Порция красивого яда

1

Боль от разбитого сердца всепоглощающая, а любовь — всего лишь паразит. Я должен был придерживаться своих собственных правил — держать ее на расстоянии вытянутой руки. Но вместо этого я позволил ей поселиться в моей груди, дал ей все, что мог предложить, а когда она ушла, то забрала с собой мое сердце.

Мне холодно.

Я опустошен.

От меня осталась лишь разбитая оболочка.

А она? Ну, я думаю, она сейчас находится Бог знает где, живет своей жизнью, как будто мы не провели лето, влюбившись друг в друга. Я и не подозревал, что она умеет летать.

Однако я разбился о землю.

Полтора года спустя

Да будет вам известно, что двадцать два года — это слишком мало для того, чтобы брать на себя ответственность за весь мир. Как бы вы ни старались быть сильным, всегда найдется что-то, что сломает вас. Но что происходит, когда вы отказываетесь даже сгибаться?

Я ношу свою кожу, как броню, и уверен, что уже ничего не чувствую. Как будто мои нервы отключились, пытаясь защитить меня, потому что день, когда она ушла из моей жизни, был только началом нисходящей спирали, которая стала моей новой нормой.

Выходя из машины, я смотрю на свое отражение в окне и высоко поднимаю голову. Я не могу позволить себе ничего другого. Позволить себе сломаться — не вариант. Не тогда, когда она зависит от меня.

«Новые горизонты» Колдер-Бей.

Вывеска на двери выглядит слишком радостной для того, что представляет собой это место. Не так часто я выходил отсюда с улыбкой на лице — не тогда, когда я знаю, что она никогда не выйдет отсюда живой. Надежда на это умерла полгода назад. И я предполагаю, что эта встреча только подтвердит мои самые мрачные опасения.

Моя мама умирает.

Я вхожу в конференц-зал с такой уверенностью, что они не смогут понять, что я просто притворяюсь, пока не добьюсь своего. Это единственный способ выжить. Директор дома престарелых сидит в конце стола в окружении нескольких маминых врачей и медсестры из местной организации хосписов. Это было то, чего мы пытались избежать. Само это слово звучит так, словно мы сдаемся, и никто из нас пока не готов к этому, но сделать можно не так уж много, прежде чем это станет единственным вариантом.

— Мистер Уайлдер, — приветствует меня директор. — Спасибо, что пришли. Ваша сестра тоже здесь?

Я качаю головой. — Она в колледже. Но поскольку я являюсь единственным доверенным лицом моей матери, это не должно быть проблемой.

— Очень хорошо. — Он кивает один раз. — Доктор Чен, не хотели бы вы начать?

Доктор Чен — онколог моей мамы. Она была направлена к ней в больницу, когда был обнаружен рак, поразивший ее мозг. И та доброта, которую она проявила к нам с сестрой за последний год, заслужила мое уважение. Но серьезное выражение ее лица не дает мне надежды на хорошие новости.

— К сожалению, Хейс, химиотерапия и облучение, похоже, больше не помогают, — говорит она мне. — Мы пытались увеличить интенсивность лечения, но я боюсь, что если мы будем продолжать в том же духе, то это поставит под угрозу качество ее жизни.

Черт. — А как насчет клинического испытания, о котором мы говорили?

Она нахмурилась. — Когда рак распространился на почку, она стала неподходящей для испытания.

— Значит, я дам ей одну из своих. Закажите операцию, и я буду там.

Доктор Чен протягивает руку и кладет ее на мою. — Эйч, мне очень жаль. Клиническое испытание — это уже не тот вариант, который у нас есть. И ты знаешь, что она никогда не позволит тебе отдать ей свой орган. Даже если бы это было решением, она заблокировала бы его еще до того, как мы начали.

Она не ошибается. Моя мама всегда заботится о своих детях. Она даже не сказала нам о том, что плохо себя чувствует. Мы узнали об этом от врача в больнице. Я надеялся и молился, что симптомы, которые она испытывала, не были ранним началом деменции, но реальность оказалась намного хуже.

Я проглатываю комок в горле, позволяя стене, которую я возвел вокруг себя, блокировать боль. — Хорошо. К чему это нас приводит?

— Ну, мы могли бы продолжить то, что мы делаем, — предлагает она. — Но вероятность того, что это начнет работать спустя столько времени, невелика. И у нас есть основания полагать, что это не то, чего хочет ваша мама.

— Что? — Мои брови хмурятся. — Нет. Моя мама — боец. Она бы так просто не сдалась.

Все они смотрят на доктора Трейси, терапевта моей мамы, и она грустно улыбается мне. — Она устала, Хейс. Ты прав, она боец, но она очень устала. Я думаю, единственная причина, по которой она все еще пытается справиться с этим, — это ты и Девин. Но она измотана.

Я опускаю голову, сдерживая слезы, когда боль находит свой путь наружу. Моя мама всегда ставила нас на первое место. Я не могу вспомнить время, когда она этого не делала. И в глубине души я знаю, что доктор Трейси права.

— Итак, вы рекомендуете прекратить лечение и перейти в хоспис. Я прав?

В противном случае представитель хосписа не пришел бы сюда. У нас было много встреч с тех пор, как нам впервые порекомендовали это сделать, и ни на одной из них ее не было. Все в комнате молчат, как будто никто из них не хочет быть тем, кто подтверждает человеку, достаточно молодому, чтобы быть их ребенком, что его мать умирает, но это все подтверждение, которое мне нужно.

— Если вы не возражаете, — начинаю я, вставая. — Я хотел бы поговорить с матерью, прежде чем принимать какие-либо решения.

— Безусловно, — говорит мне директор. — Не торопись. Мы будем здесь, когда ты вернешься.

Тихо пробормотав «спасибо», я выхожу за дверь и направляюсь в комнату моей матери. Она маленькая, стены выкрашены в невыразительный серый цвет, а перед кроватью установлен телевизор. Сама комната определенно не стоит девяти тысяч, которые я плачу каждый месяц за то, чтобы она была здесь, но забота, которую они ей предоставляют, стоит.

Когда начался этот ужасный путь, всего через семь месяцев после того, как я проснулся и узнал, что моей жены больше нет, моя мать настояла на том, что если она дойдет до той стадии, когда не сможет сама о себе заботиться, то ее нужно будет поместить куда-нибудь, где это будут делать. За годы работы медсестрой она видела слишком много случаев, когда членам семьи приходилось испытывать эмоциональные трудности, связанные с уходом за больными близкими. Она знала, что я смогу это сделать. Я возьму на себя это бремя и буду ухаживать за ней, даже если это убьет меня, но она не хочет этого для нас. Поэтому каждый день я прихожу сюда, провожу время рядом с ней, а потом ухожу, чувствуя, что бросаю ее.

И мне знакомо чувство, когда тебя бросают.

Позвольте мне сказать вам, что это ад.

— Привет, мам, — приветствую я ее.

Она загорается, когда видит меня, как и всегда. — Хейс! Мой малыш.

Я подхожу к ее кровати и целую ее в лоб. — Как ты себя чувствуешь?

— О, ты знаешь. Немного этого, немного того.

Она хорошо это разыгрывает, весь этот спектакль «Я в полном порядке, и тебе не нужно беспокоиться», но я знаю ее достаточно хорошо, чтобы видеть это насквозь. Хватая стул и придвигая его к кровати, я сажусь и беру ее руку в свою.

— Мама, — говорю я мягко. — Мне нужно, чтобы ты сказала мне, чего ты хочешь.

— Хейс, — скулит она, пытаясь выдернуть руку, но я ей не позволяю.

— Я серьезно. Не беспокойся ни обо мне, ни о Девин.

Она бросает на меня взгляд, который может убить меня. — Я всегда беспокоюсь о тебе и Девин.

Я усмехаюсь. — Да, Гладиатор, я знаю. Но прямо сейчас мне нужно знать, чего ты хочешь. Ты хочешь продолжать бороться с этим? Продолжать проходить лечение и сканирование? Потому что, если это то, чего ты хочешь, я это сделаю. Я буду продолжать забирать тебя и отвозить на каждую встречу. Я научился сворачивать для тебя косяк — что, кстати, очень хреново говорить.

Она смеется, и я знаю, что настанет время, когда я буду скучать по этому звуку.

Улыбаясь ей, я медленно выдыхаю и позволяю ухмылке сойти с моего лица, прежде чем произнести слова, которые причинят мне боль в миллион раз больше, чем ей. — Но, если ты хочешь просто остановиться и насладиться временем, которое у тебя осталось, это тоже нормально. Я пойму. Ты потратила свою жизнь, надрывая задницу ради нас. Вряд ли будет преувеличением сказать, что ты заслуживаешь отдыха.

Слеза скатывается по ее щеке, и я осторожно вытираю ее. Моя мама издает влажный смешок и делает то же самое для меня. Я даже не знал, что плачу. Но опять же, за последний год я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы сделать ее счастье моим главным приоритетом.

Моего собственного даже нет в списке.

— Кто будет присматривать за тобой и Девин? — спрашивает она.

— У Девин есть я. Не беспокойся о ней.

Другая ее рука ложится на мою, которая держит ее. — Да, но кто будет беспокоиться о тебе?

В голове мелькают образы Лейкин, и я тут же отгоняю их. Когда она ушла, я не знал, что с собой делать. И рядом со мной была моя мама. Но она не знает, что часть меня винит себя в том, что рак был обнаружен так поздно.

Она была медсестрой. Она знала предупреждающие знаки подобных вещей. Но она была так озабочена заботой обо мне, что пренебрегала собой. И я был слишком погружен в собственное дерьмо, чтобы заметить, что что-то не так.

— Со мной все будет хорошо, — говорю я ей.

Она закатила глаза. — Пожалуйста. Я женщина. Мы, по сути, изменили определение слова «хорошо». Никому не бывает хорошо, когда он так говорит.

Ладно, может быть, она и права. Но я не настолько эгоистичен, чтобы заставлять ее проходить через новые муки ради моего счастья.

— Мама, — говорю я. — Все в порядке. Чем ты хочешь заняться?

Ее грудь опускается, когда она выпускает воздух из легких. — Я хочу увидеть восход солнца на пляже. И я хочу поужинать со своими детьми. И я хочу с нетерпением ждать следующего дня и не беспокоиться о том, что меня будет слишком тошнить, чтобы удержать в себе обед.

Вот оно. Я сдерживаю все эмоции, которые захлестывают меня при звуке ее слов. Если и есть время, когда мне нужно убедить ее, что со мной все в порядке, то это сейчас. И она выглядит напуганной, пока я не заставляю себя тепло улыбнуться.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Я подпишу документы. С сегодняшнего дня ты сможешь отдыхать без забот.

В ее глазах облегчение. Такое, какое можно увидеть у маленького ребенка, когда его наконец-то успокаивает мама. Это тот момент, когда они знают, что все будет хорошо. Они в безопасности. Им тепло. Они защищены.

И теперь я должен подписать бумагу, которая означает, что все это скоро закончится для меня, ради того, чтобы подарить это ей.

— Я люблю тебя, Хейс, — говорит она. — Я так сильно тебя люблю.

Я встаю и целую ее в лоб еще раз. — Я тоже тебя люблю, мама.

Как только я выхожу из ее комнаты, мне нужно ухватиться за перила, прислоненные к стене, для опоры. Когда я проснулся сегодня утром, я знал, что эта встреча будет трудной. Не нужно быть специалистом по ракетостроению, чтобы понять, к чему все это приведет. Для радостных новостей обычно не требуется конференц-зал. Но невозможно психологически подготовиться к тому, что придется подписывать документ, официально прекращающий все жизненно важные виды лечения для женщины, которая тебя вырастила.