Был однажды такой театр (Повести)
![Был однажды такой театр (Повести)](/uploads/covers/2023-06-08/byl-odnazhdy-takoj-teatr-povesti-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Миклош Дярфаш
- Жанр: Самиздат, сетевая литература
- Дата выхода: 1990
Читать книгу "Был однажды такой театр (Повести)"
— О, Мицуго, — возле губ Торды появились две злые морщинки, — не за подлость, не за цинизм ты ударил этого парня. Нет-нет. Если бы тебя возмутила лишь низость захмелевшего от униформы подонка, ты бы высказал ему все, что о нем думаешь, обозвал бы его последними словами, опозорил, заставил бы покраснеть… Пощечина же, Мицуго… пощечина говорит о том, что ты ревновал его к Вере.
Беззвучно, про себя я стал было искать аргументы, чтобы поспорить с ним, — и незаметно заснул.
ПРАВИЛА
На вечерней заре пришел лейтенант Исаев и сделал мне укол. Потом сел рядом, глядя на дальние вышки и держа на сгибе моей руки ватный тампон.
— Вы как писатель известны в Венгрии?
— Нет. Я еще не писатель. Лишь сейчас начинаю серьезно думать об этом. Впрочем, несколько моих стихотворений опубликованы.
— Жена есть?
— Будет, если вернусь.
— Значит, кто-то вас ждет. Это хорошо. Это вам скорее поможет, чем я.
— Как-то не очень я верю, что сигналы, которые одна душа посылает другой, могут оказывать лечебный эффект.
— А я верю.
— Приятно, товарищ доктор, что вас интересует литература.
— Когда-то я тоже хотел стать писателем. Но знаете, я с таким благоговением отношусь к нашим великим классикам, что в конце концов отказался от этой идеи. У нас многие сейчас злоупотребляют письменным словом. Стать писателем в наше время легко. Немножко ловкости, немножко ума. К сожалению, государство у нас очень активно поддерживает писателей. Кстати, однажды я это заявил при свидетелях. Тогда меня во второй раз разжаловали в солдаты…
— Завтра вы придете сделать укол? — спросил я, не найдя что сказать.
— Надеюсь, — рассмеялся маленький хрупкий врач и объяснил: — Видите ли, то, что я вас лечу прямо тут, во дворе, против правил. В этом можно усмотреть нарушение. К счастью, я не обладаю способностью всегда находить в жизни правильные решения.
Он сложил инструменты в сумку.
— Спите нормально? — спросил он, щелкнув замком.
— Да. Иногда даже просто лежу, без сна, а в то же время как бы сплю. Смотрю на что-нибудь, а мне кажется, это сон.
— С болезнью это не связано. Такое бывает с каждым. Даже с людьми здоровыми.
— Вы торопитесь, товарищ доктор? — схватил я его за руку, когда он поднялся.
— Сегодня дел у меня очень много. И не ел я с утра, кажется. Надо что-нибудь поискать перекусить.
Он взял сумку под мышку и, не оглядываясь, помахал мне рукой. Больше я никогда не видел его.
ХУГО УЕЗЖАЕТ
Встающее солнце разрезало пополам трубу барака санобработки. Было пять часов утра. Какое бы время дня ни было, я научился точно определять час по положению солнца относительно различных лагерных построек.
В двери барака вдруг появился Хуго Шелл. На нем был белый мундир флотского офицера, костюм лейтенанта Брауна, американца. Золотые пуговицы на кителе сияли. Коричневые ботинки с полотняным верхом элегантно стучали по камням перед входом. Небрежно-аристократическим жестом он вскинул руку к черному козырьку офицерской фуражки.
— Доброе утро, Мицуго.
— Привет, Хуго. С утра пораньше — на репетицию?
— Не совсем, — сцепил за спиною руки Хуго Шелл, гордость моей труппы. — Понимаешь, я утром не мог заснуть, думал все — и кое-что надумал.
— Что же?
— А то, что не нравится мне в плену.
Он произнес это настолько естественным, доверительным тоном, что я рассмеялся.
— Не смейся, пожалуйста, это очень серьезно. Можешь поверить, я так утверждаю, потому что основательно все обдумал. Вообще не люблю говорить впустую… Собственно, жаловаться мне не на что. В лагере я в привилегированном положении, как-никак — актер. Роль ты мне в «Дочери колдуна» дал одну из главных. Понимаю, веду я себя не совсем благодарно по отношению и к судьбе, и к друзьям. Если честно, так лет десять, а то и двадцать вполне прожил бы я в плену без всяких особых затруднений. Но что делать, такой у меня характер: не могу долго сидеть на одном месте. Словом, прощаться пришел я с тобой, Мицуго.
— Что-что?
— Прощаться. Решил расстаться с лагерем и поехать домой.
Я решил поддержать шутку. Свежий утренний воздух и необычное для лагеря сияние белого мундира заставили меня даже забыть про свою болезнь, и каким-то давним, в далеком детстве увиденным, комично-аристократическим жестом я протянул ему руку.
— Ну что ж, дорогой Хуго, храни тебя бог.
— Сервус, Мицуго. И тебе всего наилучшего. Выздоравливай поскорей, — принял он мою шутливо поданную ему руку.
— Смотри не забывай меня.
— Не забуду, Мицуго. Я ведь в самом деле тебя полюбил.
— Я тоже буду всегда тебя помнить.
— И не обижайся, что я тебя бросил перед самой премьерой.
— Ах, какие пустяки, право. Счастливого пути, милый Хуго.
— Спасибо.
— И как ты собираешься покинуть наш уютный лагерь?
— Через главный вход, разумеется.
Он обнял меня, опустил осторожно на доски, еще раз стиснул мне руку и направился прямо к воротам.
Шутка его показалась мне гениальной. Я вновь приподнялся, опираясь на локоть; движение это на сей раз не доставило мне ни малейшего неудобства.
Хуго Шелл, сунув руки в карманы, шел спокойной походкой к металлическим, наверху увенчанным колючей проволокой воротам с полосатым шлагбаумом. Я решил, что он слишком приблизился к опасной черте. Я хотел крикнуть, предупредить его, мол, довольно валять дурака, — но голос застрял у меня в горле. Хуго Шелл прошествовал мимо больших ворот — через них въезжали в лагерь грузовики и входили большие колонны военнопленных — и направился прямо к посту с охраной. Я в испуге закрыл глаза, ожидая выстрела, а когда снова открыл их, увидел, как Хуго Шелл небрежно козырнул часовому и тот по-уставному отступил в сторону, открывая ему путь к шоссе, ведущему в город.
ПОПРАВКИ
Какое-то время я думал, что все это мне приснилось. Или привиделось в полубредовом — я ведь был болен — состоянии. Но прошел час, другой, и не осталось сомнений, что старый шут в самом деле покинул лагерь. Началось следствие, розыски беглеца, но никто в лагере так никогда и не узнал, схватили его или нет. Не знал ничего даже Геза Торда. Я помалкивал про наш разговор, сохранив в себе память о чуде, тайной которого не мог ни с кем поделиться, чтобы меня, не дай бог, не сочли сумасшедшим.
— Где нам взять теперь лейтенанта Брауна? Вот вопрос, Мицуго. А если найдем, встает новый вопрос: сможет ли он за неделю выучить роль? — озабоченно говорил Торда, сося едва видный в пальцах окурок.
— Сыграй Брауна ты, — с искренним воодушевлением сказал я.
— Я же петь не умею.
— Хуго тоже не умел.
— Нет, нет. В жизни, Мицуго, я за любую роль возьмусь, но о сцене не хочу даже думать.
Пришел Кутлицкий, прервав наш спор. Лицо его было хмурым и озабоченным.
— Как вы себя чувствуете?
— Спасибо, лучше.
— Вам ничего не нужно? Нет никаких особых пожеланий?
— В каком смысле, товарищ Кутлицкий?
— Ну, вообще… пожеланий?
— Каких пожеланий?
— Не знаю. Каких угодно. — В его голосе звучало нетерпение.
— Нет. Никаких особых пожеланий у меня не имеется, — вздохнул я растерянно.
— Мы вот, товарищ Кутлицкий, ломаем голову, — сделав официальное лицо, вмешался в разговор Торда, — кем заменить до премьеры сбежавшего актера?
— Для этого я и пришел, товарищи. Решение есть. Я нашел. Я видел почти все репетиции, и вот что мне пришло в голову. Этот американец совершенно не нужен в пьесе. Его надо выбросить.
— Выбросить? — вскинулся я.
— Да. Выбросить, и все.
— Простите, но как можно из пьесы взять и выбросить роль?
— А что тут такого?
— Действие же развалится.
— Ерунда. Подумаешь — действие. Устаревшие предрассудки.
— Вы, товарищ Кутлицкий, считаете, что действие — предрассудок? — переспросил я, силясь понять, не бред ли все это.
— Нечего цепляться к словам, — побагровел политический руководитель театра. — Ваше мнение, товарищ Торда?
— Как раз об этом я и размышляю, — прозвучал тихий и четкий ответ писателя.
— Размышляешь о том, каково твое мнение? — спросил я, чувствуя, что сейчас мне станет плохо.
— Обо всем размышляю, Мицуго. О нашей жизни. Наша жизнь как предмет действия — так можно назвать мои размышления.
— Я слушаю вас, товарищ Торда, — сдвинул брови наш всемогущий начальник. — Объясните, что вы думаете о предмете и вообще.
— На это дело тоже нужно смотреть с политической точки зрения, — спокойно продолжал Торда. — Я полагаю, в этом краеугольный камень проблемы.
— Точно. Каждая отдельно взятая проблема — это проблема политическая, так что вы, товарищ, смотрите в самый корень данной проблемы.
— Вот над этим я и размышляю. Дело в том, что с политической точки зрения ситуация в пьесе та же, что и в жизни. Другими словами, четырех союзников мы не можем превратить в трех. Ведь Америку взять и выбросить невозможно, верно?
— Вот тут-то как раз и загвоздка, товарищи. Мне еще на репетициях показалось, что многовато в пьесе морских офицеров. Ну, советский лейтенант — это, конечно, нужно, англичане тоже пусть будут, их много бомбили, французы там еще… не скажу, что без французов никак нельзя, да ладно, пускай, раз уж так в пьесе написано. А вот американский офицер — это уже перегиб, причем перегиб капиталистический, который нам наносит ущерб. Нужно стараться, чтобы таких перегибов не было. Америка и без того норовит Советский Союз как-нибудь объегорить, это вы как военнопленные еще не вполне способны понять, но не оставлять же из-за этого перегиб в пьесе. Обстановка вещей вам понятна?
— Ваши объяснения очень полезны для нас, товарищ Кутлицкий! — кивнул Торда, изобразив благодарное внимание на лице.
— Рад, что вы проникли в проблему, товарищ Торда.
— Да, Мицуго, лейтенанта Брауна мы выбросим. Все равно играть его некому. К тому же имеет место перегиб, который нам осветил здесь товарищ Кутлицкий. Так что гордиев узел, считай, развязан.
— Вот-вот! — довольно подтвердил наш политический руководитель. — А шутки его мы разделим между прочими офицерами. Я тоже знаю пару свеженьких анекдотов, можно будет их вставить в спектакль. Значит, мы это решили, товарищи, и на ближайшей же репетиции проведем в жизнь.
Он ушел. Торда элегантно откозырял ему вслед.
— Положись на меня, — обернулся он в мою сторону, когда Кутлицкий ушел. — На завтрашней репетиции я лейтенанта Брауна удалю так, будто его никогда и не было. Увидишь, успех от этого будет не меньше.
— Геза!.. — закричал я в отчаянии.
— Не волнуйся. Думай о Вере: в эти исторические часы у нее, по-моему, сердце больше всех болит о тебе. Ты должен, Мицуго, настроиться на волну.
Он подмигнул мне и ушел восвояси.
КОМИССИЯ
На следующий день, выполняя свое обещание, Геза убрал лейтенанта Брауна с тропического острова, а вместе с тем вычеркнул и из войны. «Дочь колдуна» меня больше не интересовала. Все члены труппы помалкивали о случившемся. Торда загадочно улыбался, я чувствовал себя без врача все слабее.