Диверсанты

Лузгин вошел в кабинет тихий, покорный, не отвыкший от тюремной дисциплины – заложив руки за спину, и остановился у порога. Капитан отпустил конвоира, включил магнитофон и вышел из-за стола.

– Садись! В ногах правды нет. Правда в твоей голове. Так в чем дело, Александр? Что за нужда погнала ломать замок в палатке?

Лузгин сел, развязно забросил ногу на ногу и молча указал на пачку сигарет.

– Кури, кури! – разрешил Рыбалко и сел напротив.

– Знаешь, начальник… Если сказать, то ведь не поверишь. Сгорел я? Сгорел. Пиши протокол и – даешь сибирский край, тайга сибирская! – с несколько напускной веселостью выпалил Лузгин, пряча тоскливые глаза от капитана.

– Чего торопишься? Успеется. Дни заключения начинаются с сегодняшнего дня. Парень мы смекалистый, но и мы не лыком шиты, а поэтому давай-ка начистоту. По какой такой причине решил в колонии спрятаться и отсидеться? Ты думал, я тебя не раскусил? «Крыса» не пойдет на какую-то убогую палатку. Ему бы ювелирный взять, это бы он с удовольствием, – будто рассуждал вслух капитан, а сам глядел насмешливыми глазами на Лузгина, который и удивлялся, и хмурился, насильно пытаясь скрыть улыбку, просившуюся на его лицо. – Хватит, Лузгин! – вдруг резко сказал Рыбалко. – Выкладывай, с какой целью лез в палатку и топтал там вермишель и макароны?

– Там выручка… – начал было Лузгин, но Рыбалко не дал ему договорить:

– На выручку ты наткнулся случайно. Или, может, кто навел?

– Нет, один я работал. Выручку, верно, я случайно схватил.

– Так зачем же брал палатку?

Лузгин вдруг решился и махнул рукой – была не была, чего скрывать, капитан уже понял, что кража в палатке – это только возможность скрыться.

– Я же говорю, не поверишь, гражданин начальник. Уж очень хитрое дело.

– Давай, выкладывай. Там разберемся.

– Только уговор баш на баш: я – вам, а вы за меня в суде. Мне ведь тоже неохота на большой срок идти. Но нырнуть со свету во как надо! – Лузгин чиркнул большим пальцем руки по горлу. – Пересидеть надо, пока не потеряюсь.

– Стоит ли того твоя информация, чтобы нам торговаться?

– Стоит, стоит, гражданин капитан. Значит, дело слепилось так. Выскочил я на свободу полгода назад, домой приехал, маму повидать. Все-таки как-никак пять лет не видались.

– Ты не отвлекайся, давай суть.

– Сами понимаете, все что заработал спустил быстро: мамаше кое-что купил, а потом оказалось, что пусто у меня в кармане. Но тут мне подфартило[3]. Прошвырнулся я по проспекту, гляжу – и глазам своим не верю: навстречу мне рулит Митька Шкет. Знаете вы его, Митька Гаврилин. Пять леть не виделись, мы в разных местах с ним трудовую вахту несли. Он везучий: за мокрое дело пятерик имел. Только Шкета не узнать: бобочка, шикарные шкары, блестящие корочки[4]. Не Шкет, а с модной картинки фраер. Он как меня увидел, так весь засиял, прямо-таки заплясал от радости, заскрипел корочками, закрутился.

«Я тебя по всему городу ищу, Саня! – заорал он на весь Крещатик. – Дело есть, ты мне нужен!» – и потащил меня в кафе. Ну, захмелились мы слегка, там у буфетчика всегда есть водяра. Я не дал ему выкладываться, пока мы не заели, а потом говорю: «Что за дело? Ты мое правило знаешь – ни мокрого, ни пустого дела я не беру».

«Не! Дело чистое, иконы будем покупать», – прямо цвел от удовольствия Шкет. – Я поначалу думал, чокнулся он, когда про иконы трекнул. Потом, гляжу, Шкет всерьез наматывает. Одним словом, поволок он меня в один подвал. Двухэтажный особняк, бросовый, сносить его будут. Могу показать где, – он вопросительно поглядел в глаза капитану и сделал паузу.

– Давай, давай дальше. Когда надо – покажешь.

– Влез он в одну дверь, я в коридоре остался. Потом слышу: Шкет зовет, ну я и вошел, а в глаза луч света, как в Гестапо. Я в кино видел, там следователь светил, а сам в темноте сидел.

«Дверь прикрой!» – прошипел кто-то из темноты.

– Ну, я прикрыл, хотел подойти, на него посмотреть. Только шагнул, а он из темноты: «Стоять!»

– Жутко стало, по спине мурашки поползли, думаю, когти рвать[5] надо. Но тут Шкет высунулся, заюлил: «Надежный он, я за него ручаюсь. Я в деле с ним был…» – Это он лапшу навесил на уши, ни в каком деле мы с ним не были.

«Заткнись! – рыкнул тот из темноты, и Шкет к стенке прилип, будто приговоренный к вышке, выстрела ждал. – Проходи, садись у стены на стул».

Я как лунатик иду по каким-то тряпкам, стекло под ногами скрипит, и трещит, а сам думаю: «Рвануть надо, нечисто тут». – Сел на полуживой стул, а этот, сука, в глаза светит, как в Гестапо. Шкет вспотел весь, толстые губы облизывает, видно, дрейфил[6] он перед тем, из темноты.

«Ты ему все объяснил? – спросил он Шкета.

«Все, все! Иконы будем покупать в деревнях, – засуетился Шкет. – Он согласен».

«Вот мои условия. За каждую икону будете получать комиссионные. Девятнадцатый век – сотню. Восемнадцатый век – две. Найдешь семнадцатый – станешь богатым. Особенно смотри те, что на деревянных досках писаны. Понял?»

«Чего же не понять, – отвечаю ему. – Прямо азбука. А иконы в деревнях я должен тырить?[7] Тогда это не по мне. Если лезть в хавиру[8], так надо брать не иконы. Можно на всю косую[9] прихватить».

«Заруби себе на носу, – разозлился тот, – никакого воровства! Иконы будешь покупать. Под любым предлогом входи в дом, смотри, спрашивай, придумай, для чего нужна икона, и покупай».

– Для меня тут было все в темноте – эти иконы, века. Ну, я и спросил его: «Как я узнаю, какой это век?»

«Твое дело покупать все, что попадается, я сам определю».

– Понял я, что нужен ему, а для чего – не ясно. Спрашиваю: «Позвольте один деликатный вопрос. За иконы платить векселями или мне завести чековую книжку?» Тут он швырнул к моим ногам пачку и сказал: «Вот тысяча. За деньги будешь отчитываться. Не вздумай мошенничать. Я этого не терплю. Ездить будешь туда, куда я укажу».

– Высунулась из-за луча рука, и в ней шпалер[10]. Век свободы не видать – видел шпалер, «парабеллум»! Я разбираюсь.

Наступила тишина. Лузгин, видимо, погрузился в воспоминания тех неприятных минут, когда он сидел в заброшенном подвале под дулом пистолета.

Рыбалко тоже молчал, ожидая, когда он продолжит свой рассказ и приведет его к краже в палатке. Но Лузгин не мог сразу оторваться от прошлого, и капитан спросил:

– А как ты должен с ним встретиться?

– Я задал ему этот вопрос. Он ответил, что сам найдет меня, когда я ему понадоблюсь. Я пока должен ездить и покупать иконы.

– Ну а как же с палаткой? Зачем она тебе, ты же на золотую жилу напал? – попытался повернуть Лузгина капитан в нужное следствию русло.

– Когда у меня в кармане зашелестели бумажки – плевал я на всякие иконы. Мы в тот вечер со Шкетом банкет закатили. Пара чувих[11] к нам пристала. В общем, недолго музыка играла. Спустил я всю косую до рубля за неделю. Похмелились мы со Шкетом по утрянке, и он укатил искать иконы.

– Он что же, деньги имел? Пили на твои? – прервал Рыбалко Лузгина.

– Да, я ему сказал, что плевал на этого демона[12] и на его дуру[13] тоже. Шкет перед ним трясся, вот и подался искать иконы. А я сел на мель. В карманах – зола[14].

Рыбалко внимательно следил за лицом Лузгина, и было трудно понять, как он воспринимает его рассказ: верит или сомневается. Но один вопрос интересовал капитана. Что же заставило Лузгина совершить преступление и спокойно ждать ареста? В принципе Рыбалко догадывался, куда он клонит. «Сейчас он мне выдаст вариант, что хотел сесть в тюрьму ненадолго, так как боялся типа с пистолетом», – подумал капитан и тут же подтолкнул Лузгина.

– Про палатку давай, долго рассказываешь.

– Два дня назад демон взял меня на мушку. Он все обо мне знал – как я кутил на его косую, что делал. Знал, что никуда я не ездил, ни за какими иконами. Честно, хотел я скоробчить[15] в церквушке пару святых. Решку на окне попилил, но попы нынче хитрые, сволочи, сигнализацию насобачили на окнах. Оперативники чуть не забарабанили, едва завился[16].

«Вот, оказывается, кто нарушил сигнализацию в церкви, – подумал капитан. – А я грешил на Скрипника. Хотя тот тоже свободно мог это сделать».

– Ты мне вот что, Александр, опиши того демона. Рост, цвет волос, глаза, особые приметы. – Рыбалко взял лист чистой бумаги и положил перед собой. Но Лузгин ударил себя в грудь кулаком и горячо воскликнул:

– Гражданин начальник, не могу сделать! Не видел я его! В подъезде он меня сцапал и шпалер в бок воткнул. Темно там было. «Сейчас щелкну и будешь корчиться, пока не сдохнешь!» – вот что он мне прошипел. – Такой щелкнет и глазом не моргнет. Тоскливо мне стало. Что я видел на свете? А мне уже двадцать шесть. Прямо-таки чуть не заплакал, так не хотелось подыхать. А он вдруг отпустил меня, подтолкнул к лестнице и сказал: «На днях встретимся, я с тобой посчитаюсь как положено». Выскочил он за дверь, зарычал стартер, и машина уехала.

– Номер машины, марка, цвет? – быстро спросил капитан.

– Не видел я машины, – как-то неуверенно ответил Лузгин и сам почувствовал, как нелепо выглядит его рассказ.

– Что-то ты ничего не знаешь, ничего не помнишь, – с недоверием произнес Рыбалко. – Липу даешь, Лузгин! Как же я могу поверить в то, что с тобой произошло, если ты ничего сказать об этом человеке не можешь? Так не пойдет. Если уж хочешь со мной без дураков – давай конкретно. Я и так потратил на твои байки массу времени. Ты парень умный и пытаешься меня заинтересовать в своей истории упоминанием пистолета. Мол, инспектор клюнет и не будет ночи спать, думать, как изловить того мифического владельца подпольного парабеллума. Слабо, Лузгин, слабо!

Рыбалко встал, подошел к своему месту и хотел выключить магнитофон, который все это время наматывал на пленку рассказ Лузгина. Но тот вдруг сложил молитвенно на груди руки и плаксивым тоном, который не вязался с его крепкой фигурой, заскулил:

– Верь мне, начальник. Было это. Так оно было. Я и в палатку полез, чтобы спрятаться от него. Шлепнет он меня, такой у него расчет со мной за ту косую. А я жить еще хочу! Жить хочу!

Рыбалко внимательно поглядел на Лузгина и снова увидел в его глазах страх. «Может, правду говорит», – подумал он с долей сомнения и сразу же отбросил эту мысль. Слишком неправдоподобно выглядела вся эта история. – «Шкета бы послушать» – эта мысль не задержалась и так же, как появилась, погасла. Лузгин словно угадал, о чем подумал капитан, он с надеждой впился глазами в Рыбалко и заспешил:

– Шкет подтвердит, он его знает, он его видел! У него шпалер, брать его надо. Я не люблю мокрого дела.

– Послушай, Александр. Ты вот, как любишь говорить, вор в законе[17], хотя таких у нас уже негусто, нет такой профессии, и вдруг стал выдавать другого преступника. Вроде, вашу воровскую этику нарушаешь, а?

– Не кучер[18] он, гражданин начальник. Он – демон, хоть шпалер имеет. Только я сразу учуял: не наш он. Оттого и боюсь, что пришьет. Чего мне его беречь? Шкет говорил, в Москве он живет, вроде на пяти языках может разговаривать. Среди нас таких нет. Не кучер он, – категорично заявил Лузгин.

Капитан больше не хотел тратить время на пустые разговоры. Он выключил магнитофон, молча написал протокол допроса по краже в палатке и признанию Лузгина и дал ему подписать. Тот долго читал небольшой текст, шевелил губами, потом старательно вывел свою фамилию и с надеждой поглядел на капитана.