Том 10. Господа «ташкентцы». Дневник провинциала

Говоря последние слова, Поль взял меня за обе руки и, как мне показалось, взглянул мне в глаза несколько иронически. Но я не имел даже времени покраснеть, потому что он продолжал:

– Одного не можешь, – голос его сделался почти что торжественным, – одного не можешь: это изменить чувству рыцарства и дисциплине сердца, о которой мы сейчас беседовали!

Я вышел от Поля слегка отуманенный; но постепенно мне становилось все легче и легче, как будто тяжелое бремя скатывалось с души моей.

– Что ж! – говорил я себе, – все это я давно знал, только не мог хорошенько выразить – вот и все! Ведь если наш разговор пересказать своими словами, то выйдет так: принцип есть неимение никаких принципов… помилуйте! да разве я когда-нибудь думал противное! Стало быть, я не совсем глуп, и он напрасно посмотрел на меня иронически, когда утверждал, что, обладая принципом, я имею право быть даже… глупым! нет, это не так, mon cher!

И я чувствовал, как во мне зарождалось и с изумительной быстротой крепло сознание. Покуда я ехал по Невскому, покуда повернул в Большую Морскую, все уже было готово. Двери Дюссо распахнулись передо мною, но как-то нерешительно, как будто не узнали меня. Перед ними стоял старый Базиль, Васюк, Васька, все, что хотите, но под новым лаком.

– Принципы! – весело твердил я, – et dire que ce n’est que ça![540]

Они все были в сборе. Появление мое произвело сенсацию.

– Вася! Васька! Васюк! как поживает последняя тысяча! – раздавалось со всех сторон.

– Messieurs! – сказал я, – отныне вы должны смотреть на меня серьезно! Вы видите перед собой… l’homme aux principes[541].

Сначала грянул взрыв хохота; потом последовал так называемый обмен мыслей.

– Уж не дал ли ему кто-нибудь взаймы денег!

– Нет, он открыл новый способ подделывать духовные завещания!

– Нет, он отыскал добрую старушку, которая соглашается за известное вознаграждение уделить ему часть своих капиталов.

– Он вступает в компанию с Бергом!

– Он основывает журнал!

– Он получает концессию!

И т. д. и т. д.

– Messieurs! – сказал я, – не шутите! «принципы» – это то, что каждый из вас носит в самом себе! Но вы не знаете, что вы носите, а я – знаю.

– Черт возьми! ты, кажется, сказал целый период!

– Да; я сказал период, и скажу еще два, три, бесконечное число периодов… потому что я человек принципа!

– Ну, говори! говори! внимание!

– Вы вот сидите у Дюссо, пьете вино, едите, болтаете вздор и не знаете, что вы делаете это по принципу. Вы ездите к Бергу, слушаете гривуазные песни, видите всякое подниманье – и не знаете, что делаете это по принципу. Вы целый день рыскаете по городу, не зная, куда приклонить голову, и думая, что все это не больше как шалопайство, – и не знаете, что вы делаете это по принципу! Вы занимаете деньги без отдачи, не платите вашему портному, обсчитываете вашу прачку, кормите завтраками вашего лакея – и не знаете, что все это делает в вас принцип! А я – знаю!

– Браво! продолжай! Васенька, продолжай!

– Принцип, messieurs, есть не что иное, как последовательно проведенный образ действия. Пусть каждый из вас сойдет в глубины своего сердца, пусть каждый подвергнет зрелому обсуждению свое прошлое! Если окажется, что он обманывал своего портного постоянно, то это значит, что в нем жив принцип; если окажется, что он обманывал только временно, то это будет значить, что принцип ослабевал! Но что же надобно сделать, чтобы принцип никогда, никогда не ослабевал! Для этого надобно, чтоб те, которые чувствуют в себе его присутствие, подали друг другу руки и тесно сдвинули ряды свои! Тогда, и только тогда, messieurs, мы образуем живую изгородь, сквозь которую не проскочит ни один неблагонамеренный заяц, или лучше сказать, заплетем такую сеть, которая опутает собой все пространства и перспективы!

Я кончил. Я чувствовал, что это был мой первый ораторский успех. По местам еще раздавалось хихиканье; но более серьезные из собутыльников задумались. Их поразила идея: сдвинуть ряды.

– Как? как ты это сказал? «сдвинуть ряды»? – переспрашивали меня.

– Подадим друг другу руки, messieurs, и сдвинем наши ряды! – повторил я, поднимая бокал.

– Браво! – раздался общий голос.

Один Simon (известный служитель в ресторане) не принимал участия в общем энтузиазме и, по-видимому, рассчитывал, сколько придется ему на водку.

– Нас называют проходимцами, говорят que nous sommes des hommes perdus de dettes[542], докажем же миру, что мы люди принципов, что в нас есть нечто такое, что составляет силу.

– Докажем! докажем!

– И начнем с того, что отсюда поедем всей толпой к Бергу!

– Отлично! délicieux![543]

Через полчаса мы были уж там.

Комплот восприял начало.

Через месяц я был уже в городе N.

Речь, которую я сказал на первый случай, была моим вторым ораторским успехом.

Затем, я приказал составить мне список людей, которые о чем-нибудь думают и выражают свои мысли, и в ожидании отправился осматривать N-ских дам. Alea jacta est.[544].