Русская идея от Николая I до Путина. Книга II - 1917-1990

Самое интересное, однако

Не знаю, что скажет читатель, но мне кажется, что гипотеза, которую я взялся проверить, доказана. Не забудем, однако, что ситуация, в которой оказался Солженицын, уникальна. «Все смешалось в доме Облонских»: с ног на голову опрокинулась славянофильская картина мира. Запад, которого он вслед за своими наставниками терпеть не мог, оказался вдруг в непривычной роли единственной надежды России на освобождение. От чего? От отечественного самодержавия (авторитаризма), который ему, как всякому славянофилу, следовало оправдывать. Поистине ЛОВУШКА-22. Как быть в такой, непредвиденной наставниками ситуации, буквально разрывавшей его на части?

И он метался. Отпугивал своих от Запада: «в последние десятилетия проступили опасные, если не смертельные пороки многопартийной системы». Главный из них: «безграничная свобода дискуссии приводит к разрушению страны перед нависающей опасностью и к капитуляции в непроигранных войнах». Чего ждать от него такого: «в немощи воли, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженной душой»? Но если не от него, то от кого? И, противореча самому себе, Солженицын пытался мобилизовать Запад, поднять на борьбу с «нависающей опасностью». Втолковать, что: «все сегодняшние дальние зрители скоро все увидят не по телевизору, но — в уже проглоченном состоянии».

Если честно, у Запада и его многопартийной системы есть куда более серьезные недостатки, чем «раздерганная душа» или свобода дискуссии. Например, то, что ее, эту систему, оказалось слишком легко ИМИТИРОВАТЬ — чтобы лицемерно прикрыть продолжающийся произвол власти. Но и в этом случае приходится все-таки подражателям вводить ее, как бы иллюстрируя тем самым справедливость старинной поговорки, что «Лицемерие — дань, которую порок вынужден платить добродетели».

Как бы то ни было, презирал Солженицын Запад. Презирал за расхлябанность, за несобранность, одним словом, за неспособность, — и это, согласитесь, самое интересное — спасти Россию. От самой себя.