Ворошенный жар (сборник)

* * *

Длящаяся уже полтора года война имеет свое прошлое, значит — историю. То, что происходит сейчас, — хроника. А то, что было в войну — год назад, — уже эпос. Во всяком случае, я имею возможность это ощутить, потому что мы возвращаемся на места, связанные с тяжелыми днями прошлогоднего февраля, когда дивизии были отрезаны от своих. Сейчас на этих пожарищах, в этих лесах, на этих большаках память выносит из глуби (год прошел!) целые куски пережитого. И все то, что пережито тогда, видится уже на отдалении и, может, даже сейчас сильнее и драматичнее, и всем, кто выжил, памятна та ночь. Мне рассказали о ней.

…В лесу велено было не скопляться кучно, чтобы меньше было жертв в случае налета. Все были строго предупреждены не производить шума, разговаривать потихоньку, костров не разводить. Все же вспыхивали огоньки, прикрытые ветками хвои, и подсаживались погреться у этих чадящих маленьких костров. Медленно тянулось время. Голодные люди спали, подостлав под себя лапник. Когда стало смеркаться, все пришло в движение, слышались команды, люди выходили из лесу и, строясь, потянулись по дороге. (Теперь, когда я мысленно вижу эту колонну — у многих винтовка без патронов, годна лишь для штыкового боя, у других все равно что нет ее, потому что обморожены руки; солдат, шатаясь, изнуренно несет на себе ручной пулемет; раненые ковыляют, поддерживаемые товарищами, — я понимаю — то был марш отчаяния. Но тогда в этом потоке, втягивающем все новые толпы, стекавшиеся из лесов, людям чудилось — они необоримы.)

В темноте терпеливо тащились неведомо куда, меся снег, по занесенным дорогам и полям, обходя деревни. Только слышно было, как выкликали номера частей, как командиры высылали боевое охранение или брали людей сменить тех, кто изнемог, идя впереди и протаптывая дорогу по пояс в снегу.

Где-то в стороне пролетали змейки трассирующих пуль. Повсюду было тихо. Но ночь кончалась.

Здесь, на близких к немцам подступах, рассредоточить такое количество людей, чтобы перебыть светлый день, не было возможности. И людская масса, захваченная стихией движения, была уже неостановима. Поток валил и валил неудержимо вперед.

Развиднелось. Стало видно, что с дороги отходят в сторону, садятся на снег те, кто совсем обессилел и не мог больше идти. Затравленно, с тоской в глазах или с безразличием смотрят на проходящих мимо. Кто-то громко просит, чтобы его пристрелили, и зло матерится вслед.

Уже командирские бинокли различили у деревни копошащихся немцев. И оттуда в свои цейсы с недоумением и наверняка с испугом обнаружили скопище нашего войска.

Всполошенно ударила вражеская артиллерия.

Дым накрыл наше войско, вопли раненых и разорванные тела.

Вдруг одинокое пронзительное «Ура» и разноголосый отклик ему, разросшийся в неописуемое мощное «ур-ра-а». Все, кто был жив, поднялись с бешеным ревом, рванулись, чтобы колоть штыком, душить врага.

Немцы побросали орудия. Казалось, еще немного… и в неистовом броске всей массой сомнут их, проломятся.

Но люди путались в глубоком рыхлом снегу на поле, спеша, застревая, валясь друг на друга, барахтались, поднимаясь. «Гранаты к бою!» — но их было еще не добросить до врага.

У немцев хватило времени понять, что наши без огневых средств. Стали рваться на поле снаряды, заулюлюкали мины, свистя, лопаясь.

Люди увязали в снегу, осев, пропадая. Кто мог, стал отползать к лесу…