Диверсанты

– Красивая девушка, очень красивая. Натравливала на меня этого Шурыгу, чтобы я с ним сцепился.

– Да Шурыга смирный как ягненок, это голос у него такой. Поклоняется ей, такая любовь.

– Все, спасибо что выручили, но я пошел по своим делам. – Виктор свернул за угол, обошел квартал, но девушки с ее тележкой уже не было. Она как появилась, так таинственно и исчезла.

Шмелев сел на скамейку, идти в университет ему расхотелось, да, собственно, почему он должен кого-то расспрашивать о Саблине, когда Саблин сам живой и ответит на тысячу его вопросов? По крайней мере так было, если не считать месячной паузы, когда Саблин уклонился от беседы…

Даже из той минимальной информации, которую Шмелеву сообщил о Саблине один из его приятелей, для Виктора вырисовывался образ человека с таким героическим прошлым, что написать о нем – мечта журналиста. Однако попытки Шмелева повидаться с Саблиным встретили его глухое сопротивление. Он ничего рассказывать не хотел и от встречи отказался, чем несказанно удивил журналиста. Обычно эти люди щедры на рассказы, воспоминания, и не потому, что жаждут сенсаций, а просто им хочется с кем-то поделиться своим прошлым, показать, какими они были в молодости. И только спустя месяц, когда Шмелев уже стал забывать о Саблине, он вдруг сам напросился на встречу и рассказал ему про свою «большую войну», как он назвал все, что с ним приключилось в оккупированном Киеве, в Словакии, где он оставил по себе добрую память среди словацких партизан. Шмелев тогда мысленно решил, что пройдет по всему этому героическому пути Саблина в Киеве, обязательно съездит в Чехословакию: в Кошице, Михаловцы, Грушево, Гуменный, найдет и Томаша Крапицкого, и Яна, и Ганку – всех, кто близко знал Саблина.

Судьба сразу благоволила к Шмелеву. Уже на следующей день на планерке Главный в своей обычной манере сказал:

– Гляжу, засиделись, богатыри, ожирели, мух не ловите. Не пора ли пробежаться по стране? Предлагаю несколько тем, одна из них – для Шмелева. С него и начнем. Психологический очерк о милиции, но никаких перестрелок, погонь, психологический портрет – и все тут. Ясно?

Шмелеву уже было все ясно. Еще Главный не кончил, а он выбрал себе место командировки – Киев.

– И не копайся тут в Москве. Куда-нибудь в республику.

– В Киев поеду, – ответил Шмелев.

– Так чего же ты все еще сидишь тут? – спросил Главный в своей обычной шутливой манере, подчеркивая, что вопрос исчерпан.

– А меня уже нет, – ответил в тон Главному Шмелев. Но тот уже переключился на другую тему и разворачивал идею военных учений, откуда требовался репортаж.

«Ни черта я не успею за день! – чертыхнулся Шмелев. – Тут минимум неделю надо копаться: университет, военкомат, музей, еще надо в партийных органах. Комитет ветеранов, наверное, есть какой-нибудь Совет партизан. Ладно, потолкаюсь до вечера, завтра полечу на юг, отпишусь, сдам материал в номер и попрошу дней десять отпуска. Приеду еще раз…» – додумать он не успел. Газель с глазами-сливами остановилась перед ним. На ней не было белой куртки, не было при ней и тележки. В голубом платье с короткими рукавами, стройная, под сорок шестой размер фигура – она заставляла невольно смотреть на нее и любоваться.

– Мороженое ждешь? – спросила она с усмешкой.

– Тебя жду. А где Санчо Пансо? Где верный Шурыга? – улыбнулся в ответ Шмелев.

– По Шурыге соскучился? Сейчас будет. Ему не нравятся твои копыта, – засмеялась она весело.

– Может, уйдем отсюда? Уж очень не хочется остаться хромым.

– Уйдем! – она повернулась и пошла вперед. – Боишься?

– Разве я произвожу такое впечатление? Рост один метр восемьдесят два, второй разряд по самбо, немного увлекался каратэ. Этого для Шурыги хватит? – не удержался от рисовки Шмелев.

– Ему и не этого хватит, у него больные легкие.

– А ты санитарка? Уж не Тамарка ли?

– Угадал: звать Верка, а фамилию, наверно, Рыбалко сказал.

– А чего это ты дуришь, Верка?

– Ты о чем? О мороженом? Когда тебе говорят «мы тебя поим, кормим, одеваем, обуваем, а ты грубишь и хамишь», так лучше это право зарабатывать мороженым.

– Право грубить и хамить родителям? Вот у меня их нету, погибли оба в авиационной катастрофе. А были бы живы – самого ласкового сына имели бы, – с грустью и болью в голосе возразил Виктор.

Она взглянула на него через плечо и слегка дотронулась до его руки.

– Извини, ты не понял меня. Всюду о социальной справедливости, о равенстве, о гласности, сам, наверно, пишешь об этом, а в жизни плевали они на эту социальную справедливость: пользуются своим мундиром и тянут живым и мертвым.

– Это ты про отца, про Рыбалко?

– Нет! Эти – два дурака, по меркам других: живут от зарплаты до зарплаты, то Коваль одалживает у Рыбалко червонец, то Рыбалко у Коваля. Зашел бы к нам и поглядел на нашу мебель. А вот такие, как Труш – есть у них такой, все в ОБХСС просится, – в угро ему грязная работа. Да и не только Труш, там сплошь и рядом, всю торговлю прибрали к рукам.

– Ты-то против чего протестуешь? Давай зайдем куда-нибудь, хоть перекусим.

Она сразу повернула к кафе и все так же шла впереди на полшага.

– А чего не протестовать? Сейчас массы начинают закипать. Думаешь, отец лучше других? Правда, он ничего не берет бесплатно, но может позвонить по телефону, представиться и выбить путевку для матери в санаторий, в какой она хочет, продукты достанет, импорт. А как же наши соседи? Они не могут козырнуть формой и сослаться на свою должность, поэтому и в очередях стоят как все. Я, конечное дело, высказалась и про партию, и про должности, и про блага, и про ложь, как говорят одно, а делают другое. Мать, конечное дело, у нас скорая на расправу, в дискуссии применила запрещенный прием, вот я и самоизолировалась от них. Хлеб, соль ем свои, платье вот купила. Наверное уйду на вечернее отделение, поступлю на работу. Как тебя зовут? – без всякого перехода спросила.

– Виктор Шмелев, Советский Союз! Скажу тебе одну фразу, моя мать ее автор: «Побитый матерью – что дважды поцелован!» Она ведь сама больше переживает, что взрослой девке дала пощечину. Ты на каком курсе?

– Хочешь высчитать, сколько мне лет? Я старуха, мне уже двадцать. На Востоке таких и замуж не берут, перезрела.

Они вошли в полупустое кафе и уселись у окна. Парень-официант оценивающе поглядел на эту пару и лениво пошел к ним.

– Дай нам чего-нибудь поесть, – бросил Виктор уверенно, так, словно он здесь бывал не первый раз.

Парень пожал плечами и отошел. Вера догнала его и что-то тихо сказала. Официант снова окинул взглядом Виктора и юркнул на кухню.

– Ты что ему сообщила? Что я Герой Советского Союза?

– Я сказала, что надо уважать знаменитых актеров и так равнодушно не относиться. Когда ходишь в кино, то он тебе доставляет удовольствие, а ты ему живому не хочешь.

– А сама протестуешь против социальной несправедливости.

– Я есть хочу. А Наполеон говорил, что все надо начинать с желудка. Может, он и не так говорил, но мысль верная.

Официант принес две отбивные с луком и, подмигнув Вере, спросил:

– Такое мясо требует сухого вина, например «Цинандали», не правда ли, хозяйка?

– Ух ты, какой гурман! – восхитилась она. – Тут же безалкогольное кафе.

– Для кого безалкогольное, а для таких гостей имеем, – он исчез и тут же вернулся, прикрыв бутылку белой салфеткой.

Пока они ели и пили вино, молчали. Виктор изподтишка наблюдал за ней, видел, с какой жадностью она ест, и подумал: «Видать, мороженое не особенно ее кормит, но характер выдерживает».

– Ты ничего мне не ответила по поводу афоризма моей матери.

Вера улыбнулась, показав ряд белых зубов, облизала губы и сказала: – Если бы она меня за что-то, за провинность… А то за мнение, за критику. У меня сестренка есть, я ее очень люблю. Она каждый день приходит ко мне есть мороженое. Говорит, мама плачет, – девушка опустила глаза к тарелке и склонила голову.

– Ты, оказывается, садистка! – заключил Виктор. – А я хотел на тебе жениться.

– Отстань ты со своей женитьбой! – озлилась она. – Расскажи, зачем ты приехал в Киев, если это не составляет государственную тайну, – быстро переменила она тему и посмотрела на Виктора.

Шмелев коротко рассказал ей о редакционном задании, но особо остановился на личном интересе в Киеве.

– Приеду еще раз и покопаюсь основательно, потом поеду в Чехословакию.

– Хочешь, я тебе помогу? Пока ты будешь заниматься психологическим портретом милиционера, я поищу для тебя информацию. Мне это интересно, я же на историческом.

– Приму от тебя помощь, но на условиях капитуляции.

– Какой еще капитуляции? – удивилась она. – Ах, да, «побитый матерью…» Я подумаю!