Кто ищет...

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ

Глава семьи. Кто законодательствует в семье Поляновых? Кого можно назвать «главой»?

Ответить на этот вопрос не так-то просто.

Когда-то безошибочным способом для определения «отцовского» или «материнского» права было выяснение того, в чьей собственности находится имущество. В наше время этот критерий не проходит. Не владеют старшие Поляновы ни мельницей, ни пролеткой с парой лошадей, ни даже сносной квартирой, с помощью которых могли бы держать своих отпрысков в узде. Сберкнижки у них отродясь не было, каждая заработанная копейка шла в дело. Единственное, что дети в избытке имели от матери, так это строгость, покупала же она им только самое необходимое. Отец до сих пор ходит в шинели и в сапогах «от милиции», а его выходные ботинки того фасона, который нынче уже нигде не отыщешь.

Короче говоря, на приданое и на наследство дети рассчитывать не могут, и с этой точки зрения их зависимость от родителей сведена к нулю.

Мы как-то сели с Людмилой и посчитали, может ли она в свои девятнадцать лет вдруг зажить самостоятельной жизнью? Получилось — может. Переберется в общежитие медицинского института, на втором курсе которого она учится, а к стипендии будет подрабатывать тридцатку ночной няней в больнице. Трудно будет? Но другие живут…

Борис Ефимович однажды сказал мне: «Вот разговариваю с Людкой и вижу: слушает меня с отстегнутыми ушами. И про себя, наверное, думает: ох и надоели вы мне со своим учением! Как возьму да как перейду на полную самостоятельность — и не сдохну! Вот жизнь пошла!»

Продолжим, однако, наши рассуждения. Если исходить из принципа: кто платит, тот и заказывает музыку, — что тогда получается? Доходы пенсионера Бориса Ефимовича, хоть он и подрабатывает вахтером при ДОСААФ, раза в полтора меньше доходов сына, квалифицированного слесаря-сборщика. Мария Осиповна тоже работает — уборщицей, но ее зарплата не намного больше стипендий дочерей. Спрашивается, кто у кого на иждивении? И вообще, является ли в наше время уровень заработка достаточным критерием для определения «главы семейства»? Все Поляновы заняты полезным делом, кроме деда Осипа, который свое уже отработал, и правнуков, которые свое еще отработают. Но вовсе не исключено, что именно правнуки и есть истинные законодатели, если собрать воедино заботу о них, подчиненность их будущему всех помыслов и поступков взрослых. Что же касается деда Осипа, то и он не лишен голоса. Он может еще и по затылку треснуть, что производит огромное впечатление.

Стало быть, авторитет родителей?

Бесспорно. Но, отвечая так, мы должны учесть, что дети у Поляновых уже не бегают с голыми пупами по улице. Славе — двадцать семь лет, Тамаре — двадцать четыре, Людмиле — девятнадцать. Когда-то отец казался им самым высоким, самым умным и сильным человеком на земле. Сегодня, как говорит Слава, «то ли я вырос, то ли папка уменьшился».

Это открытие он сделал не сразу, постепенно, оно было горьким и далеко не радостным, — но что поделаешь, если сама жизнь утвердила этот неожиданный вывод сына.

С тех пор «авторитет в одну сторону», по Славкиному выражению, был уже невозможен: сын откровенно претендовал на взаимность. Его знания стали не меньше, если не больше, родительских, и жизненный опыт поднакопился, и была у него счастливая способность мыслить самостоятельно.

И вот теперь Мария Осиповна «допускает к детям» только совет, но никак не командование. Получат Слава с Ириной зарплату, она им и скажет: «Лучше кушайте в охотку, чем Ольге игрушки покуплять!», но как они поступят на самом деле, ее уже не касается.

Что же остается, уважаемый читатель?

Любовь к отцу с матерью? Но испокон века, взаимная любовь детей и родителей делает родителей слабыми, а детей сильными.

Религия? Но когда умерла бабушка, завещав перед смертью похоронить ее с попом, Мария Осиповна не умела перекреститься. Так что на религию, когда-то державшую семью в кулаке, полагаться сегодня немыслимо.

Традиция, в силу которой отец по одному только отцовскому праву имел власть над детьми? Но такую традицию мы давным-давно похоронили, в самом законе провозгласив равенство членов семьи. Наши дети в шестнадцать лет получают паспорта, эту своеобразную индульгенцию на самостоятельность, а в восемнадцать они уже могут выбирать в Верховный Совет. Как стукнешь таких ложкой по лбу, если они не к месту засмеются за обеденным столом? Как привяжешь таких к дому? Запретишь им жениться, учиться или выбирать профессию по желанию?

Так, может, нет цепей, соединяющих членов семьи в единое целое? Так, может, нет и «главы» в современных семьях?

В том-то и дело, что есть! — только не единоличный, а, я бы сказал, раздробленный, с ярко выраженным лидерством каждого члена семьи в каждом конкретном вопросе. На смену религии, имущественной зависимости и домостроевским традициям пришло уважение, перед которым нужно поставить слово «взаимное», пришел авторитет — и тоже «в обе стороны», пришло равноправие.

Семья, как известно, ячейка государства, а коллегиальность — это требование времени. Поляновы, пусть даже стихийно, блестяще это подтверждают. Когда-то и у них в семье за отцом было и первое и последнее слово, а сегодня для решения серьезных вопросов они собираются на семейный совет, где дети на равных с родителями произносят речи, высказывают суждения, против чего-то возражают, с чем-то соглашаются и ведут себя далеко не глупо. В конечном итоге семья принимает, как ныне принято говорить, научно обоснованное, а не волевое решение.

А у матери, у Марии Осиповны, после каждого семейного совета остаются две возможности: либо открыто и громко торжествовать, либо тихо поплакать в подушку.

Конфликты. Обычных скандалов в любой семье всегда предостаточно, но они, как бездымный порох, вспыхивают ярко, а сгорают быстро. Мы же будем говорить о конфликтах, имеющих в основе разные точки зрения по принципиальным вопросам. При этом не забудем, что семья — добровольно-принудительная ячейка: мужья и жены объединяются добровольно, а дети появляются на свет, отнюдь не давая на то согласия. Очевидно, наши исходные позиции для оценки разного рода конфликтов тоже должны быть разными.

Если между родителями складываются невыносимые отношения, мы понимаем: они противоречат добровольной природе брака и потому ставят семью под удар. Быть семье или не быть, зависит в конце концов от отца с матерью, не от детей. Дети — страдающая, но бессильная сторона, и какие бы люди ни расходились, какая бы семья ни рушилась, это всегда трагедия, которой нельзя не сочувствовать.

К счастью, взрослые Поляновы по наиболее важным вопросам обнаруживают трогательное единство, а если и ссорятся, то так, чтобы дети не слышали и продолжали смотреть на них «теми же глазами», как сказала Мария Осиповна.

Иначе складываются отношения внутри молодых пар, особенно у Ирины со Славой. Они тоже родители, хотя и недавние, и основные конфликты у них — «становленческие», связанные, главным образом, с желанием Ирины утвердить себя в молодой семье.

Пожалуй, ни одна революция в мире не осуществлялась так трудно и долго, как женская эмансипация. Она происходит и сегодня, мы это увидим на маленьком примере, взятом из Славиной семьи. Но прежде я хотел бы напомнить читателю, что, когда Конвент провозгласил в 1793 году права человека и гражданина, этим гражданином был мужчина. Некая Олимпия де Гуж, поняв это, немедленно выдвинула в противовес семнадцать пунктов прав женщин. Она сказала: «Если женщина имеет право всходить на эшафот, то она должна иметь также право всходить на трибуну!» Бедной Олимпии де Гуж удалось воспользоваться только первой половиной провозглашенного ею лозунга: в ноябре 1793 года она взошла на эшафот и сложила свою пылкую голову.

А между тем, сказал бы я с некоторой тревогой в голосе, история знает случаи, когда женщины определенно брали верх над мужчинами. В Центральной Африке, например, на реке Замбези жило племя балонцев, в котором молодой человек, женившись, переселялся в деревню своей жены и брал на себя обязательство снабжать тещу дровами до конца ее жизни.

Вернемся, однако, к обещанному примеру. Олимпией де Гуж была Ирина. (Забегая вперед, скажу, что на эшафот поднялся все же Слава, а не она.) Так вот, Слава с получки частенько выпивал с друзьями — не потому, что любил выпить, а потому, что не умел отказать. Ирина, конечно, возражала, и вовсе не в целях экономии денег — читатель это скоро поймет. Первое время она ходила к проходной, где собирались многие женщины, и сопровождала мужа до дома. Друзья, как им и положено, смеялись, а Ирина плакала, устраивала громкие скандалы при всех, на лестничной клетке, что называется — в голос. Она была, по выражению Марии Осиповны, «девушкой ладной, но дерзкой», а соседи, как известно, к каждому услышанному слову умеют прибавлять десять своих. Очень вся семья переживала за Славу и его «вибрирующую» честь. Он, как мог, успокаивал жену, говорил ей: «Не кричи, люди ведь слушают», но куда там — чистая «итальянка»! «Мне, — кричит, — плевать, мне ты важен!»

Коротко ли, долго ли продолжалось это, но, когда я познакомился с Поляновыми, у них в семье уже торжествовала «новая жизнь». В день получки Слава надевал белую рубашку, светлый галстук, хорошо отутюженные (им самим, замечу в скобках) серые брюки, коричневый пиджак с торчащим из кармана бежевым платочком, черные мокасины, каблуки у которых ему пришлось по настоянию Ирины свести на конус, и вместе с женой, слегка подмазавшей губки, отправлялся в ресторан. Кстати сказать, в компании тех самых друзей, которые некогда смеялись, а теперь вели под ручки собственных разодетых жен.

Борис Ефимович презрительно называл ресторан «ресторацией, где женщины при их-то золотом возрасте ходят почти что нагишом», и никак не брал в толк, что ресторан — не обязательно то место, где следует напиваться, а где можно послушать музыку, потанцевать, посмотреть на людей и показать им себя. Провожая сына, он глядел на него взглядом поверх очков, всем видом своим говоря, что сын докатился до ручки. Во времена Бориса Ефимовича по ресторациям не ходили.

Сегодня в семье у Славы «нет раздела на мужчину и женщину», как сказала Ирина. Добиться этого было трудно, шла ломка характера и ломка традиций, но Ирина все же добилась, и теперь они с мужем все делали вместе: и гуляли, и занимались хозяйством, и нянчили дочь. Если Слава уходил в магазин, Ирина за это время вбивала металлический карниз в стену. У нее, конечно, получалось плохо, но и тут они были равны, так как обед, приготовленный Славой, иногда бывал пересолен. Ничего, ели — смеялись. Любопытно то, что Слава не скрывал от соседей своих кухонных забот, ходил гордо и авоську из «Люкса», как назывался ближайший к ним магазин, носил не пряча. Равенство он считал справедливым, потому что усвоил простую истину: сделаешь жене добро — себе же будет лучше.

Вы слышите, мужчины?

Но основной водораздел отношений во всех семьях, как и в этой, проходит по линии матерей и дочек «отцы — дети». И это естественно, это отражает нормальный процесс развития общества.