Детектив и политика 1991 №5

* * *

Через тонкие стены была слышна песня «Папа Док на всю жизнь!», доносившаяся из ночного бара «Фламбуайен». В течение нескольких секунд это были единственные звуки в номере.

— Сядьте! — повторила Симона. — Не беспокойтесь: меня никто не видел — я прошла через сад виллы «Креоль».

Малько сел на одну из двойных кроватей. Он уловил запах рома: Симона Хинч была пьяна.

— А я как раз хотел снова с вами повидаться, — сказал Малько. — В Вашингтоне мне сообщили, что у вас были нелады с Жакмелем, но…

Молодая мулатка пронзительно засмеялась — но ее смех сразу же оборвался. Она судорожно открыла сумку, достала пачку сигарет и закурила.

— Я передумала. Теперь я согласна работать с вами и Жакмелем. Ради моего отца: он уже много лет мечтает вернуться на родину. Может быть, это его последний шанс. Я не имею права лишать его этого.

Малько колебался:

— Не знаю, насколько…

— Замолчите! — выкрикнула Симона. — Я все равно сделаю по-своему!

Она вдруг двусмысленно улыбнулась и спросила:

— Что это вы сегодня такой робкий? Даже не пытаетесь меня поцеловать!

И, вызывающе глядя на него, она бесстыдно раздвинула ноги. Малько не смог помешать себе ни бросить взгляд на ее прекрасно вылепленные бедра, ни подавить острое желание. Но какая метаморфоза произошла с Симоной? В ней так странно сочетались вызов и отчаяние…

— С какой стати мне вас целовать?

Ее улыбка была одновременно насмешливой и горькой:

— В прошлый раз вы меня поцеловали! Я помню, какое ощущение вызвал ваш язык во рту — он был похож на маленькую теплую улитку. Я тогда почувствовала отвращение. Но сейчас — другое дело!

И поскольку он не отвечал, она произнесла, глядя ему в глаза, несколько крепких слов, которые шокировали Малько. Потом встала и, шатаясь, подошла к нему. Ее живот был на уровне его лица. Она спокойно сбросила платье и осталась в простых белых трусиках и лифчике, отчетливо выделявшихся на смуглой коже. Ее дыхание могло убить муху в двадцати метрах. Она выпила не меньше бутылки рома. Взгляд у нее был полубезумный, лицо застывшее, лишенное всякого выражения.

Она обошла кровать, легла рядом с Малько и впилась в него жадным поцелуем. Ее губы, в прошлый раз такие безжизненные, были словно пиявки, язык лихорадочно шарил у него во рту. Распаленный Малько прижался к ней всем телом: она резко подалась тазом назад, словно испугалась, — но потом снова прильнула к нему и начала срывать с него рубашку. Затем, прерывисто дыша и не отрывая своих губ от его, на ощупь сняла все остальное. Ее движения были грубыми и неуклюжими. И все-таки Малько испытывал сильнейшее влечение к этой фурии. Ее живот то вжимался в него до боли, то судорожно отдергивался назад, как будто она хотела ускользнуть. За все это время она не произнесла ни слова. Глаза у нее были закрыты. Когда Малько медленно и нежно проник в нее, она вдруг словно окаменела. Чувствуя, как в нем нарастает напряжение, он целиком отдался зову инстинкта…

Симона была вялой и неподвижной. Судя по всему, она явно ничего не почувствовала и теперь лежала на спине с закрытыми глазами, будто рядом никого не было. Малько еще не приходилось заниматься любовью таким странным образом. Он попробовал собраться с мыслями. Из ночного бара по-прежнему слабо доносились звуки оркестра. Малько повернулся к Симоне и тронул ее за руку: она не отреагировала. По ее ровному дыханию он понял, что она спит.

Лежа в темноте рядом с ней, он старался угадать причину ее неожиданного поведения. Она сделала все, чтобы добиться близости с ним, но не получила от нее никакого удовольствия.

Воздух в номере посвежел — кондиционер снова работал. Малько пошел в ванную принять душ. Когда он вернулся, Симона по-прежнему спала. Он улегся на другую кровать.

Малько разбудили странные звуки, доносившиеся с соседней кровати. Прошло несколько секунд, прежде чем он смог их определить: это были прерывистые и бурные рыдания. Он встал и протянул руку к Симоне. Она тотчас же притянула его к себе с необычайной силой и, содрогаясь от рыданий, прижалась к нему. Охваченный жалостью, он погладил ее по голове.

— Простите меня, — прошептала она.

Постепенно молодая женщина успокоилась. Малько зажег ночник у ее изголовья. Она издала вопль:

— Нет! Не надо света!

Он поспешно щелкнул выключателем. Симона прижалась к нему еще крепче.

— Мне нужно поговорить с вами, — едва слышно сказала она. — Я сейчас расскажу вам то, что никогда никому не рассказывала. Но только не зажигайте свет — мне будет слишком стыдно!

Она провела губами по его груди.

— Вы целовали меня так нежно! Извините меня за все, что я наговорила. Я слишком много выпила: думала, вдруг хоть так наконец получится… Но все-таки не получилось — не смогла…

Она снова заплакала.

— Почему? — мягко спросил Малько.

Симона ответила не сразу. Когда она заговорила, ему пришлось напрячь слух, чтобы ее услышать:

— Я расскажу вам о Жакмеле. Только ни о чем не спрашивайте и не перебивайте — иначе у меня не хватит мужества… Так вот: во время «большой чистки» противников дювальеризма Габриэль Жакмель, который тогда был шефом тонтон-макутов, явился к нам со своими людьми, чтобы арестовать меня, моего брата, мужа и нашего трехмесячного сына. Моя мать схватила ребенка и выскочила из квартиры. Они нагнали ее на лестнице и насмерть забили палками. Я все это видела… Потом Жак-мель отвез нас в свою «штаб-квартиру», которую он устроил в борделе, в конце улицы Карфур. Там у меня на глазах он зарубил мачете мужа и сына. Я надеялась, что и меня он тоже убьет — но он схватил меня за волосы, поволок в соседнюю комнату, заставил встать на колени, потом расстегнул «молнию» на брюках, усмехнулся и сказал: «Если будешь паинькой, я дам тебе десять гурдов и отпущу, домой!» Я была как сумасшедшая: укусила его изо всех сил. Он кричал, бил меня кулаком по голове, потом ударил меня рукояткой пистолета, и я потеряла сознание…

Симона умолкла. Малько решил, что она не в силах больше говорить. Из ночного бара по-прежнему доносилась все та же танцевальная мелодия.

Монотонным голосом Симона продолжила свой рассказ;

— Когда я очнулась, то лежали на животе, голая, привязанная к деревянным козлам примерно метровой высоты. Какая-то совершенно пьяная доминиканская шлюха поливала мне лицо ромом. Потом появился Жакмель. Он с трудом передвигался. Никогда еще я не видела столько ненависти в человеческих глазах. Я была уверена, что сейчас он будет насиловать меня, но не хотела, чтобы он увидел мой страх и отвращение — не хотела доставлять ему это удовольствие. Он усмехнулся: «Скоро ты будешь умолять, чтобы я тебя взял, но я до этого не опущусь. Ты останешься жить, но крепко запомнишь Габриэля Жак-меля! Сегодня вечером ты будешь участвовать в шоу. Жаль, что сейчас тут нет иностранцев…» Я сразу же поняла, что он имеет в виду, и стала орать, как безумная. Весь Порт-о-Пренс знал, что этот бордель славился представлением, которое очень нравилось иностранным туристам: доминиканская проститутка совокуплялась с ослом. Я должна была ее заменить… Со мной случилась истерика: в эту минуту я действительно готова была умолять Жакмеля овладеть мной… Доминиканская проститутка, вдрызг пьяная, поношенная и злобная, схватила меня за волосы и крикнула: «Чего ты боишься — я это проделываю каждый вечер! Тебе скоро понравится!..»

Помолчав, она продолжила еще тише, но все таким же монотонным голосом — словно находилась под гипнозом:

— Я пробыла там две недели. Номер с ослом повторяли пять или шесть раз. Я думала, что умру от боли и омерзения. Когда Жакмель, который боялся огласки, узнал, что эта история дошла до президента, он вывел меня на улицу и сказал на прощание, что убьет, если я не буду держать язык за зубами… С тех пор я ни разу не была ни с кем близка…

Малько был вне себя от ярости. Так вот что в ЦРУ называли «неладами»! Если бы в мире существовал конкурс эвфемизмов, Рекс Стоун мог бы с полным основанием претендовать на золотую медаль.

Симона сильно сжала ему руку.

— Вы меня вылечили, — сказала она. — Даже несмотря на то, что я ничего не почувствовала. Теперь я могу встретиться с Жакмелем лицом к лицу. Могу пойти даже на сотрудничество с ним. Я вам уже говорила: в целом мире у меня есть только один близкий человек — мой отец. Он для меня все. Я хочу, чтобы его мечта наконец осуществилась — чего бы мне это ни стоило! Я уверена, что вы сумеете меня защитить.

— Я вами восхищаюсь, — сказал Малько.

— В один прекрасный день мы расквитаемся за все, — добавила она. — Но это будет после победы. Я прекрасно понимаю, что Жакмель был только инструментом в руках «папы Дока».

ЦРУ умело находить себе союзников. Теперь Малько не оставалось ничего другого, как идти до конца.

— Надеюсь, что мы победим, — сказал он.

— Я тоже надеюсь.

Оба замолчали. Через несколько минут по ее ровному дыханию Малько понял, что она опять уснула. Он с удовольствием последовал бы ее примеру, но не смог сомкнуть глаз: это погружение в жестокий, кровавый и анахроничный мир не прошло даром для его нервной системы. Беспокоило его и весьма проблематичное сотрудничество Симоны Хинч и Габриэля Жакмеля. Этот альянс был опаснее нитроглицерина. Кто знает, какая реакция будет у молодой женщины, когда она встретится со своим мучителем?