Был однажды такой театр (Повести)
![Был однажды такой театр (Повести)](/uploads/covers/2023-06-08/byl-odnazhdy-takoj-teatr-povesti-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Миклош Дярфаш
- Жанр: Самиздат, сетевая литература
- Дата выхода: 1990
Читать книгу "Был однажды такой театр (Повести)"
— Вот видишь! — воскликнул я триумфально, как раз когда тень барака коснулась носков наших ботинок.
— Да, я буду лить слезы, — продолжал он с горячностью, — но только в том случае, если мужчина этот будет в моей пижаме. Тогда я рухну возле двери на ковер — если ковры мои еще сохранились — и буду горько рыдать много часов подряд. Может быть, до тех пор, пока не умру. Но если он будет в своей пижаме, это совсем иное дело. Тогда я не стану плакать, а спокойно, без всяких эмоций подойду и дам ему пинка под зад.
Я рассмеялся, но тут же замолчал, сообразив, что сейчас — моя очередь. Сейчас он спросит мстительно: дескать, а ты? У тебя потекут из глаз слезы, если, вернувшись в свой дом, ты найдешь возле Веры другого мужчину?
Затаившись, я ждал в тишине, чем он отплатит мне за жестокость. Ноги мои целиком уже были в тени.
Он ничего не сказал. Он лишь молча сидел в лунном свете рядом со мной на доске.
Сцепив руки, я наклонился вперед, чтобы спрятаться в тень еще больше. Я плакал. Это был час, когда из души моей улетела безымянная птица.
СОНЕТ
Надев белую униформу с блестящими золотыми пуговицами и коричневые башмаки с полотняным верхом, вся наша труппа — двадцать девять душ с Тордой и музыкантами — погрузилась в вагон для скота и отправилась на родину. Нас проводили на станцию, дали нам провиант на дорогу и бумагу, в которой значилось, что мы не обязаны являться в контрольный лагерь. Дверь вагона была днем и ночью раскрыта настежь, и если на станциях кто-нибудь заглядывал к нам, он видел сцену, а на сцене — финал оперетты с двадцатью девятью актерами в одинаковых белых мундирах. И везде мы снова и снова пели наш устаревший марш: «Мы союзники, парни бравые…»
Когда мы пересекли Трансильванию и оказались на территории Венгрии, я простился с другими участниками спектакля. Все они, даже Мангер, стали чужими; пожалуй, это не касалось одного лишь Торды. Как только мы пожали друг другу руки, они перестали существовать для меня. Я был не в силах понять, что со мной происходит, откуда такая черствость, охватившая вдруг меня.
— Я сойду в Дюле, — сказал я Торде. — Это родной город Веры. Наверняка она у родителей. Если те живы, конечно.
— Почему им не быть живыми?
— Потому что они евреи. Я и Веру спас в Пеште только благодаря фальшивым документам.
— Храни тебя бог, Мицуго. Передай ей это. — И он что-то сунул мне в карман.
— Что это?
— Сонет. Я написал его Вере.
— Когда?
— Только что. Всего за одну минуту, на последнем кусочке туалетной бумаги. В Пеште обязательно разыщи меня. И приводи с собой Веру.
Таким было наше прощание.
ПРИБЫТИЕ
Когда с пыльной, богом забытой станции я направился в город, меня не было в этом мире. Военнопленный во мне уже умер, а тот, другой человек еще не родился. Время перевалило за полдень. Город был тих и спокоен, как нежаркое сентябрьское солнце. Я не чувствовал ничего; глаза сами вели меня куда-то, ноги несли послушно.
Город я знал хорошо. Много раз я играл здесь в летнем театре Народного парка. Позже Верин отец, местный врач, низенький, круглый, как мячик, пригласил меня в гости из Пешта на несколько дней, чтобы — в первое же утро — попытаться тактично отговорить от такой несвоевременной с исторической точки зрения любви, а к вечеру третьего дня, держа под руку, гулять со мной под акациями по тихим улицам городка.
Возле Народного парка я ненадолго остановился. За изгородью, в густой тени, как в прежние времена, стояли скамейки. Вдали флегматично дремал летний театр. Невозмутимее разве что был только я. Я двинулся дальше. Тут должна быть кондитерская. Я не ошибся. У двери я принюхался, но обычного запаха ванили и сдобы не ощутил.
Что со мной? Не заболел ли я снова? Я повернул к собору. Мясная лавка. В витрине жарили колбасу. Отсюда тоже не исходило ни запахов, ни воспоминаний. Ничем не пах и цветочный киоск. Я видел, как многие из прохожих оглядывались на мой элегантный костюм. Извозчик фиакра на площади перед церковью глаз не мог отвести от моих сияющих пуговиц. Он, наверное, думал, они в самом деле из золота. Я поднял глаза к желтому куполу колокольни и подумал о боге. И тут ответом была немота.
Я продолжал путь к Ратуше. Неподалеку здесь жили родители Веры. И тут я заметил женщину в сером костюме: она шла с детской коляской метрах в пятидесяти от меня. Медленно, в задумчивости она двигалась по направлению к пляжу. Горло мое переполнено было криком, сердце — бешеным стуком, ноги — нетерпеливым волнением. Потом я задрожал, зубы мои стучали, едва не прикусывая язык, глаза затуманились слезами. Сила, только что распиравшая мою грудь, куда-то бесследно исчезла; жизнь стенала и жаловалась, не зная, за что уцепиться. За какую-то коротенькую минуту я превратился в старого, дряхлого калеку-нищего.
Расстояние, разделявшее нас, сокращалось. Фигурка ее отсюда казалась еще более хрупкой, стройное тело было девически нежным, чуть-чуть угловатым и невероятно, нечеловечески милым. Роды на нем не оставили почти никакого следа. Голова ее немного склонилась вперед, к моей дочери или сыну — уж не знаю, кто там лежал в коляске.
Театр. Я уцепился за это слово — и вытащил самого себя из пропасти, где я был должен вот-вот исчезнуть, перейти в состояние небытия. Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я ей сказал, расставаясь: «Иди пока домой, я скоро буду». Я — родился. Воспрянувшая душа лукаво смеялась во мне; я взволнованно, боязливо двинулся следом за Верой. Подошвы моих элегантных лагерных башмаков почти не касались асфальта. Когда я оказался у нее за спиной, охотник за сценическими эффектами тихо, спокойно, рассудительно произнес моим голосом:
— Извини, дорогая, я чуть-чуть опоздал…
Она повернула голову, посмотрела на меня. Глаза ее полны были тем же чистым, трогательным изумлением, что двадцать четыре года спустя, в последние часы перед смертью. До меня вдруг донесся запах ее волос, в глаза ударила застывшая на губах улыбка — и она без чувств упала в мои объятия.
Я схватил ее легкое, горячее тело. Из коляски на чистое голубое небо смотрел младенец.
Мне было стыдно. Впервые в жизни я осмотрелся в реальном мире, в том мире, который есть, существует и который совсем не похож на театр.
ОТЗВУК
Игры Веры
1
Когда на ее могилу бросили последнюю лопату земли, я уже начал кое о чем догадываться. Поэтому меня и не удивило ее прикосновение у ворот. Конечно, она взяла меня под руку не совсем так, как раньше, когда была жива. Бестелесная, она казалась более юной, более открытой миру, более предрасположенной к удивлению. Когда я садился в такси, ко мне подошел какой-то знакомый.
— Время залечивает и самые глубокие раны, — сказал он, глядя мне в глаза; в голосе его звучали виолончельные нотки соболезнования.
«Дурак ты», — подумал я.
— Забывать не легко, — все водил он смычком по струнам.
— А зачем забывать? — спросил я уже вслух.
Он раскрыл широко глаза, потом обнял меня и торопливо ушел к своей персональной машине.
— Все эти люди, родная, хотят, чтобы я избавился от тебя, — обернулся я к Вере.
Она засмеялась.
— Ты умерла, ты причинила мне боль, я должен щадить себя, а потому ты должна-де незаметно исчезнуть из моей жизни, — продолжал я, когда мы устроились в разболтанном старом такси. — Ну не смешно ли?
2
Дети закрылись в своих комнатах.
— Ты подумал о детях? — спросила она возле полок с книгами.
— Откуда ты знаешь?
— Я всегда угадывала твои мысли.
— Это верно.
— Жизнь повторит нашу молодость в детях.
— Что это значит?
— Просто я тебя утешаю.
— И ты туда же? Это с твоей стороны не слишком тактично.
— Ладно, тогда считай это обычной светской беседой. Женщины всегда о чем-нибудь болтают со своими любимыми. Это вы, мужчины, все больше молчите. А ты — особенно.
3
Мы пошли погулять к Дунаю.
— Есть вопрос, который за двадцать четыре года нашей любви ты мне ни разу не задал, — остановилась она против нашего дома на набережной.
— Какой вопрос?
— Сказать?
— Скажи.
— Ты никогда не спрашивал, счастлива ли я?
— И… и ты счастлива?
— Немножко. Не совсем. Не сердишься, что я сейчас это тебе говорю?
— Нет, — ответил я, превозмогая боль.
— Я была бы совсем счастлива, если б у нас было шестнадцать детей. Двенадцать сыновей и четыре дочери. Как было бы славно: воспитывать шестнадцать детей, вечером созывать их в просторном саду по именам, давать им ужинать, умывать их, журить, целовать, стирать и гладить на них, и… ты сейчас на меня ужасно рассердишься, но я все же скажу: я была бы по-настоящему счастлива, если бы ты был не писателем, а приходил вечерами домой с какой-нибудь самой обыкновенной работы.
Она прижалась ко мне и тихо положила голову мне на плечо.
4
— А вот я у тебя все время допытывалась, счастлив ли ты, — сказала она извиняющимся тоном, когда мы двинулись дальше.
За спиной у нас, где-то возле верхней оконечности острова Маргит, загудел пароход. Бас его лениво полз по пустому майскому небосводу.
— Ты опять молчишь?
— Нет, я думаю.
— Ты ни разу мне не ответил на этот вопрос.
— Это молчание было как обруч на моей жизни. Если бы я сказал, что счастлив, счастье тут же распалось бы и исчезло.
— Слишком просто звучит.
— Мне тоже так кажется.
— Но если это так просто, — ощутил я на шее тепло ее рук, — значит, правда.
— Ты рада, что все стало ясно? — вздохнул я, освобождаясь от своей проржавевшей тайны.
— Очень, — засмеялась она, потом, сбежав по ступеням, ступила на мелкие прибрежные волны.
— Вера! Полно дурачиться! — крикнул я вслед ей.
— Не волнуйся, я легче воды, — ехидно отозвалась она и, к вящему моему изумлению, пробежав по волнам, плещущим о ступени, поднялась на пуанты.
— Иди сейчас же сюда!
— Нет. Теперь все будет не так, как ты скажешь. Я буду делать, что мне захочется! — крикнула она и побежала по воде к пештскому берегу.
— Вера, милая, вернись!
— Брось! Так приятно побегать! — Она улетала все дальше.
— Вера! Я иду за тобой! — завопил я отчаянно и стал спускаться по выщербленным ступеням.
Она сразу остановилась, не добежав даже до середины реки, и повернулась ко мне. Волосы ее растрепались, словно под порывистым ветром, хотя над Дунаем царил полный штиль. Разведя широко руки, она помчалась обратно. Бег ее длился несколько секунд; я не успел дойти до воды, а она уже оказалась рядом и бросилась мне на шею.
— Ах, дурачок! — пахнуло в лицо мне речной свежестью. — Ты думаешь, тебе все можно?
5
Наши взрослые дети спали, оба прямо в одежде. На лицах у них видно было, как глубоко погрузились они в пучину сна.