Брак по-Тьерански

Свою старшую невестку и Рябинка, и Эльмар обожали. Оба они рыдали над гробом, не стыдясь слез. Спустя неделю после похорон старый ветеран сказал дома:

- Вот что, дорогая, я не хочу потерять и тебя. Собирайся, мы летим на Землю.

- На Тьеру?

- Не прикидывайся наивной, ты знаешь, куда. На мою Землю, на Новую.

- Хорошо, согласна, - сдалась Рябинка и печально улыбнулась.

Эту ее последнюю, полную прощальной грусти улыбку он запомнил на всю оставшуюся жизнь. В улыбке было снисхождение: ладно мол, выполню твою прихоть, слетаю с тобой на твою родину. Меня, мол, не спасти, зато хоть ты успокоишься.

Так и вышло, не спас он жены. Уже сразу после выхода из гиперпространства ей стало так худо, что все четыре дня перелета он буквально места себе не находил. Он уже раскаивался, что уговорил жену решиться на путешествие, но поворачивать назад было бесполезно, обратная дорога обозначала лишь дополнительные перегрузки. Об одном лишь он молил судьбу: успеть добраться до Солнечного. Он даже пересаживаться в другую машину не стал: так и приземлился во дворе клиники.

Не помогло, не сжалилась судьба. Звездолет коснулся земли, когда женщина была уже мертва.

Каково же было отчаяние Эльмара, когда он узнал, что опухоль, беспокоившая его жену в течение последнего года, не только не была злокачественной, но даже и особого лечения не требовала. Это он подслушал из разговора врачей. И Мартин подтвердил:

- Да, болезнь была нервного характера, тревожные симптомы со временем прошли бы сами собой.

Эльмар потащился к звездолету; возле самого трапа он схватился рукой за сердце и потерял сознание, второй раз за свою биографию.

Очнулся он в больничной палате и первым, что увидел, было озабоченное лицо Мартина.

- Что со мной было? - спросил он.

Он чувствовал себя очень слабо, но сердце уже отпустило, и он недоумевал, почему он не на улице и лежит.

- Инфаркт, - кратко пояснил Мартин, лицо которого при первых же словах бывшего друга приняло обычное докторское выражение.

- Ну и?

- Мы вынуждены были тебя прооперировать. Понимаешь, что это значит, герой двух миров?

Эльмар понимал. Операция обозначала, что на Новой ему придется задержаться по крайней мере на полгода, иначе его ждет мгновенная смерть, чуть он рискнет подняться над поверхностью планеты выше определенной границы.

Полгода или смерть. Полгода... Да ему теперь и одного дня не надо было, ни даже единого мгновения. В отличие от смерти. Как это было прекрасно - умереть, чтобы больше никогда ни о чем не думать. Получить глоток забвения - и чтобы навечно.

- Зачем ты меня спас? - проговорил он угрюмо.

- Затем, что моя обязанность лечить, а не отвечать на глупые вопросы.

Да, конечно, Мартин обязан был его спасать. Только ведь и Мартин не все может предусмотреть... Смерть... Такая желанная... Раз - и никто помешать уже не успеет...

- Звездолет... Он в порядке?

Мартин посмотрел на него пристально и многозначительно кивнул:

- Звездолет в порядке, а вот ты - нет. Сейчас тебе сделают укол, ты отдохнешь, а затем мы поговорим.

Он действительно вызвал медсестру, и необходимый укол пациент получил. Вот только обещанный разговор состоялся нескоро. Открыл глаза Эльмар уже не в Солнечном, а совершенно в ином месте. Там, где на окнах была прочная решетка, а звездолета не было даже поблизости.

Эльмар не сразу сообразил, куда попал. Сквозь решетку виднелись кусты каких-то растений, распространяющих одуряющий аромат, а вдали синела безбрежная водная поверхность. Две двери, одна из которых вела в сад, а другая куда-то внутрь здания, дополняли интерьер. Обе они оказались заперты.

Не успел Эльмар оценить ситуацию, как внутренняя дверь раскрылась, и в помещение зашел человек средних лет в светло-зеленом халате. Вошедший катил впереди себя столик-тележку с набором довольно разнообразных кушаний.

- Где я? - спросил Эльмар, без всякого интереса взирая на изысканно сервированную снедь.

- На Сиреневом острове, - почтительно отвечал человек в халате.

- Что? - невольно вырвалось у Эльмара. И он горько рассмеялся. Ну, Мартин! Ну и провел его! Сиреневый остров!

- Иначе говоря, я нахожусь в сумасшедшем доме? - произнес он вслух.

- Как угодно. Хотя мы предпочитаем другое название.

- Какое же?

- Клиника для реабилитации душевнобольных.

- Один коленкор. Я могу узнать, каков у меня диагноз?

- Суицид.

- А по-простому?

- Попытка самоубийства.

Голос человека в светло-зеленом был по-прежнему невозмутим и почтителен.

- Так... И надолго я здесь?

- Это знает только лечащий врач. Я санитар.

- Можно его видеть?

- После завтрака, - человек в халате показал на тележку.

- Оставь что-нибудь, сынок. И пришли врача.

- Хорошо, Марк Данович.

Обращение прозвучало на полном серьезе.

- Почему ты меня так называешь? - изумился самый знаменитый человек планеты, на поверхности которой он сейчас пребывал.

- Мне сказали.

- А что еще тебе про меня сказали?

- Что у тебя - особый режим.

Особый режим, как выяснилось впоследствии, обозначал незримое круглосуточное наблюдение и отсутствие контактов с внешним миром. Если не считать обслуживающего персонала, то за все полгода, проведенные на Острове, Эльмар не видел ни единого человека. Ни книг, ни телевизора ему не полагалось. Зато он мог заказывать себе любые яства и при желании получать их не из рук санитаров, а, так сказать, посылочным способом. Он выводил на экране дисплея записку, нажимал на клавишу "Сообщение" и имел результат: дверь открывалась, тележка въезжала, дверь закрывалась.

В первый же день при пробуждении, сразу после ухода санитара, Эльмар провел рукой за правым ухом и ощутил там пустоту. Блокировки, которую он себе поставил, чуть только звездолет приблизился к границе материализации, не было. Без сомнения, Мартин вживил ему стационарную, под черепную кость. Эльмар был здесь беспомощным пленником, и заранее предполагалось, что остальные способы бегства также для него перекрыты.

О том, что за ним неотступно следят, пленнику не напоминали, но когда он попытался утопиться, любые сомнения в факте надзора у него пропали. Сектор, где он пребывал, выходил на отмель и был огражден с трех сторон энергетическим барьером, столь же невидимым, что и слежка, но таким же реально ощутимым при соприкосновении.

Эльмар даже знал устройство этого барьера: агрегаты, генерирующие отталкивающий импульс, размещались под землей, образуя нечто вроде треугольника с незамкнутой вершиной, располагавшейся в центре острова, в здании клиники. Основание треугольника простиралась параллельно берегу, по мелководью, достигая дна. Это обозначало роскошную возможность плескаться хоть до посинения, но попасть на ту часть акватории, где можно было бы без проблем свести счеты с жизнью, нечего было и пытаться.

Однако чего не добьешься, если сильно хочешь! Через три дня размышлений Эльмар привязал к поясу самодельный мешочек с песком, нырнул поглубже и сделал несколько вдохов, наполнив легкие водой. Он знал, что будет неприятно, но что такое пять минут пытки по сравнению с годами смертельной муки?

Увы! Извлекли его из акватории быстрее, чем он успел потерять сознание! Откачивали же долго и нудно, а затем еще несколько суток держали на снотворных. Больше попыток утопиться Эльмар не делал, он просто затосковал, затем пришло успокоение. Он смирился. Попросив кисти, краски и материал для лепки (резьба по понятным причинам исключалась), он весь оставшийся срок прозанимался так называемым творчеством. Он рисовал и ваял.

Эльмар рисовал восходы, закаты, полдень. Он рисовал море в ясную погоду, в дождь и в бурю. Он рисовал сирень за окном, просто сирень и песчаный пляж. За всю жизнь, наверное, он не намалевал столько картин, столько за те злосчастные 156 дней. А надоедало рисовать - он занимался скульптурой. Полгода промелькнули, словно сон.

- Ну как самочувствие, Марк Данович? - спросил его однажды врач.

Это была их третья беседа за весь период заключения.

- Я хотел бы, чтобы сюда пригласили доктора Мартина из Солнечного, - отвечал пленник.

- Нет необходимости. С сегодняшнего дня ты уже не наш пациент. Есть какие-либо замечания или пожелания?

Ни пожеланий, ни замечаний у Эльмара не было. Люди добросовестно выполняли свою работу - какие у него могли быть к ним претензии? Другое дело - Мартин.

- Зачем ты заставил меня жить? - кинулся он к нему с упреком.

- Прошло, значит, - констатировал тот.

- Прошло, - подтвердил Эльмар. - А зачем? Зачем мне жить? Кому она нужна, моя жизнь?

- Мне, хотя бы! - рявкнул Мартин, потеряв терпение. - Думаешь, только у тебя были потери, а у остальных никто не умирал и все благополучно? Стыдись, старина!

- По какому праву ты взялся меня учить?

- По праву старого друга!

- Друга? А я думал, по праву старого доносчика!

- Доносчика? - изумился Мартин. - С чего ты взял, будто я доносчик?

- Да ты всегда им был! Помнишь мой первый звездолет?

- Это когда тебя чуть не засадили? Извини, друг, но доложил о тебе не я.

- А кто?

- Сестрица, мир ее праху. Она же была влюблена в тебя как кошка, все надеялась, бедная, что ты на ней женишься. Неужели ты всерьез думал все эти годы, будто я способен на низость?

- Конечно, способен. И в этот раз ты это доказал.

- Великий разум, каким образом? Почему спасение твоей жизни ты считаешь низостью?

- Не спасение, а донос.

- Великие силы, какой донос? О твоем появлении у нас правительство узнало прежде, чем ты вышел из звездолета!

- А Сиреневый остров?

- Врачебные каналы, дорогой!

- И Марк Данович твоя выдумка?

- А то чья же? Зачем было афишировать наши слабости? Все расходы по особому режиму оплачены из моего кармана. Можешь не сомневаться, я такую легенду тебе сочинил, что не подкопаешься. Кроме суицида в сопроводительном листе была потеря памяти и подробные рекомендации по твоему содержанию. И таланты твои перечислены, чтобы знали, чего опасаться.

- Да уж! Меня пасли как экземпляр редкостной ядовитости: не подходи - убивает на расстоянии, - грустно усмехнулся герой одной планеты и первооткрыватель другой.

- А чего бы ты хотел? Я всегда все делаю на совесть. Шедевры твои уже доставлены в мой особняк спецрейсом, можешь получить.

- Нет уж, пусть останутся у тебя, на память... Значит, вот как оно получается? Выходит, зря я на тебя сердился все эти годы?

- Потому и избегал?

- Конечно. Я не мог понять твоего предательства. К тому же ты всегда меня осуждал.

- Брось, я тобой гордился, причем еще со школы. Я просто за тебя боялся, ведь ты бывал так неосторожен! В общем, если тебя не ждут очередные великие дела, погости у меня, сколько захочешь. Вспомним молодость, помянем прошлое, своих навестишь. Твой старший недавно персональную выставку открыл. Неужели нелюбопытно? Твоя ведь кровь, а?