Возможны варианты...

«Крокодил есть водный зверь. Хребет его — аки гребень, а хобот — змиев. А голова у него — василискова. А егда оный зверь станет человека ясти, тогда начнет плакати и рыдати. А ясти не перестанет».

Это — из «Азбуковника» начала XVIII века. Выписку сделал я давно и, признаться, только лишь по одной причине: очень уж поразило сочетание наивности и символики, воображения и точности. Посмеявшись, о ней забыл. А недавно, перебирая бумаги, прочел еще раз и удивился, как наивность более чем двухсотпятидесятилетней давности символически точно объясняет судьбы некоторых людей, поселивших в душе своей чудище, которое, плача и рыдая, не перестает однако «ясти человека», хозяина своего. А может, и хозяином-то стало само это чудище? А человек — добровольный раб в услужении у него?!.

…На старинном накатанном тракте стоит тоже старинное село, центральная усадьба богатого колхоза. Некоторое время назад это крепкое хозяйство вдруг стало клониться вниз. Причин, как всегда в таких случаях, было много, в достатке объективных, в достатке субъективных. Но одно несомненно — свою роль сыграл здесь также главный инженер колхоза. Назовем его Иваном Васильевым.

Долгое время он слыл среди односельчан человеком добрым, работящим и скромным. Наверное, таким он был и в самом деле. Во всяком случае, односельчане уважали его, а это уже само по себе говорит о многом — почет не живет без хлопот. Инженером он был отменным, все у него всегда крутилось и вертелось, не зная заторов и заминок. Да и то сказать надо, что сам он, бывало, для общего блага тоже не мешкал. Его рабочий день, что клубок: утром дернет за ниточку — до вечера разматывает. А надо — и ночь прихватит. Комбайнеры его особенно любили. Чуть где какая заминка у них выйдет — сейчас же на своем «шиньончике» подскочит главный инженер. Возьмется за дело, до поздней ночи не отойдет от агрегата, но исправит поломку, на которую в мастерской «Сельхозтехники» меньше недели не ушло бы. Опыт у Васильева большой: на знаменитом ЧТЗ работал, институт заканчивал уже взрослым человеком, после армии, где тоже с техникой дело имел.

Семья у Васильева, по понятиям наших дней, немалая: трое детей, мать, жена. Однако жили в достатке. Получали более пяти тысяч рублей в год деньгами да на каждый заработанный рубль килограмм зерна. Жилье колхоз дал комфортабельное по той возможности, на какую была способна его экономика. Стараниями женщин дом обихожен и подворье не пустое, огород и садик есть.

Словом, жили не тужили, пока хозяин не споткнулся. Добро бы еще ногой, а то душой. Зацепился не за бревно, а за рублик, вроде бы случайно оказавшийся на пути.

Началось с пустяка: был в гостях у своих родственников и там увидел, как выращивают песцов. Домой вернулся с думкой, которая не давала покоя: стоит ли материальный интерес тех немалых душевных забот, которых потребует домашняя звероферма?

Но до поры, до времени обманывал себя, думая, что им руководит не меркантильный стимул, а именно душевная увлеченность: понравились, мол, эти шустрые зверьки, такие неподатливые к приручению, что вот захотелось и тут свои силы испробовать. Вскоре завел трех самок и трех самцов, и пошла в его жизни такая круговерть, которой впоследствии и сам стал не рад, которая круто изменила его жизнь, но из своей орбиты не отпускала.

Когда у песцов появились щенки, возникла у Ивана Васильева новая забота: куда же и как сбывать шкурки, которых набиралось до тридцати за сезон. На рынок ехать и трясти там связкой мехов считал зазорным, чем немало гордился. Но легко ушла забота. В селе, почуяв добычу, появились перекупщики, брали товар чохом по 300 рублей за шкурку. На рынке она уже стоила 400 рублей. Все довольны: Васильеву девять тысяч, перекупщикам — три. Какой заработок в колхозе может сравниться с этим побочным промыслом. И увяз в нем инженер, сам не заметил, как жадность обуяла.

Но ведь коварство наживы именно в том, что, проникая в душу человека даже и под невинной личиной, она эту душу корежит до неузнаваемости. Вскоре главный инженер колхоза уже не думал о тракторах и комбайнах, о надоях и урожаях. Он каждую минуту старался урвать от службы, чтобы забежать на свое подворье, накормить свои «живые деньги».

Не скажу, чтобы никто не обеспокоился судьбой Васильева. Раньше других забил тревогу райком партии. Сначала разговоры с инженером шли в стиле «тонких намеков», дипломатично. Не помогало. Перешли на иной стиль: дали понять, что возможны «оргвыводы». Не помогало.

Васильев хоть и прост, да себе на уме. На все намеки только ухмылялся: что вы сделаете? Закона, запрещающего или даже хотя бы регламентирующего любительское звероводство, тогда не было. Да и откуда было взяться такому закону, если до последних лет не было самого явления этого — безудержного пушного частного предпринимательства. Налог с прибыли Васильев платил без махинаций, на которые шли иные его «коллеги» по промыслу. Словом, со всех сторон гладок. Тогда районные власти решили оторвать колхозного специалиста от самой возможности частнопредпринимательской деятельности. Васильева назначают главным инженером районной «Сельхозтехники». В райцентре выделили ему квартиру: в коммунальном доме звероферму не разведешь.

Вот как здорово все обмозговали, одного не учли: Васильев оказался к тому времени уже целиком во власти наживы. Переезд на новое место жительства он откладывал под самыми различными предлогами. Хотя на работу из родного села ездил исправно, настоящим техническим руководителем «Сельхозтехники» так и не стал. Сам себе Васильев объяснял это тем, что ему не интересна новая работа: много бумажных забот и мало живого дела.

Тут он, положим, душой кривил. Уж где-где, а в организации, которая заботится об исправности машинно-тракторного парка целого района, практических дел более чем достаточно. Тут скорее иное, если даже говорить по высокому счету: уровень забот оказался не тех привычных мерок, которые были в колхозе. Надо было Васильеву найти в себе душевные и умственные силы для работы на новой ступени. Этого-то у него и не оказалось, потому что все его устремления и заботы вертелась вокруг подворья, которое каждое утро оставлял с большим сожалением. Потому каждый вечер он стремглав летел туда. И день-деньской не забывал о нем, ибо даже новое место службы использовал на благо собственному подворью: «по блату» закупал дешевые корма, в основном мясо, для своих зверей. Вкупе с неким совхозным зоотехником, которого тоже пристрастил к пушному бизнесу, пустился и на махинации. Зоотехник уценивал до копеек мясо забитого в хозяйстве скота, якобы больного.

Словом, стяжательство уже крепко опутало Васильева своей липкой паутиной, изменило его психологию, подменило жизненные ценности. Рублем стал он оценивать все и вся.

Что толкает иного человека в погоню за лишним рублем? Нужда?

Как-то говорили: страшна не сама нищета, страшно презрение, которым сопровождается она. Неимущий считался человеком второго сорта. И это был закон капиталистического образа жизни, ибо, как говорил Маркс, на одном полюсе общества стояла утонченность потребностей и средств для их удовлетворения, на другом — скотское одичание, полнейшее упрощение потребностей. Тогда сам прогресс уподоблялся отвратительному языческому идолу, который не желал пить нектар иначе, чем из черепов убитых.

Не по количеству денег, не по богатству личного гардероба ценим людей мы. Уважаемыми «миллионерами» считаем тех, на чьем рабочем счету — миллионы тонн руды и стали, метров ткани, налетанных километров. Истинные советские миллионеры — коллективы колхозов и совхозов, работающих высокорентабельно. Ушла в прошлое нищета. Социализм раскрепостил и потребительские запросы народа. Появились средства для их удовлетворения, более разнообразными и утонченными становятся сами потребности. И если словарь Даля, отражая жизнь народа минувшей эпохи, трактует потребление только лишь как удовлетворение нужды, необходимости житейской, то современное понятие этого слова куда богаче, оно включает в себя и потребности моральные, духовные.

Зачастую и сама материальность потребностей отражает запросы духовные. Вот любопытный пример. Социологи провели исследования на ряде предприятий Челябинска. Сравнивались потребительские установки школьников и их родителей. Почти половина старшеклассников включила в число прочих предметов, необходимых для нормальной жизни, магнитофон. Среди родителей только один процент согласился с этим мнением. А когда ровно через десять лет социологи повторили свои опросы в тех же самых коллективах, подавляющее число взрослых сочло магнитофон совершенно необходимым в повседневной жизни и даже поставило покупку его в число первоочередных нужд. Вот вам и трансформация самого понятия «нужда»! Необходимость магнитофона объяснялась не только возросшими материальными возможностями, но и возросшими духовными потребностями: магнитофон, по мнению опрошенных взрослых, нужен для обучения детей иностранному языку, их культурного развития, для общего развития всей семьи. Социализм дает возможности для удовлетворения этих главных потребностей человеческой личности, не отвергая и нужд сугубо материальных, наоборот, стремясь на основе развития производства, на основе эффективности общественного труда как можно полнее удовлетворить их. Только всякая ли нужда является истинной потребностью духовно развитой личности? Тут все дело в мере, которая определяется нравственностью общества и личности. Хотя сам рост потребностей я бы назвал одним из двигателей прогресса.

У меня хранится статья из одной газеты. Ее корреспондент был участником любопытного эксперимента. Группа парней налегке отправилась в тайгу, чтобы проверить, сможет ли человек существовать в экстремальных для него, с точки зрения привычной жизни, условиях, вне удобного быта, окруженного массой вещей и услуг. Оказалось, может. Оказалось — не так уж много человеку и надобно-то. Во всяком случае, без подавляющего большинства вещей обойдется. И вот размышления журналиста по этому поводу:

«…Постепенно и незаметно для самого себя человек становится рабом вещей. Привыкает к ним и уже не представляет себе жизни без них. А ведь если вдуматься, то окажется, что рядом с нами крайне немного вещей, без которых мы действительно не могли бы обходиться. Что нам нужно? Крыша над головой, простая удобная постель, предметы первой необходимости в домашнем обиходе. А чем мы окружили себя? И не упомнишь всего… Многие вещи, приобретенные не то по горячечности, не то по безрассудности, лежат бесцельно, забытые… Нет, не умеем мы, во всяком случае, подавляющее большинство из нас, отказаться в повседневной жизни от ненужных вещей. Жажда накопительства и обладания вещами — вот что еще приобрел человек в процессе развития цивилизации. Приобрел в этой погоне вместе с инфарктом, инсультом, раком и разнообразным ассортиментом нервных болезней. А жил бы человек спокойнее, разумнее, скромнее — ничего бы этого не было. Во всяком случае, в массовом масштабе не было».

Позволю себе согласиться далеко не со всеми этими утверждениями. Прежде всего, с теми, будто человеку так немного надо. Нет, ему надо много. И прежде всего, ему надо жить не в экстремальных условиях, когда его потребности действительно могут быть сведены к минимуму для поддержания жизни. Сама история человечества есть борьба с необходимостью бороться за существование. Маркс считал, что личность должна быть одинаково всесторонней и в своем производстве, и в своем потреблении. Не хлебом единым жив человек. Потребительская неразвитость — тоже плохо. А проповедникам аскетизма напомню слова шекспировского короля Лира:

Сведи к необходимости всю жизнь,
И человек сравняется с животным.