Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

Таежников. Не бойся: ничего не слышит.

Молчание.

Монастырский. Придет сейчас Елизавета Семеновна… тяжко подумать.

Таежников. А мы уйдем, да. Правильно: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Что мертвая! – я о живой говорю, вот об этой вечной мухе моей. Что надо, чтобы она возмутилась, где конец этой ужасающей покорности? Не могу я этого вместить. Егор! Буду кричать, буду вопить и неистовствовать, а не покорюсь. Восстану!

Монастырский. Она тебя любила.

Таежников. Нет. Разве она смела любить? Это другие смеют любить, а она могла только жертвовать… ах, в этом-то и ужас мой, мое отчаяние!

Монастырский. Почему твой ужас?

Таежников. Молчи, не надо. А вдруг она действительно слышит – и улыбается? Дураки, говорит, дураки! Ведь ей кое-что известно такое, чего мы еще не знаем.

Монастырский (тихо). Миша…

Молчание.

Таежников. Хорошо, больше не буду. Не надо. Это она всегда повторяла: не надо… хорошее слово! Холодно здесь.

Монастырский. Да, холодно. Пойдем.

Таежников. Пойдем. Как я буду сегодня смеяться и блистать в этом собрании талантливых и умных людей!

Монастырский. Разве пойдешь?

Таежников. Пойду, конечно. Ведь я немного ворон, я кормлюсь мертвечиной. (Усмехаясь.) Не понимаешь? Умирая, они, понимаешь, они отдают мне свою душу, свою жизнь и… страдания свои! О, сколько во мне этих жизней!

Монастырский. Ты меня удивляешь, Михаил: никак я не могу понять в тебе этого сочетания – силы и слабости. То ты на ногах не стоишь, как давеча, то…

Таежников. И не старайся понять, Егор, я и сам этого не понимаю. Одевайся, идем.

Одеваются.

Монастырский. За вещами я лучше пришлю. Как-то неловко, знаешь, точно чужое уносишь. Глупо!

Таежников. Погоди… Пройдем к ней.

Монастырский. Пройдем.

Входят, сняв шляпы. Лица их освещены, на стенах длинные, ломающиеся тени. Тишина.

Таежников. Ты видишь – там, где лежит она? Это не она, Егор. Это я умер, да, это я лежу. Таня умерла, умерла тихая Таня, и с нею умерло что-то драгоценнейшее во мне; мне кажется, что умер я сам. То, что осталось, то, что вот сейчас говорит с тобою и уйдет отсюда, – это уже не я. Это другой, чуждый и незнакомый мне человек. Сейчас я могу предсказывать, и я говорю тебе, Монастырский: мне предстоит большая и необыкновенная жизнь. Будет творчество; будут минуты огненного вдохновения, будут исступленные слезы над жизнью и страданиями людей; будет чей-то восторг, будут громкие клики приветствий, – но это ушло и больше не вернется никогда. Что мне эта женщина? – я ее не любил, она лишь призраком мелькнула, как тень безгласная… а с нею уходит моя юность, моя душа, мое неузнанное счастье. Пусть же спит тихо тихая Таня, а мы с тобою – идем, Монастырский.

Надевают шляпы и выходят.

Быстро падает занавес