Исторические романы и повести. Компиляция.Книги 1-10(романы)

XXII

«Не долго же дули тихие ветры! – думал князь Василий, возвращаясь из дворца домой. – Теперь жди от них всяких напастей и пакостей! Пока есть время, надо принять меры!» И в тот же вечер прикачал к себе в Шатровую прислать Куземку.

Куземка Крылов – кстати сказать – был человек исполнительный: князь Василий знал, что ему можно было смело доверить всякое поручение и ожидать, что он, если жив будет, поручение выполнит. Притом он принадлежал к той (давно уже вымершей) породе старинных русских слуг, которые не отделяли своих интересов от интересов барских и сживались со всеми привычками, недостатками, прихотями, даже пороками своих бар, потому что никак не могли представить себя чем-то отдельным от них, а только «кровью от крови» и «плотью от плоти» их. К этим общим свойствам чистокровного боярского холопа в Куземке Крылове примешивалось еще и особое чувство глубочайшей признательности к князю Василию за избавление его, Куземки, от великих бед и напастей. Дело в том, что Куземка, выросши при дворе князя Василия и постоянно находясь при особе молодого боярина, вдруг на двадцать пятом году задурел: влюбился в поповскую дочку и задумал на ней жениться. Поповна была не прочь за него выйти замуж, но ее отец и мать воспротивились этому браку и тут же просватали ее за причетника в своем же приходе. Куземка поповну выкрал и ушел с нею в беги… Отец с матерью долго разыскивали беглецов, наконец разузнали об их местопребывании, явились к ним со стрельцами и с понятыми, отняли у Куземки свою дочку, а его засадили в тюрьму. Куземка подкупил сторожей и бежал из-под затворов. Поп с попадьею не успели вернуться домой: на одном из постоялых дворов под Москвою они были ночью зарезаны, а дочка их пропала без вести. Прошло лет с десять, и о Куземке не было ни слуху ни духу… В бытность князя Василия в малороссийских городах во время каких-то военных действий против турок и татар князь потребовал от Самойловича, чтобы тот дал ему надежного человека для выполнения весьма опасного поручения. Нужно было проехать верст пятьдесят по местности, в которой хозяйничали крымцы, перебраться за Днепр на турецкую сторону, собрать там сведения и вернуться тем же путем назад… Гетман приказал кликнуть охотников. Вызвался на это смелое дело только один молодец и выполнил поручение блистательно. Князь захотел видеть этого смельчака и наградить его из своих рук. Каково же было его удивление, когда приведенный к нему казак вдруг повалился ему в ноги и прошептал:

– Батюшка боярин! Не погуби…

Смельчаком оказался Куземка. Он отказался от всяких наград и молил только о том, чтобы князь принял его под свою защиту, дозволил ему ездить у своего стремени и опять у него быть на службе. Князь Василий охотно принял его к себе, не расставался с ним ни в походах, ни во время пребывания в Москве и не раскаялся в том, что его к себе приблизил: Куземка был предан ему как собака, был готов за него и в огонь и в воду. Притом Куземка, видимо, не потерял даром тех десяти лет, которые он провел в бегах: он прошел хорошую школу! Побывав и на Дону, и в Запорожье, и в разных концах земли русской, отлично умел владеть и конем, и оружием, мог свободно не спать по нескольку ночей подряд, пробираться по степям и лесам безо всяких дорог… Словом, он был для князя Василия слугой незаменимым.

Когда Куземка явился к князю Василию, тот сказал ему:

– Завтра чем свет поезжай в село Большие Можары, свези к приказчику грамотку на продажу тамошних пожен соседу моему, дворянину Лыкову, а которые за это получатся деньги – привези сюда ко мне.

Куземка слушал молча, выжидая, что будет приказано далее… Он понимал, что его посылают не для передачи грамоты и получения денег за пожни.

– Да там же, в Больших Можарах, живет на моей земле холоп мой Васька Иконник, тот, что лет пять тому назад здесь у меня в Москве жил и кормился коновальством… Ты его знаешь?

– Колдуна-то? Как не знать? Его там на сто верст кругом все знают.

– Так вот, скажи ему, чтоб он сейчас же убирался вон оттуда, коли не хочет попасть в застенок и угодить на Болото! За ним приедут отсюда и его захватят… Пусть тотчас уходит в беги… и скроется в такой трущобе, чтоб ни слуху ни духу не было о нем…

– А ежели он не захочет в беги? Он ведь – мужик богатый… И борти там у него, и мельница своя же…

– Так тогда его схватить сейчас же и припрятать куда-нибудь подальше… И как приедут отсюда… для сыску и допросу… сказать, что без вести пропал… Понял?

– Как не понять? Припрячем! – мрачно отвечал Куземка.

– Туда, пожалуй, верст двести наберется… Так ты для скорости везде по вотчинам моим бери себе коней с моей конюшни. Да живо…

– Послезавтра и на месте будем.

Князь выдал Куземке из ларца грамоту, сунул ему в руки небольшой сверток с деньгами и сказал:

– Коли все толково справишь – еще награжу.

– Много доволен твоею милостью, – ответил Куземка и, отвесив низкий поклон, скрылся за дверью.

И точно – на другое утро чем свет Куземка оседлал своего заветного аргамака, подвязал к следу порядочный мешок с дорожным запасом и съехал со своего двора задами, ни с кем не простившись и никому не сказавши, куда он едет и зачем он послан.

Не прошло и пяти дней, как «преображенские соседушки» подготовили царевне Софье и Оберегателю неприятность другого рода. По поводу освящения нового храма в обители Св. Саввы Сторожевского назначен был Правительницею поход туда, и в том походе должны были принять участие все царевны-сестры, одна из престарелых теток их, царевна Татьяна Михайловна, царь Иван Алексеевич с молодою супругою.

Дня за два до назначенного дня по Звенигородской дороге скакали взад и вперед нарочные с приказаниями, двигались обозы с провизией и крытые повозки с перинами и подушками, около которых шла вооруженная стража, пешая и конная, и ехали царские спальники, стряпчие и слуги, обязанные блюсти царское добро не только от хищения, но и от глаза и от всякой порчи.

В день, назначенный для похода, огромный поезд царевен, состоящий не менее чем из двадцати карет, колясок и колымаг, запряженных шестериками и восьмериками коней, двигался по дороге из Москвы, предшествуемый конным отрядом стрельцов Стремянного полка, а по бокам дороги сопровождаемый пешими стрельцами в полном вооружении, с бердышами и пищалями. Каждая из царевен ехала со своими ближними боярынями, с карликами и карлицами; с царевною Татьяною Михайловной ехали две старушки боярыни и две богомолицы, призреваемые ею. Впереди поезда в великолепной раззолоченной и расписной карете ехал Оберегатель с дьяком Украинцевым и с приближенными своими, окольничими Венедиктом Змеевым и Василием Нарбековым. Князь Алексей Васильевич и несколько молодых стольников верхами ехали о бок карет царевны Софьи и ее сестер.

Несмотря на половину октября, день был сухой, ясный и довольно теплый. Царевнам, закутанным в легкие шубки и в теплые каптуры, было душно в каретах: им хотелось поскорее добраться до ближайшей кормежки. Деревня, в которой кормежка и роздых были назначены, уже виднелась вдали на косогоре, как вдруг в стороне на желтом фоне жнивья зачернелась медленно приближавшаяся толпа народа, видимо двигавшаяся наперерез пути царского поезда. Толпа была большая, и от нее еще издали доносилось не то пение, не то вой…

Передовые конники переполошились и, слегка сдерживая шаг коней, послали вперед верховых – разузнать, что это за люди идут, и заставить их поскорее очистить дорогу.

Верховые подъехали к толпе, перекинулись с нею несколькими словами, потом крикнули что-то и вскачь возвратились к товарищам.

– Беда! – кричали они еще издали. – Шереметевские вотчинники гурьбой идут к дороге, своих покойников везут на погост: хотят их на дороге поставить – великим государям челобитную подать…

Прослышали это стольники и стряпчие, перепугались; и все порешили в один голос:

– Ну, братцы, это к худу! Нехорошая примета! Убрать их, прогнать с дороги! А пока что… приостановить поезд!

Остановили поезд. Поскакали вперед стольники и стряпчие, прихватив человек тридцать стрельцов Стремянного полка.

Все сидевшие в каретах царевны были озадачены остановкой. Раздались вопросы:

– Что это значит? Приехали, что ли? Не случилось ли беды какой?..

Любопытные лица стали высовываться из повозок.

Но на вопросы не получалось ответов или получались ответы уклончивые, и мало-помалу любопытство на всех лицах сменилось тревогою.

– Батюшка, – сказал князь Алексей, подъезжая к карете Оберегателя, – благоверная государыня изволит спрашивать: зачем мы стали? А я не смею ее встревожить… Там впереди неладно что-то…

– А что такое там? И точно, зачем мы стали? – спросил, поднимаясь со своего места, Оберегатель, только что перед этим задремавший. – Венедикт Андреич! – обратился он к Змееву. – Ты человек толковый… Пойди и разузнай, в чем дело, и мне доложишь. А ты, князь Алексей, ступай к великой государыне и доложи, что послано узнать.

Змеев взял лошадь у одного из дворян и поскакал к толпе, от которой теперь уже явственно доносились то крики, то громкий говор, то какой-то вопль, вроде причитания.

Не прошло и десяти минут, как Змеев возвратился бледный и перепуганный и шепотом сообщил Оберегателю, что мужики стоят на своем и хотят подать челобитную великим государям.

– Пробовали гнать их батожьем и в плети принимали – неймет!

В поезде произошел переполох. Все толковали что-то шепотом, переглядываясь между собою и указывая вдаль, где темным пятном залегла на дороге толпа серого люда. Боярыни, царевны и вся придворная свита были вне себя от страха; все крестились и тревожно вопрошали: «Что там такое? Что случилось? Что за напасть такая, господи! Да говорите же, что там такое?»

Одна София сохранила полное спокойствие и, перебирая свои жемчужные четки, выслушивала равнодушно доклад подъехавшего к карете князя Алексея.

Оберегатель приказал подвести к себе запасную верховую лошадь в роскошном конском уборе, с кистями и с перьями, с бубенцами на бабках и расшитыми золотом покровцами поверх бархатного чалдара… Вскочив в седло, суровый и гневный, он подъехал к толпе со своими окольничими и дьяком Украинцевым.

Его взорам представилась невеселая картина. Поперек дороги сплошною стеной стояло несколько сот мужиков и баб, босых, оборванных и грязных. У многих мужиков были подвязаны кушаками руки, у других – головы обвязаны окровавленными убрусами и платками, а ноги обмотаны какими-то тряпками. Впереди толпы на дрянных дровнишках стояли три колоды с покойниками, к которым поочередно припадали и жалобно голосили бабы. Настроение толпы было мрачное и сосредоточенное.

– Что вы за люди? – громко и повелительно крикнул толпе князь Василий.

Толпа вдруг, как один человек, рухнула на колени и завопила в один голос:

– Батюшка-боярин, пресветлые очи! Не вели нас этим озорникам бить… смилуйся, кормилец! И так мы Богом побиты!

– Что вы за люди? – еще громче крикнул Оберегатель.

– Шереметевские вотчинники, государь, села Горицы крестьянишки, хотим бить челом великим государям на их дворцового воеводу, что разорил нас, ограбил, бил смертным боем и увечил!.. Трое вот уж и живота отошли… И другие многие еле живы! Смилуйся, батюшка, яви нас пред государские пресветлые очи! Прикажи за себя вечно Богу молить!