком 1949 году, году своего первого чемпионата СССР, чтобы остаться в элите мировых шахмат на несколько десятилетий. Все эти годы он стоял на самой вершине шахматной пирамиды несуществующей теперь страны, о которой профессионал Запада Ханс Рее говорил: «Когда я бываю в СССР, мне кажется, что любой кондуктор трамвая играет в шахматы лучше меня». Тогда же была сенсация — выигрыш в последнем туре белыми у Холмова давал молодому одесситу, только что ставшему мастером, золотую медаль чемпиона страны. Испанская, редкий вариант Берда, избранный Холмовым, к которому Геллер оказался неподготовленным, и — проигрыш. Это случится с ним еще не раз ~ проигрыш в последнем туре, нередко и в важнейших партиях: Кересу — в матче, например, или Саксу — в Москве в последнем туре межзонального. Перехлест эмоций? Игроцкий азарт? Игра на максимум?

Во время московского дебюта Геллеру было 24 года, гроссмейстеры-профессионалы сегодняшнего дня нередко отыграли в этом возрасте уже сотни партий на самом высоком уровне. У Геллера же на лучшие для роста шахматиста годы пришлась война, а тогда было не до шахмат. Гроссмейстером он стал только через три года, а в 1953-м играл уже свой первый кандидатский турнир — знаменитый претендентский турнир в Цюрихе. Таких турниров на первенство мира набралось у него в общей сложности шесть за всю карьеру; в одном из них, в 62-м году, отстал от победителя — Петросяна — только на пол-очка. Победы во многих международных турнирах, с десяток Олимпиад, участие в 23 первенствах СССР — сильнейшей тогда шахматной державы мира. Он выигрывал эти чемпионаты дважды — в первый раз в 1955-м, во второй — в 1979-м, в 54 года — удивительный рекорд. Но дело не только в спортивных регалиях и званиях — Ефим Геллер оставил свой яркий след в шахматах.

Вспоминает Василий Смыслов: «Был он настоящим классиком шахмат, стоял на передовых позициях в те времена, когда шахматы были в расцвете в нашей империи, и побеждал всех без исключения выдающихся шахматистов. А что чемпионом мира не стал, так это свыше дается, для этого надо звезду особую иметь в судьбе — значит, не дано ему было этой звезды, а шахматист был замечательный, яркий, динамичный».

Борис Спасский говорит о Геллере, как об очень цельном игроке: «Под его продуманностью даже Фишер часто ломался. Когда Геллер был в своем ключе, он разбивал кого угодно. И я восхищался всегда этой вот его цельностью, продуманностью — не только прекрасно поставленным дебютом, это само собой, но именно продуманностью игры после него, игровыми планами. Он был гроссмейстер очень высокого класса и играл одну-две партии в год, которые определяли направление в шахматах в том или ином дебюте. Такой, например, была его партия против Смыслова в защите Грюнфельда из матча Геллер — Смыслов 1965 года, та, где он несколько раз жертвовал ферзя».

Анатолий Карпов: «Идеи у Геллера были глубокие, хотя мне еще Ботвинник говорил в свое время: все идеи Геллера нужно трижды проверить. И действительно, увлекшись, мог и пропустить кое-что в анализе, но идеи бывали очень глубокие. Ну, и, конечно, упрямый был в анализе безумно, но, может, в шахматах это иногда и неплохо — отстаивание своих идей, вот и Фурман был тоже упрямый. Но в тренерском коллективе Геллер был человек тяжелый, старался вытеснить остальных, поэтому я в какой-то момент и прекратил с ним работу».

Марк Тайманов сыграл с Геллером множество партий: «Одна из наиболее памятных — из последнего тура чемпионата страны в 1952 году, когда он выиграл у меня, а Ботвинник каким-то чудом у Суэтина, и Ботвинник догнал меня. Геллер имел свое ярко выраженное творческое кредо, обладал большой стратегической фантазией, был беззаветно влюблен в игру. Геллер всегда был настроен на максимум. Помню мемориал Алехина в Москве в 1956 году, сейчас сказали бы «супертурнир». Играли и чемпион мира, и все сильнейшие гроссмейстеры: Ботвинник, Смыслов, Бронштейн, Керес, Глигорич, Найдорф, Сабо, Унцикер. Сам Геллер в турнире не играл. «Ну, место пятое — было бы нормально», — ответил ему на вопрос, как думаю сыграть. Усмехнулся в ответ характерно: «А я без мыслей о первом месте просто играть бы не мог». Вообще говоря, все наше поколение: Авербах, Геллер, я, в меньшей степени Бронштейн и Петросян — было приучено к постоянной и глубокой аналитической работе, но в этом отношении, думаю, Геллер выделялся среди нас».

Глубокая аналитическая работа Геллера над шахматами всегда имела одну цель: найти лучший ход в позиции, не просто хороший, а лучший, определяющий саму сущность позиции. Он был полностью погружен в шахматы, полностью сконцентрирован на них. Лев Альбурт, помнящий Геллера по Одессе конца 50-х годов, отмечает в нем редкое сочетание усидчивости и изобретательности, полное отсутствие легковесности: «Если есть выражение «Down to earth», то о Геллере определенно можно сказать «Down to chess».

«Причем здесь ничья? Разве в этом дело? — выговаривал он мне после проигранной Властимилу Янсе партии в Амстердаме в 1974 году. — У вас же лучше было. Где? Ну покажите, покажите. Мне же за позицию обидно». Это «за позицию обидно» слышу, как сказанное вчера. «Каждое утро в Крыму, где мы готовились к матчу с Фишером, — вспоминает Спасский, — я видел Геллера за одной и той же позицией: сицилианская с ферзем черных на Ь2. Он пробовал ее и так, и этак, и с ладьей на Ы, и по-другому, хотя я ему и говорил, что правильная идея — КЬЗ. Но он все стоял на своем, упрямый был очень, мне потом и Карпов говорил, что упрямый, очень упрямый… Но усидчивость была в нем необыкновенная. Можно сказать, что он развил свой талант задницей, а задница, в свою очередь, развивалась посредством таланта…» Сам Геллер говорил: «Вот, разнервничаюсь или просто неприятности какие, посижу за шахматами этак часов пять-шесть — постепенно приду в себя…» По свидетельству тех, кто знал его близко, он мог днями находиться в таком состоянии. Очевидно, что время, проведенное Геллером за анализом, во много раз превышало то, когда рядом тикали шахматные часы, а напротив сидел соперник. Шахматы не отпускали его ни днем, ни ночью. «Иногда во сне шептал шахматные ходы, — вспоминает его вдова Оксана, — или, просыпаясь ночью, подходил к столу, чтобы записать пришедший вдруг в голову вариант».

На Олимпиаде в Люцерне в 1982 году говорил с ним как-то о расширении дебютного репертуара. Геллер советовал мне включить в него закрытый чигоринский вариант испанской. Помню, спросил его: «И сколько времени потребуется, чтобы освоить это?» Он задумался ненадолго: «На вашем уровне?» (Я играл тогда регулярно в Тилбурге и в Вейк-ан-Зее — сильнейших турнирах того времени). «Все собрать, обработать, понять, наиграть? Ну, года полтора…» Дело было, разумеется, еще в докомпьютерные времена, но характерен сам подход к вопросу.

Он рано понял старую истину, что удача ждет того, кто к ней хорошо подготовился. Знания его в дебюте были исключительно глубоки, и известны слова Ботвинника, что «до Геллера мы староиндийскую защиту по-настоящему не понимали». В дебютной теории всегда есть понятие «что носят». Так, сейчас, к примеру, «носят» вариант с Сс5 в испанской черными, систему с Ь4 и Ле1 в староиндийской или с ЛЫ белыми в Грюнфельде. Так было и в его время. Геллер никогда не обращал на это внимания, сам был законодателем мод, следуя собственным идеям и принципам. Бронштейн, избравший на межзональном турнире в Петрополисе в 1973 году тяжелый вариант защиты Алехина и проигравший Геллеру фактически без борьбы, отвечал, оправдываясь, на вопрос одного из коллег: «А что мне было с ним играть, ведь он же все знает». Превосходно ставя начало партии, сам Геллер понимал очень хорошо, что дебют является только прелюдией борьбы, подчеркивал, что надо уметь играть все — и острый миттельшпиль, и скучный эндшпиль, уметь вести и пассивную защиту, и темповую игру. Говорил молодому Дорфману об уже вышедших на всесоюзную арену Белявском и Романишине: «Вы не берите с них примера, они ведь — однорукие шахматисты», подчеркивая, по его мнению, пристрастие обоих к определенному типу позиций. По многим партиям Геллера можно учиться высочайшей технике игры, технике, которая, по определению Владимира Горовица, есть не что иное, как совершенно ясное представление о том, чего вы хотите, и обладание полной возможностью для совершенного выполнения этой задачи. Думаю, что это определение техники применимо не только к музыке, но и к шахматам, и что Ефим Геллер обладал такой техникой.

Виктор Корчной сыграл первую партию с Геллером полвека тому назад: «Было это в 1951 году в первенстве общества «Наука», и проиграл я тогда черными гамбит Шара — Генига… Был он, конечно, блистательный игрок и внес много нового, своего в теорию дебюта. Может, кто и играл так раньше, но его трактовка, например, невзрачного хода Се2 в сицилианской заставила по-другому взглянуть на весь комплекс этих позиций. В своих лучших партиях Геллер приближался к гениальности, хотя это его я имел в виду, когда писал в своей автобиографии, что гений и злодейство — вещи совместимые. Все эти его вместе с Петросяном козни и заговоры против меня. В молодые годы был он преимущественно тактиком, но потом возмужал и начал по-своему трактовать и дебют, и шахматы вообще, но что же касается человеческих качеств…»