Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала

Условные сокращения

БВ– газета «Биржевые ведомости».

ВЕ – журнал «Вестник Европы».

Герцен – А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах, Изд-во АН СССР, 1954–1966.

ГМ – журнал «Голос минувшего».

ИВ – журнал «Исторический вестник».

Изд. 1873– «Господа ташкентцы». Картины нравов. Сочинение М. Салтыкова (Щедрина)»; СПб. 1873; «Дневник провинциала в Петербурге». Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1873.

Изд. 1881, 1885 – то же, издание второе, третье, СПб. 1881 и 1885.

Изд. 1933–1941 – Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Собр. соч. в 20-ти томах. Гос. изд-во художественной литературы, М. 1933–1941.

ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

ЛН – непериодические сборники АН СССР «Литературное наследство».

MB – газета «Московские ведомости».

Некрасов – Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах, Гослитиздат, 1948–1952.

ОЗ – журнал «Отечественные записки».

ПГ – «Петербургская газета».

Р. вед. – газета «Русские ведомости».

PB – журнал «Русский вестник».

РМ – газета «Русский мир».

PC – журнал «Русская старина».

«Салтыков в воспоминаниях…» – сборник «М. Е. Салтыков в воспоминаниях современников». Предисловие, подготовка текста и комментарий С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957.

СПб. вед. – газета «Санкт-Петербургские ведомости».

ЦГИАЛ – Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде.

Господа «ташкентцы»*

Одна из наиболее известных книг Салтыкова – «Господа ташкентцы» – возникла на рубеже 60-х и 70-х годов прошлого века и, как всегда у этого писателя, была нерасторжимо связана с тогдашней русской действительностью. За спадом в середине 60-х годов волны крестьянской революции Салтыков увидел не только «вставшую из гроба николаевщину», не только свору крепостников, пытавшихся залечить нанесенную им реформой 19 февраля 1861 года (при всем ее урезанном характере) рану, но и вступивший на арену истории российский капитализм.

Лелеянный писателем в конце 50-х и начале 60-х годов замысел «Книги об умирающих» (см. т. 3) претворился из плана сочинения, которое могло стать эпитафией крепостничеству, феодальному режиму, в объективно сложившуюся из многих его произведений летопись тех усилий и ухищрений, которыми продлевал свое историческое существование обреченный строй.

Капитализм оборачивался к Салтыкову отнюдь не теми своими сторонами, в которых заключалась его историческая прогрессивность, а иными – мрачными, цинически-деляческими, хищными.

Салтыков «подозревал» в российской буржуазии «реформатора, который придет, старый храм разрушит, нового не возведет и, насоривши, исчезнет». Разница между этими и прежними хозяевами жизни – всего лишь в размахе и размере аппетитов, в степени хищнической прыти. Никаких задатков исторического творчества русская буржуазия, с его точки зрения, не имеет. Она всего лишь новый паразит на теле народа, усугубляющий его страдания. Опустошение и ограбление – вот единственные плоды, которые она приносит. С ее появлением на общественной арене пульс жизни стал лихорадочней, безудержная алчность открыто и нагло вторглась во все сферы человеческого существования.

Хищнический характер этой эпохи все более и более явственно определял для писателя своеобразие переживаемого исторического момента.

Уже в публицистике Салтыкова 60-х годов показано нарастание этого явления. Взгляд писателя обостряется, все более фиксируется на заинтересовавшем его общественном феномене, происходит, по выражению А. С. Бушмина, «последовательное усиление художественного элемента за счет публицистического»[736]. Художественное исследование современности, стремление классифицировать кишащую массу хищников порождает цикл «Господа ташкентцы», эту своего рода галерею «героев» наступившего времени.

Характер эпохи, когда, по толстовскому выражению, «все… переворотилось и только укладывается», изменение «направления жизни» и отсутствие в ней «цельности», на что Салтыков уже давно обратил внимание, заставляли его как художника напряженно размышлять о возможностях и способах отражения тогдашней действительности.

Является ли уделом писателя, да к тому же еще подцензурного, в эту пору простое собирание материалов, а наиболее эффективными – малые жанры? Таким вопросом задается Салтыков, готовя к печати отдельное издание «Господ ташкентцев».

И хотя для себя лично он отвечает на этот вопрос утвердительно, именуя себя «собирателем материалов», а всю книгу – «этюдами», но он все же предвидит появление «гениального писателя, имеющего создать новый роман», который выйдет из прежних рамок семейственности на широчайшую общественную арену.

В своем окончательном виде «Господа ташкентцы» представляют собой сатирический цикл, по жанру родственный скорее «Помпадурам и помпадуршам», чем «Дневнику провинциала в Петербурге».

Переходный, колеблющийся между уже привычным для Салтыкова жанром цикла и «искомым» типом общественного романа, характер замысла книги обусловил еще большую, чем обычно у писателя, «вольность» композиции. Так, в своем окончательном виде «Господа ташкентцы» вобрали в себя ранее отдельно существовавший очерк «Митрофаны», ставший «Введением» к книге, а главы, посвященные «ташкентскому делу» – и в его весьма расширительном, и в его более узком толковании («Что такое «ташкентцы»?», «Ташкентцы-цивилизаторы» и «Они же») – предшествовали тем, которые рисуют происхождение и истоки ташкентства и ташкентцев.

«Сцепление глав чисто внешнее, – справедливо указывает Е. Покусаев. – Литературная цельность отсутствует при наличии, однако, большой жизненной цельности»[737]. Последняя, разумеется, с лихвой искупает композиционное несовершенство книги.

В одной из рецензий Салтыков упрекал автора романа «Мандарин» Н. Д. Ахшарумова, рисовавшего фигуру современного «дельца», в «некоторой несмелости в изображении существенных черт главных действующих лиц» (см. т. 9). «Господа ташкентцы» отличаются как раз поразительной художественной смелостью, дерзновенностью, с которой сатирик исследует и обобщает явления новой действительности.

«Его типы сразу же становятся такими же популярными, как типы Островского и т. д., – писал Н. Даниэльсон К. Марксу, посылая ему «Дневник провинциала», – сатиры единственного, уцелевшего умного представителя литературного кружка Добролюбова – Щедрина. – Никто не умеет лучше его подмечать пошлые стороны нашей общественной жизни и высмеивать их с бо́льшим остроумием»[738].

Поводом для появления одного из самых блестящих сатирических обобщений Салтыкова – типа «ташкентца» – послужили события, происшедшие после овладения Россией обширными территориями Средней Азии.

Завоеванный в 1865 году Ташкент через два года стал центром нового Туркестанского генерал-губернаторства. Хлынувшая сюда орда чиновников быстро навела в присоединенном крае свои порядки, занялась откровенным грабежом местного населения, присвоением сумм, ассигнованных на казенные нужды.

Имя Ташкента перешло из победных военных реляций в рубрики уголовной хроники. Эпизод ташкентской службы становится довольно частой подробностью в биографиях уголовных преступников и скандалистов.

«Читали вы о том, как полупьяный капитан, из Ташкента, дрался с полицией, расквасил кой-кому носы, своротил рыла и жалел, что нет под рукой шашки, а то бы снес с плеч дурацкие головы дворников и полицейских», – спрашивал в феврале 1873 года в одном из писем К. Д. Кавелин[739].

Либеральная пресса возмущалась лишь крайними формами произвола и «бесстыжества», с которыми действовали в Средней Азии царские чиновники, Салтыков же воспринял «ташкентство» как характерное, хотя и достигшее в благоприятных условиях особенно поразительных размеров, проявление аморальных, хищнических инстинктов правящих классов.

Поворот к политической реакции, обозначившийся в середине 60-х годов, позволил найти новое применение активности консервативного дворянства и чиновничества, с азартом и выгодой для себя участвовавших в различных карательно-репрессивных мероприятиях правительства, стремившихся еще более урезать проведенные реформы и беззастенчиво вторгавшихся в любую сферу общественной жизни.

События в Туркестанском генерал-губернаторстве как бы вовремя подоспели, чтобы Салтыков мог еще больше прояснить перед читателем тип, уже складывавшийся в его публицистике и первоначально называвшийся «шалунами» («Наша общественная жизнь» – т. 6, стр. 159), «легковесными» и «хищниками» («Признаки времени» – т. 7).

Существует мнение, что первый, по времени публикации в «Отечественных записках», очерк «Ташкентцы-цивилизаторы» еще не содержал полной художественной и публицистической характеристики нового типа.

Действительно, наиболее развернуто понятия «Ташкент» и «ташкентцы» раскрыты в следующем опубликованном очерке «Что такое «ташкентцы»?». Однако уже в «Ташкентцах-цивилизаторах» герой охарактеризован как человек, который «ничего не знает», но «ни перед какой профессией не задумывается», «как просветитель вообще, просветитель на всяком месте и во что бы то ни стало; и притом просветитель, свободный от наук, но не смущающийся этим», циничный по самой своей сути.

Сама биография героя первого же очерка Салтыкова не исчерпывается его «ташкентским» подвигом – растратой казенных денег, которую он совершил, так и не попав в Ташкент. Он уже обладает определенным политическим лицом: участвует в подавлении польского восстания 1863 года, и если не «цивилизовал» внутренних губерний России, то лишь потому, что «в этих благодатных краях все уже до такой степени процивилизовано», что ему «оставалось только преклониться ниц» перед тем, что уже было «создано» его бравыми предшественниками.

«Вероятно, по дороге я засмотрелся на какую-нибудь постороннюю губернию и… Господи! Тут есть какое-то волшебство. Злой волшебник превратил в Ташкент Рязанскую губернию… Рязанскую или Тульскую?!» – припоминает герой случившееся.

Тут уже заключен «магический кристалл», сквозь который будет показан и рассмотрен тип «ташкентца»: сам «Ташкент» – в узком смысле слова – на сцене так и не появится, но «волшебство» сатирика обнаружит Ташкент уже в широком смысле этого слова в различных аспектах внутренней и внешней политики самодержавия, в различных областях социальной и духовной жизни.

Салтыков поочередно «превращает в Ташкент» то находившуюся под управлением России часть Польши, то Петербург, делая его ареной разнузданных «подвигов» компании «Робкое усилие благонамеренности».

Тем не менее современная Салтыкову пресса, охотно подхватив изобретенную им кличку, ограничивалась самой узкой ее трактовкой, приурочивала ее исключительно к событиям и героям скандальной уголовной хроники. Наиболее важные для сатирика аспекты «ташкентства», таким образом, скрадывались, оставались в тени[740].

В очерке «Что такое «ташкентцы»?» Салтыков публицистически развил свое понимание «ташкентства», обнажив от «покровов обыденности» целый ряд внутренне однородных явлений, которые обобщенно выражены этим названием.