Антинаучные

Глава 1

— Чего с этими книжками делать-то? — задумался Илья Кузьмич и почесал в затылке. Рука машинально потянулась дальше, к полке, на которой лежала ополовиненная пачка «Мальборо». Илья Кузьмич вовремя опомнился, руку отдернул и строго покачал головой, осуждая сам себя.

— Ай-яй-яй, хрен ты старый. Нет уж, раз бросил курить, значит, что? Значит, держись теперь. Однако с книжками-то чего делать? — снова озадачился он, глядя на кучу школьных учебников. «Алгебра», «Физика», «Геометрия»… Учебники остались от внучки Катерины, которая еще весной оставила их здесь, а на вопрос деда только легкомысленно отмахнулась: мол, делай, что хочешь, мне уже не пригодятся. Сама села в самолет и усвистала тогда с подругами на море. Оно и понятно, в университет Катька уже поступила, теперь ей все эти книжки без надобности. Кроме учебников английского языка, конечно — те внучка аккуратно отложила. Поступила-то на факультет иностранных языков, а там любое лыко, как говорится, в строку, и школьные знания пригодятся тоже. Учится теперь, грызет гранит науки.

— Ландон… из э кэпитал… оф Грэйт Британ… — наморщив лоб, попытался припомнить что-то из английского Илья Кузьмич. Дальше этого дело не пошло. В голову лезло только «хенде хох» и «же не манж па сис жур». С таким лингвистическим багажом в Англии делать было точно нечего. Впрочем, дачник-пенсионер, а по совместительству — сторож на общественных началах садоводческого товарищества «Рябинка-2» Илья Кузьмич Большаков в Англию не собирался.

— Крыжовник поспел, какая Англия? — вслух сказал он. Да и кроме крыжовника было полно дел. Например, вызвать бригаду, чтобы пробили еще одну скважину под водяной насос. Штакетник покрасить, опять же. Нет, дел-то вагон и маленькая тележка, вот только когда все успеть?

На улице, в вечерней темноте, кто-то истошно заорал. Илья Кузьмич вздрогнул, и все мысли о крыжовнике разом вылетели из головы. Он отдернул занавеску и вгляделся за стекло. Ничего не было видно.

— Кого там нелегкая принесла? — заворчал сторож вполголоса, одновременно удивляясь. В «Рябинке» сроду не водилось хулиганов, или, скажем, наркоманов. Которые, понимаешь, обколются своими шприцами, а потом лазят и лазят, соленья с вареньями ищут. Нет, народ здесь был обстоятельный, старой закалки. Кто побогаче да помоднее — для тех был коттеджный поселок «Эдельвейс», километров пять дальше по дороге, у речки. Раньше там стояла какая-то деревенька в три двора, но после перестройки вымерла с концами, а избы хозяйственный народец из числа дачников растащил на дрова и другие надобности. Место долго пустовало, но потом его к рукам прибрали какие-то хваткие ребята, которые и построили элитный поселок. Дома там были по большей части двухэтажные, окруженные коваными заборами, в гаражах стояли дорогущие иномарки, а на подстриженных лужайках, около бассейнов солидные люди по субботам жарили не шашлыки, а барбекю.

— Как в лучших домах Лондона и Парижа! — хмыкнул Илья Кузьмич. В «Рябинке-2» домики были скромные, деревянные, на грядках, щедро унавоженных, росли помидоры с огурцами, а по весне все дружно гнули спину над сотками, сажая картошку.

— Зато свое, не покупное, — снова озвучил вслух свою мысль сторож, вглядываясь за окно. — Да кто там лазит-то? Кому не спится в ночь глухую?

На тумбочке резко зазвонил телефон. Старенький аппарат, хорошо хоть, без диска, кнопочный. Большаков снял перемотанную синей изолентой трубку и сказал:

— Алё.

— Кузьмич! — рявкнула трубка. Сторож отвел ее от уха, поморщился и ответил:

— Ты, что ль, Ваня? Чего орешь-то, как в задницу укушенный? Что случилось? На улице орут, понимаешь, ты орешь… А я тут…

— Кузьмич! — перебил голос в трубке. Собеседник шумно дышал и был, похоже, не на шутку взволнован. — Ты там как?

— Кверху этим самым! — огрызнулся сторож. — Нормально я. А чего это ты заботливый такой, а? Если денег занять, это мимо. До пенсии еще две недели, так что экономия и бережливость — наше все.

— Да погоди ты о деньгах талдычить! В окно глядел?

— Ну, — подтвердил Большаков. — Базлает там кто-то. Сегодня, вроде, не выходной еще.

— Зомби там, Кузьмич! В натуре, вот побожусь! Самые натуральные зомби! У меня старуха в огороде возилась, да уж часа два как нету ее… А потом началось. Я сижу и поверить боюсь — неужто схарчили ее? Это за что ж мне такое счастье-то?

Большаков вспомнил сожительницу собеседника — а в том, что это был Иван Демьянов из переулка по соседству, он даже не сомневался — и аж содрогнулся. Баба была скандальная. Да чего там — сволочная была баба, редкостная грымза. Никому от нее не было прохода, а уж когда выпьет… «Да, о такой плакать никто не будет», — мысленно подытожил он, и спросил:

— Ты там на радостях принял, что ли? Какие зомби, Ваня? Телика насмотрелся? Или этой своей газетки, как ее там… «Вестник ЗОЖ», начитался? Да откуда у нас зомби-то?

— А я знаю? — огрызнулся на том конце провода Демьянов. — Только я тебе говорю: они это. Некому больше. На моих глазах почтальона сожрали!

— Да ты что! — аж присел на табуретку Илья Кузьмич. Почему-то он поверил Демьянову. Голос у того был испуганный и серьезный. А главное — трезвый был голос. Ни в одном, как говорится, глазу. «Что теперь делать-то?» — закрутилась в голове мысль, и колючие мурашки побежали между лопаток.

— А ну-ка, отставить! — прикрикнул он сам на себя. В трубке матерился Иван и сторож рявкнул туда: — Отставить панику, я говорю! Ты повиси на проводе, я схожу, сам гляну.

— Кузьмич, — запричитал в трубке сосед, — ты осторожнее давай, они злые, как собаки!..

— Не учи отца… — буркнул Большаков и положил трубку на стол. Подошел к старенькому холодильнику «Саратов», потянул на себя чмокнувшую резиной дверцу и не глядя, на ощупь, вытянул из морозилки заиндевелую бутылку водки. Холодильник, хоть и застал еще самого Леонида Ильича на посту генсека, морозил исправно. Водка мягко, без плеска полилась в граненый стакан. Набулькав до половины, Иван Кузьмич выдохнул и мелкими глотками выпил водку. Чувствуя, как внутри разливается тепло, он занюхал куском черствого хлеба. Потом негромко сказал: «За ВДВ!» — открыл дверь и шагнул в темноту.

Снаружи было тепло и даже душно. Похоже, собиралась гроза. Большаков напряженно вглядывался в необычно глухую темень, вытягивая шею и силясь разглядеть, что творится за забором. «Фонарик! Фонарик не взял, остолоп!» — выбранил он себя. Пришлось вернуться, найти фонарик в кармане куртки, висящей на вешалке, и снова выйти на крыльцо.

Круг света заскакал по кустам, и вдруг замер, уткнувшись в кошмарную харю, торчавшую среди листвы. Илья Кузьмич вздрогнул, ребристая обрезиненная рукоятка фонарика вдруг стала неприятно скользкой в ладони. Харя открыла рот, полный натыканных как попало зубов, из которого потянулась белесая нитка слюны, и утробно зарычала.

— Слышь? — злясь на себя за испуг, зарычал в ответ Большаков. — Ты если нажрался, так спи у себя на участке! Куда лезешь? Отоварю, мало не покажется! — и отшатнулся невольно, когда харя поперла из кустов вперед. К зубастой харе оказалось на тощей шее прикреплено упитанное туловище в заляпанных чем-то темным лохмотьях. В круге фонарика мелькнул полуоторванный погон с мелкими звездочками.

Сторож охнул. Погон был знакомый, да и харя теперь показалась тоже какой-то свойской, будто виделись где-то, и даже совсем недавно. «Это ж наш участковый!» — будто кто-то включил свет в голове Большакова. Лохмотья оказались драной полицейской формой, погоны — капитанскими, а харя — бывшим лицом участкового Светлова.

— Капитан! — заорал Илья Кузьмич. — Ты чего? Окстись! — он приметил на боку полицейского кобуру: застегнутую, правда, но, похоже, не пустую. Рычащий Светлов елозил по ней скрюченными пальцами правой руки, похоже, не понимая, что это и зачем висит на ремне.

— Ай-ай-ай! — злобно, отыгрываясь за недавний испуг, обратился к бывшему участковому Большаков. — Ты чего это здесь хулиганишь, а? Представитель власти порядок должен блюсти. А сам что делаешь?

Участковый не реагировал. Точнее сказать — как раз-таки реагировал, но не так, как должен был бы это делать нормальный полицейский. Он снова зарычал и полез вперед, вытянув скрюченные руки в сторону Большакова. Илья Кузьмич напрягся.

— А ну-ка, уйди с крыльца. Частная собственность тут! Уйди, я кому сказал! Вот образина… Нет, точно напился, а то и чего хуже. Наркоманов наловят на дачах, а потом сами по-скотски себя ведут.

Он говорил громко и напористо, поглубже забивая гаденький шевелящийся внутри страх. Светлов, или кто-то в его обличии, упрямо лез вперед, и надо было что-то с этим делать. Наркоман или нет, а мужик-то здоровый, так и до членовредительства недалеко. Кузьмич пошарил вокруг себя взглядом, сопровождая его фонариком, и обнаружил стоящую рядом лопату. Инструмент был отменный. Черенок для нее Большаков выстругал с любовью и всем тщанием, из ветки старого дуба, который мужики спилили на окраине дачного кооператива. В дуб попала молния, ствол лопнул, и дерево рухнуло прямо на линию электропередач, разом обесточив весь поселок. Потом поверженный дуб утащили на пилораму, но одну ветку Илья Кузьмич себе приберег. Вот и пригодилась.

Войдя в соприкосновение с головой участкового, лопата издала глухой звон. Черенок, на что дубовый, аж затрещал. Но выдержал — бил сторож от души, с молодецким замахом. Светлов свалился с крыльца и теперь лежал на траве, загребая вокруг руками, точно большой черный жук.

— Что ж творится-то? — спросил недоуменно Большаков, ни к кому конкретно не обращаясь. Ответа он не ждал, но в это время незваный гость перевернулся на живот и начал медленно подниматься.

— Да едрить твою мать! — рявкнул сторож, от неожиданности ударившись плечом об косяк. И снова вдарил неугомонного капитана лопатой. Несколько ударов превратили зомби в безжизненную — Большакову очень хотелось бы в это верить — груду плоти.

— Вот не было печали, — пробормотал Илья Кузьмич, разглядывая неприятно заляпанную лопату. — Это что ж мне теперь? Нападение на представителя власти корячится? Не хотелось бы!

Он плюнул от избытка чувств, и вернулся в дом. Телефонная трубка так и лежала на тумбочке, и оттуда комариным писком доносился встревоженный голос Демьянова:

— Кузьмич! Кузьмич, ты там как?

— Как у жены за пазухой! — огрызнулся Большаков, подняв трубку. — Слушай, Ваня, твоя правда. Ересь какая-то творится.

— Что же делать-то теперь? — причитал Демьянов.

— Что, что, — раздраженно ответил сторож. — Снимать штаны и бегать! А если серьезно, Ваня… Что ты тут сделаешь? Вот ты в город звонил?

— Ага. Звонил, несколько раз, — откликнулся его собеседник, — и в полицию звонил, и мчсникам, и пожарным даже…

— А что, у нас уже горит что-то? — хмыкнул Большаков, рассеянно водя оселком по лезвию лопаты, и без того уже бритвенно-острому.

— Душа у меня горит! — заорал Демьянов в трубку. — Это что ж творится, Кузьмич? Ходят толпами какие-то упыри по поселку, а нас никто спасать не едет? Как так-то?!

— Ты не блажи, я тебя хорошо слышу. Не едут, ну и понятно, ты же не вип какой-нибудь, и не на Рублевке живешь. Ну и что, дозвонился?