Том 14. Дневник писателя 1877, 1880, 1881

4

Достоевский в «Дневнике писателя» 1876 и 1877 гг. большое место уделял событиям русско-турецкой войны, судьбам южных славян и Константинополя, миссии русского народа на Балканах и в Европе; он не раз выступал с «пророчествами», «прорицаниями» и едкой патриотической полемикой. Берлинский конгресс 1878 г. нанес его мечтам удар. Враждебная России позиция Германии (Бисмарка) и Великобритании (Биконсфилда), ошибки русской дипломатии привели к тому, что добытые ценой огромных для России жертв победы дали непропорционально малые результаты. Сильно возросли во многих слоях русского общества, недавно пережившего подъем, скепсис, даже отвращение к внешнеполитическим вопросам.

Двадцать второго июня 1878 г. И. С. Аксаков произнес в московском Славянском благотворительном обществе свою знаменитую, очень эмоциональную речь, вызвавшую широкий общественный резонанс и неудовольствие в правительственных кругах. Аксаков гневно обрушился на «русскую дипломатию», обвинив ее в том, что она предала на Берлинском конгрессе интересы России и славянского мира: «Нет таких и слов, чтоб заклеймить по достоинству это предательство, эту измену историческому завету, призванию и долгу России…».[201] Аксаков заклеймил русских дипломатов как врагов России, еще более опасных, чем «нигилисты» и террористы: «Самый злейший враг России и престола не мог бы изобрести что-либо пагубнее для нашего внутреннего спокойствия и мира. Вот они, наши настоящие нигилисты, для которых не существует в России ни русской народности, ни православия, ни преданий, — которые, как и нигилисты вроде Боголюбовых, Засулич и К°, одинаково лишены всякого исторического сознания и всякого живого национального чувства. И те, и другие — иностранцы в России <…> и те и другие чужды своему народу, смотрят на него как на tabula rasa, презирают его органические, духовные начала <…> Все они — близкая друг другу родня, порождение одного семени <…> Представляю вам самим решать, кто же, однако, из них: сознательных и бессознательных, грубоанархических и утонченных государственных нигилистов, в сущности, опаснее для России, для ее народного и духовного преуспевания и государственного достоинства?».[202] Достоевский безусловно всецело разделял чувства Аксакова.

К январю 1881 г. решения Берлинского конгресса стали уже историей. Общественность теперь больше всего волновали внутренние проблемы: перспективы «увенчания здания», слухи о возможных близких переменах к 20-летней годовщине отмены крепостного права, террористическая деятельность народовольцев. Немного о Восточном вопросе и в «Дневнике писателя»: несколько язвительных реплик и смирение перед реальными фактами — сегодня говорить о судьбе южных славян и Константинополе бессмысленно, неактуально. Достоевский, правда, предложил решительное сокращение русских дипломатических представительств в Европе как «оздоровительную» финансовую меру.

Высказался Достоевский и о надлежащих, с его точки зрения, отношениях между Россией и Европой. Его главный тезис — прекращение традиционной, ничего, кроме лишений и неприятностей, не принесшей политики «служения Меттерниху»: развитие тезисов полемической части «Дневника писателя» 1880 г. Россия, считает Достоевский, не может не следить внимательно за развитием событий на Западе, но от вмешательства в них пока должна воздерживаться, чтобы позднее, в удобную минуту, воспользоваться для этого иной, более благоприятной ситуацией.

Ближе всего внешнеполитическая позиция Достоевского к тезисам, прогнозам и рекомендациям Н. Я. Данилевского в статье «Россия и восточный вопрос». Последняя обратила на себя внимание Достоевского, так как имела в славянофильско-патриотических кругах успех.[203] Автор касается итогов недавней войны и решений Берлинского конгресса: «Победоносная война, которая разгромила и повергла в прах исконного врага, окончилась договором, который не только не веселит сердце русского человека, но, напротив, угнетает его даже более, чем Парижский трактат».[204]

Данилевский предлагает извлечь отсюда уроки и изменить политику России: «Чтобы избежать плачевной участи перехода от неудачи к неудаче, несмотря даже на самые поразительные военные успехи, политике России ничего не остается, как повернуть на старый екатерининский путь, то есть открыто, прямо и бесповоротно сознать себя русскою политикой, а не европейскою, и притом исключительно русскою, без всякой примеси, а не какой-нибудь двойственною, русско-европейскою или европейско-русскою, ибо противуположности несовместимы <…> Интересы России и Европы противоположны, — говорим мы».[205] «…Россия для достижения своих целей должна пользоваться всеми ошибками Европы, всяким внутренним раздором ее, всякою надобностью, которую то или другое государство может встретить в помощи России».[206]

Последняя (третья) глава «Дневника» посвящена будущему России и Азии. Либеральная пресса — «Голос», «Молва», «Страна», «Порядок», «Русские ведомости» — особенно после неудач генерала Ломакина требовала прекращения новых военных операций и обращения к внутренним реформам.

Всем этим органам печати Достоевский раздраженно отвечал в «Дневнике», находя их настроения особенно опасными в условиях сложившейся к 1881 г. ситуации, «когда все-таки там держат против нас камень за пазухой». В этой обстановке враждебности европейских держав к России Достоевский считал, что текущие финансовые затруднения не должны отвлечь правительство и общество от свершений (в том числе и «экономических»), которые в будущем сулили стране новый подъем. А они, по его мнению, были связаны с цивилизаторской миссией России и русских поселенцев («урусов») в Азии. Поэтому он такое значение придавал падению Геок-Тепе, так энергично восставал против тех, кого победа русских войск не настроила на патриотический лад.

Голоса либеральных критиков не умолкли и после успеха армии Скобелева. «Молва», поздравляя русских воинов, энергично требовала окончания похода, а в статье М. Л. Песковского «За неделю» осуждались воинственные настроения верхов, подогретые успехами русской армии: «В высшей степени печально <…> легкомыслие известной части журналистики, забывающей о том внутреннем процессе, который переживает теперь Россия и из которого необходимо как можно скорее выйти, далеко отбросив всякие помыслы о текинцах и мервах».[207]

Песковский имел в виду прежде всего статьи и заметки, появившиеся в январе в катковских «Московских ведомостях», «Руси», «Новом времени». Газета Суворина откликнулась на успех русских войск статьей «Взятие Геок-Тепе», где говорилось: «Еще одна славная страница в нашей военной истории, еще один лавр в венке молодого и талантливого полководца!.. <…> Рядом с этим — вдали от этой героической бойни — слышались завистливые, недоброжелательные голоса <…> Слава войску, заслужившему их, и вечная память павшим!».[208] Таков исторический контекст, необходимый для понимания внешнеполитических размышлений Достоевского в январском номере «Дневника».

В январских номерах газет, особенно внимательно и с сочувствием читаемых Достоевским, появились также пересказы и цитаты из немецкой и английской прессы, выражавшие враждебность к России в связи с падением Геок-Тепе. Еженедельная газета «Русь» в статье О. К.[209] излагала речь лорда Литтона: «Каждый английский государственный человек должен помнить о страшной опасности, которой нас может подвергнуть Россия».[210]

На все эти русские и иностранные голоса Достоевский и откликнулся призывом к новой политике тогдашней России в Азии, от проведения которой в жизнь, по его мнению, зависело ее возрождение. Причем он верит, что цивилизаторская миссия «наша в Азии» оздоровит и внутреннюю жизнь — русскую экономику и науку.