Новое начало? Западные немцы в первое послевоенное десятилетие

Миф о «преодолении прошлого»

Немцы смогли разобраться в собственном прошлом, осудить его, признать коллективную ответственность и только поэтому сумели построить демократическое государство — еще один миф, оказавшийся невероятно живучим в общественном сознании. Реальность выглядела прямо противоположным образом: сначала были построены стабильные политические и экономические структуры, а затем уже немецкое общество занялось преодолением своего прошлого.

Широко известно эссе Х. Арендт, в котором она в 1950 г. изложила свои впечатления от поездки в Германию. «Нигде ужасы и разрушения не вызывают так мало чувств и слов, как в самой Германии, — писала она. — Общее отсутствие эмоций, в любом случае очевидная бессердечность, иногда прикрытая дешевой сентиментальностью, есть наиболее заметный внешний симптом глубоко укоренившегося, упорного и временами злобного нежелания увидеть и разобраться в том, что же в реальности случилось». По словам Арендт, это «бегство от реальности есть бегство от ответственности» [Arendt 1994: 249–250].

Нельзя сказать, что недавнее прошлое было покрыто в Германии завесой молчания. В ранней ФРГ о прошлом говорили много и охотно. Но обычно воспоминания немцев были, по словам Дж. Фишера, «направленными, избирательными и служащими самооправданию» [Fisher 2007: 11]. Речь шла преимущественно о собственных страданиях — под бомбами, от голода и холода. Как уже говорилось выше, немцы предпочитали считать себя такими же жертвами обстоятельств, какими были пострадавшие от действий Третьего рейха. Военные преступники, еще остававшиеся в начале 1950-х гг. в заключении под контролем держав-победительниц, сплошь и рядом воспринимались как невинно осужденные, наказанные за то, что просто выполняли свой долг. Политики, церковные деятели и общественники ФРГ развернули массированное «наступление» на представителей держав-победительниц с требованием немедленно помиловать и отпустить военных преступников, сидевших в английских, французских и американских военных тюрьмах. Узников называли «невинными жертвами несправедливости», которые «вынуждены страдать за весь германский народ». Пресса смаковала недостатки «правосудия победителей» и утверждала, что настоящая цель оного — не покарать злодеев, а обезглавить и унизить немецкий народ. Доходило до того, что «жертвами произвола и террора» называли эсэсовцев, которых судили во Франции за резню гражданского населения в Орадуре! [Frei 2002: 138] Стоит отметить, что речь идет о высказываниях не правых радикалов, а вполне респектабельных «центристских» политиков и газет. Присутствовали и элементы слегка завуалированного шантажа: говорилось о том, что все эти расследования и наказания мешают настоящему примирению народов. А когда речь зашла о создании западногерманских вооруженных сил как части совместной обороны Запада, распространился тезис о том, что ни один немецкий солдат не наденет униформу, пока его боевые товарищи несправедливо сидят за решеткой [Frei 2002: 152].

Отдельной категорией были немецкие военнопленные, остававшиеся на территории Советского Союза; им были адресованы самые горячие симпатии западногерманского общества. Совершенные ими преступления уже никого не интересовали.

Рассуждения К. Ясперса и Т. Манна о коллективной вине и ответственности интересовали в первое послевоенное десятилетие лишь весьма ограниченный круг людей. Более того, человека, который стремился привлечь внимание к проблемам жертв нацизма и соучастия в преступлениях режима большого количества немцев, легко могли обвинить в том, что он пытается спровоцировать гражданскую войну. Весьма показательна биография Филиппа Ауэрбаха — еврея, бывшего узника концлагеря, который после окончания войны занимал ряд ответственных постов в различных административных органах (в частности, государственного комиссара по делам жертв расовых, политических и религиозных преследований в Баварии). Ауэрбах выступал за немедленную и эффективную помощь всем жертвам национал-социализма, а также привлекал внимание к коричневому прошлому многих государственных функционеров ранней ФРГ. В итоге в 1952 г. ему был предъявлен ряд обвинений, и он предстал перед судом, все члены которого являлись бывшими членами НСДАП. Осужденный на два с половиной года тюрьмы, Ауэрбах покончил с собой; два года спустя дело было пересмотрено, приговор признан ничтожным [Brenner 2016: 259–263].

Отказ от обсуждения коллективной и индивидуальной вины и ответственности поощрялся федеральным правительством. Первый федеральный канцлер К. Аденауэр с момента образования ФРГ взял курс на интеграцию бывших национал-социалистов в новую систему. Аденауэр прекрасно понимал, что новая республика не имеет широкой поддержки у населения — скорее к ней относятся равнодушно, — и стремился в первую очередь не допустить формирования мощного антигосударственного течения, во главе которого могли бы стать представители старой элиты, считающие себя немецкими патриотами, которым нанесли незаслуженную обиду. Политика по отношению к бывшим соучастникам нацистских преступлений оказывалась в итоге весьма великодушной при одном условии: если они хотя бы внешне демонстрировали лояльность новой системе.

Первый федеральный канцлер в личных беседах говорил, что не верит и никогда не верил в людей; это во многом определяло принимаемые им решения [Dahlhoff 2015: 27]. Политика Аденауэра заключалась в том, чтобы интегрировать старые элиты в новое государство и тем самым обезвредить их. Вопрос о том, действительно ли человек стал искренним сторонником демократии или продолжал в глубине души тосковать о старых добрых временах, имел сугубо второстепенное значение. Столь же второстепенным становился вопрос о его прошлых деяниях — существовал своего рода консенсус, заключавшийся в том, что преступления совершала верхушка НСДАП и СС, а обычные администраторы, дипломаты или юристы просто выполняли свою работу, не испытывая симпатии к нацистам и время от времени предотвращая еще худшие преступления.

Уже в своем первом правительственном выступлении 20 сентября 1949 г. Аденауэр заявил: «Денацификация принесла много несчастья и много вреда. Действительные виновники преступлений, совершенных в эпоху национал-социализма и во время войны, должны быть наказаны. Однако в остальном мы не должны больше делить людей в Германии на два класса: политически безупречные и небезупречные. Это разделение должно исчезнуть как можно скорее». И далее: «Федеральное правительство полно решимости везде, где это представляется допустимым, оставить прошедшее в прошлом» [Erste Regierungserklärung… 2001]. В дальнейшем в партийно-политическом дискурсе закрепилось обозначение бывших нацистов как «совершивших ошибку»; утверждалось, что ошибиться может каждый и ошибку нужно прощать [Frei 2002: 29].

31 декабря 1949 г. специальным законом об амнистии были отменены все наказания для «мелких преступников» — тех, кому был назначен денежный штраф или тюремное заключение сроком менее шести месяцев. По словам Н. Фрая, этот закон «представлял собой акт в высшей степени символический в политическом отношении <…>. Впервые на федеральном уровне получил подкрепление менталитет “просто оставим все в прошлом”, уже возникший в немецком послевоенном обществе» [Frei 2002: 25].

В мае 1951 г. был принят «Закон о завершении денацификации», позволивший всем бывшим нацистским преступникам занимать должности на государственной службе. Итоги уже были описаны выше: в органах власти ранней ФРГ весьма высокую долю руководящих кадров составляли люди с коричневым прошлым. К примеру, в 1953 г. 60 % всех глав департаментов в министерствах ФРГ являлись бывшими нацистами. В Министерстве иностранных дел эта доля была еще выше [Taylor 2011: 342]. Аденауэр в 1951 г. заявил по этому поводу: «Мы нанесем стране больший ущерб, если создадим министерство из господ, которые полны благих намерений и обладают прекрасными качествами, но ничего не понимают в этом деле» [Dahlhoff 2015: 373]. Согласно другому законодательному акту, принятому во исполнение ст. 131 Основного закона, чиновники, уволенные победителями сразу после войны из-за их нацистского прошлого, могли претендовать на компенсации, пенсии и возвращение на службу. Одновременно был принят закон о компенсациях пострадавшим в период национал-социализма [Dahlhoff 2015: 377]. В 1954 г. появился еще один закон об амнистии, частично касавшийся преступлений, совершенных в последние месяцы существования Третьего рейха. В итоге «к середине 1950-х гг. лишь крошечное меньшинство преступников напрямую расплачивались за свои прошлые деяния» [Frei 2002: 91].

Возникшее в результате этих мер положение дел воспринималось как весьма несправедливое уже некоторыми современниками описываемых событий. «Ганс Хунгерман стал оберштурмбаннфюрером и ведал в нацистской партии вопросами культуры. Он воспевал эту партию в пылких стихах, поэтому у него в 1945 г. были неприятности и он потерял место директора школы; но с тех пор его притязания на пенсию давно государством признаны, и он, как бесчисленное множество других нацистов, живет припеваючи и даже не думает работать. Скульптор Курт Бах просидел семь лет в концлагере и вышел оттуда нетрудоспособным калекой. Нынче, через десять лет после поражения нацизма, он все еще добивается маленькой пенсии, подобно другим бесчисленным жертвам нацистского режима. Он надеется, что ему наконец повезет и он будет получать семьдесят марок в месяц; это составляет около одной десятой той суммы, какую получает Хунгерман, а также около одной десятой того, что уже много лет получает от государства руководитель гестапо, организовавший тот самый концлагерь, где искалечили Курта Баха, не говоря уже о гораздо больших пенсиях, которые выплачиваются всякого рода генералам, военным преступникам и именитым партийным чиновникам» — так завершал в середине 1950-х гг. свой роман «Черный обелиск» Эрих Мария Ремарк [Ремарк 2014: 477].

И действительно, эта часть политики Аденауэра может быть оценена не только как спорная с моральной точки зрения, но и как весьма неоднозначная по своим последствиям. С одной стороны, она предотвратила формирование правой антигосударственной оппозиции, позволив демократическим институтам утвердиться в ранней ФРГ. С другой — имела определенные долгосрочные негативные последствия, в частности спровоцировав масштабные общественные конфликты и радикальный молодежный протест конца 1960-х гг. Широко пропагандировавшийся восточногерманскими властями тезис о том, что ФРГ является лишь продолжением Третьего рейха под новой вывеской, находил отклик у части западногерманской молодежи, поскольку в его основе лежали определенные реальные факты.

Применявшийся правительством Аденауэра подход в отношении прежних элит имел определенное сходство с принятым на заре существования Веймарской республики. Однако имелось и одно важное отличие. С людьми и организациями, открыто выступавшими против новой системы, велась достаточно жесткая борьба. В 1952 г. была запрещена Социалистическая имперская партия — прибежище бывших нацистов, не желавших отказаться от своих взглядов. Одновременно была сорвана попытка таких же «вечно вчерашних» путем инфильтрации взять под контроль Свободную демократическую партию. За похвалу в адрес Гитлера публичная фигура могла понести вполне реальное наказание. Когда в конце 1949 г. депутат от правой Немецкой партии Вольфганг Хедлер позволил себе речь с одобрением нацистской расовой политики, его мгновенно лишили иммунитета и начали судебный процесс. Хед-лера также выгнали из партии, что фактически поставило точку в его политической карьере. Суд закончился ничем ввиду противоречивости доказательств (речь не записывалась, имелись только устные свидетельства), что вызвало возмущение в первую очередь у социал-демократов; на повторном процессе Хедлера приговорили к девяти месяцам тюрьмы. Этот случай также привел к активной разработке законов о защите демократического устройства ФРГ [Frei 2002: 237–250].