Сокровище Родины[сборник]

XXXV

Не скоро ещё пришёл в себя Корецкий настолько, чтобы понять и сознать, кто был пред ним.

— А где же Пыж? Тут Пыж был? — спрашивал он.

— Он ушёл, — старался втолковать ему барон.

— А где же мы теперь?

— У него, у Пыжа, в подвале…

— А ты кто?

— Да ты посмотри! Иль не узнаёшь?

— Так как же ты сюда попал?

— Как? Через дверь я пришёл сюда.

— А где же монеты?

— Какие монеты?

— Которые я считал сейчас… Много было монет… золотые…

— Это ты во сне видел, а я наяву.

— Наяву?

— Ну да! Проснись ты, наконец!

И барон, по крайней мере, в двадцатый раз принялся встряхивать его.

— Да ведь ты… ты… Стёпка! — вдруг вскрикнул Корецкий, как будто очнувшись, наконец.

— Тс… не смей называть меня так!..

— Стёпка Тропинин!..

— Не смей, говорят тебе! Я приказывал тебе звать меня Поддубный… я для тебя Поддубный и есмь…

— Да, да, Поддубный… Но как же ты здесь?

— По щучьему веленью, по моему прошенью…

— Ты, значит, знаком с Ершом?..

— Знаком.

— И с Пыжом?

— Тоже…

— Хорошо. Теперь понимаю…

— Понимаешь ли?

— Всё отлично. Всё могу понять, всё, — повторил несколько раз Корецкий, а сам всё-таки на всякий случай потрогал стол, пощупал свои коленки и оперся на лавку, на которой сидел, чтобы окончательно удостовериться, что не спит.

— Ну, если можешь понимать, так слушай, что я тебе скажу! — сказал ему барон.

— Слушаю.

— Ты мне опять нужен…

— Опять? Что значит — опять?

— А то, что если раз начато, так нужно кончать…

— Да ведь уж кончено… Совсем кончено… Всё…

— Кончено, да не совсем…

— Нет, совсем! Слышишь?

— Что?

— Вода плещет…

— Какая вода?

— Плещет, плещет… в темноте плещет…

— Ничего не плещет.

— Ты слушай, что я тебе говорю…

— Слушаю.

— Пойми ты, что дело наполовину только сделано…

— А вместе с тем, всё кончено…

— Как, то есть, кончено?..

— Так. Там ведь всё теперь известно. И за мной «глаз» есть…

— За тобой «глаз» есть?..

— Да…

— Ты проболтал что-нибудь, пёсья печёнка?

— Ничего я не болтал… Постой, что я хотел тебе сказать? Да… выпить бы…

Корецкий потянулся к бутылке.

— Нет, — остановил его барон, — пить я тебе больше не дам… Ты объясни, отчего «глаз» за тобой? Это ведь значит, что следят за тобою.

— Следят.

— А вексель у тебя?

— Вот в том-то и штука, что нет… Да так я и хотел тебе сказать! Ты мне напиши новый… на всякий случай, чтоб надёжнее было…

— А старый где?..

Корецкий свистнул.

— Говори, подлец, старый где?

— Пропал… в руки правосудия!..

— Какого правосудия? Что ты врёшь! Не очухался ты ещё?..

Степан Тропинин выдал Корецкому вексель на огромную сумму, чтобы побудить его стать себе помощником, и подписал этот вексель именем Степана Тропинина, не страшась этого потому, что под этим именем никто не знал его. Он жил под видом барона и вращался в таком обществе, куда Корецкому нельзя было попасть.

Корецкому же он, конечно, не открывал, что живёт под видом барона, а встретился с ним, как и теперь, переодетый. Он переодевался часто для того, чтобы находить себе помощников для своих дел. Помощники знали его, главным образом, как Стёпку Поддубного, и никак не подозревали, что этот Стёпка может быть щеголеватым бароном.

Дела же были у него разные.

Жил он широко, не отказывал себе ни в чём — одна Минна чего ему стоила!.. Для этого нужны были деньги; он доставал их игрою в карты, игрою на бирже, афёрами; а когда на этих поприщах терпел неудачу, то прибегал к другим способам, не разбирая средств.

Чаще всего он прекрасно одетым барином садился в купе на железной дороге, с заранее выслеженной жертвой, а потом печаталось в газетах, что на такой-то дороге опять похищены у усыпленного наркотическими средствами пассажира первого класса такие-то и такие-то ценности и что преступник разыскивается.

Таким образом, вексель, сам по себе, не мог быть опасен барону в руках Корецкого.

Если бы он каким-нибудь образом и попал «в руки правосудия», то пусть ищут по белу свету Степана Тропинина! Если же пришло бы время Степану Тропинину объявиться и стать наследником миллионного состояния дяди, как он рассчитывал, тогда вексель был бы опасен ещё менее, потому что из миллионного состояния легко можно было уплатить его и уничтожить.

Для барона опасен был сам Корецкий, в том случае, если бы узнали, где следует, или, вернее, где не следует, о существовании векселя.

Корецкого могли допросить по этому поводу, и он мог разболтать и выдать, при каких обстоятельствах был написан вексель.

А неудобно было для барона выяснение именно этих обстоятельств и только они грозили ему; сам же по себе вексель не представлял ничего угрожающего.