Том 2. Эфирный тракт
- Автор: Андрей Платонов
- Жанр: Русская классическая проза
- Дата выхода: 2011
Читать книгу "Том 2. Эфирный тракт"
* * *
Устроив вновь прибывшее стадо на участок степного разнотравия, открытый недавно Високовским около одного дальнего одичавшего колодца, Босталоева возвратилась ночью в совхоз. Вермо играл на гармони, а Кемаль плясал с тем выражением, словно хотел выветрить из себя всю надоевшую старую душу и взять другой воздух из дующего ветра.
Странно и опасно было видеть костер в степной темноте, веселых людей, крылья могучей мельницы, башню и слушать, как всеобщий человеческий голос, прекрасную музыку, всегда соответствующую намерению борющихся большевиков. Босталоева вошла в среду людей и стала танцевать по очереди со всеми товарищами, пока не перепробовала всех; только Вермо, как занятый музыкант, не мог потанцевать с Босталоевой, но зато она, двигаясь, обещала ему достать агрегат для бурения на ювенильное море, и Вермо с энергией радости начал еще лучше играть на гармони. Один погонщик вентиляторного вола стоял в стороне, не примкнув к дружбе и музыке, но и его Босталоева взяла в дело танца, отчего погонщик весь заухмылялся и уже заранее согласен был положить всю свою силу на совхозном строительстве – настолько он мало еще видел нежности в жизни. Танцуя, погонщик нюхал подругу-директора и наслаждался своим достоинством, нужностью и равенством с высшими друзьями, а Босталоева глядела на него близко и улыбалась ему в лицо своей улыбкой серьезной искренности, своими спокойными верными глазами, и погонщик чувствовал ее легкую руку на своем плече, привыкшем к тяжести и терпению.
Глядя на танцующих, Вермо успел уже продумать вопрос о рационализации отдыха и счастья, а сам не мог победить в своем сердце чувства той прозрачной печали, которая происходила от сознания, что Босталоеву может обнять целый класс пролетариата и она не утомится, она тоже ответит ему со страстью и преданностью.
Вскоре погонщик умрищевского вола заржал от радости не своим голосом – женским басом, и танец постепенно прекратился, поскольку долгое веселье превращается уже в скорбь.
Наступила полночь: воздух начал прозябать от росы и отсутствия солнца, и всем людям, всей технической бригаде Вермо и Кемаля, захотелось спать и согреваться. Тут же стало известно, что вся теплая одежда ушла со вновь нанятыми пастухами на пастбища, на месте была только одна громадная кошма, метров в десять или пятнадцать длины. Все влезли под ту кошму, Босталоеву положили в середину, чтобы ей было теплей, и ближние соседи отодвинулись от нее, желая дать Босталоевой больше дыхания и свободы, если она будет шевелиться во сне.
Наутро в совхоз приехала в таратайке Федератовна, и с ней прибыл в качестве кучера секретарь райкома Определеннов. Старушка еще издали закричала от злости, решив, что умрищевцы управились украсть без нее весь совхоз.
– Подожди ты шуметь, убогая, – остановил ее Определеннов, не терпевший никакого визга на земле как знака бессилия. – Побольше спокойствия, бабушка, – нам ничто не страшно.
Застав под кошмой население совхоза, Определеннов стянул со спящих кошму, и они сразу проснулись как оголтелые.
Опомнившись, видя недовольство старухи и секретаря, Вермо начал порочить естественное самотечное устройство природы и потворство этому оппортунистическому устройству со стороны администрации совхоза, например, разве земляночно-землебитная и деревянная форма совхоза не есть ненависть к технике? Разве можно получить мясо от полуголодного, непоенного скота, бродящего в печали по пище десятки верст ежедневно? И мы снесли в ночь всю совхозную убогость, дабы освободить мебель с утварью и взять из них гвозди, доски и прочие материалы для истинной техники, для устроения продукции совхоза!
– Он прав вполне, – с неопределенной грустью сказал Кемаль.
– Вы еще понятия не имеете о большевистской технологии, – говорил Вермо среди летнего утра, неумытый и постаревший от темпа своих размышлений, – у вас нет органического ощущения техники как первого чувства своей жизни…
Федератовна, осознав, что кто-то хотел обидеть науку, враз стала на точку яростной защиты Вермо и приветствовала речью башню и мельницу.
Определеннов смеялся над старушкой и был рад, что в «Родительских Двориках» под видом чувственного восторга происходит на самом деле социалистическое скотоводство, превозмогающее все существующее на свете на этот счет.
– Говори теперь ты, Високовский, – предложил Определеннов.
– Хотя я зоотехник, – сказал Високовский, желая выявить чем-нибудь охватившую его радость зоотехнического творчества, хотя бы тем, что покаяться, – хотя моя дисциплина долгое время была заражена невежественным оппортунизмом и вредительством и взглядом на зоологию как на мягкую какую-то, тихую науку, где все гармонично и эволюционно, но я заявляю, что советская зоотехника немыслима без металлургии, без машиностроения, без электрификации, потому что только железо и огонь добудут нам воду в сухих степях, потому что лишь тонкая пульсация электричества, приближающаяся по нежности и остроте своего факта к жизненным явлениям, к зоологии, лишь она, эта пульсация, игра солнечной энергии в атомной глубине материи, как определяет Николай Эдвардович Вермо, лишь она даст нам излишний нарост мяса на костях животных, позволит нам рационально забить скот, сохранить его без потерь и отлично транспортировать. Затем я предлагаю уничтожить немедленно текучесть рабсилы…
– Как конкретно? – спросил Определеннов, вслушиваясь с полным сердцем в слова специалиста.
– Уничтожить ее как текучесть, как пережиток разрыва города с деревней… Нужно ввести скользящую шкалу профессий, чтобы пастух был обучен строительству и мог быть плотником зимой или еще чем-либо, чтобы человек обнимал своим уменьем несколько профессий и чередовал их во времена года… Каждый трудящийся может и обязан иметь хотя бы две профессии – наш Кемаль имеет их целых четыре, – это даст десятки тысяч экономии по одним «Родительским Дворикам»… Да здравствует наша жизнь и наш напряженный труд для всех товарищей… как дальних, так и близких! – неожиданно кончил скромный Високовский и медленно покраснел, почувствовав свою заключительную патетическую бестактность.
– Да здравствуют наши социалистические специалисты! – громко сказал Определеннов, чтобы уничтожить краску ложного смущения с лица Високовского.
Но Високовский покраснел еще гуще, и все засмеялись, а Босталоева смеялась до тех пор, пока у нее не вышли слезы, блестевшие на свете солнца, как роса на черной траве ресниц. Все люди поглядели на глаза Босталоевой, а Вермо сказал:
– Я ручаюсь, что не каждый еще сумеет умереть из нас, как наступит высший момент нашей эпохи: нам тогда потребуется лишь построить оптический приемник-трансформатор света в ток, как мы сейчас строим радиоприемники, и через него к нам польется бесконечная электрическая энергия – из солнечного пространства, из лунного света, из мерцания звезд и из глаз человека… Вот какая проблема, товарищи, сидит в одном взоре Босталоевой, а вы увидели ее глазами полового мещанства: так ведь никуда не годится!
– Глянь в мои глаза, – попросила Федератовна. – У меня там горит электричество иль потухло?
Вермо поглядел в старушечьи очи.
– Плохо горит, – сказал инженер, – у тебя бельма растут.
Федератовна сразу оценила было этот факт как заглушённую вылазку классового врага, но потом пошевелила деснами и передумала.
– Пусть растут, – согласилась старуха, – я и видеть не буду, так почую. А ты научный левак!
– Погоди судить, бабушка, – сказал Определеннов. – У них уже есть дела, а ты говоришь слова… Давайте, товарищи, наметим план технической реконструкции «Родительских Двориков».
Здесь же, на общей кошме, и был составлен перечень главных мер, а именно:
I Название работы
II Цель ее
III Фамилия бригадира и срок исполнения
IV Полезный эффект и примечания