Нежить и Егор Берендеевич

Жердяй и Егор Берендеевич

Пошёл как-то раз Егор Берендеевич за дровами, набрал валежника сухого, перетянул его веревкой и домой поволок. Тянул, тянул и споткнулся. Глаза поднимает, а это коряжина сухая из земли торчит, младому лесу расти мешает. Сама на вид дюже убога: макушка — большущий нарост, на человеческую голову похож; а на крученом-перекрученном стволе всего две ветки, будто руки людские; внизу же развилка корнями в землю уходящая, на две ноги похожая. Рассердила Егора эта насмешка природы над родом людским. С большим трудом свалил её крестьянин: никак не давалась старая коряга, прям зубами в землю вцепилась.

— Ну нам и эта задачка по плечу! — крякнул Егор Берендеевич, привязал корявого человечка к другим валежинам и поволок. А коряжина ползти не хочет, так и норовит из вязанки выскочить! Допёр кое-как Егор свою поленницу до дома. Наломал её на мелкие веточки. А когда корягу рубил, так та вроде как стонала.

— Чур меня, чур! — шептал мужик и продолжал рубить злую ветку.

Истопил Егорушка печь и решил вредную корягу наперёд сжечь. Сжёг. Баба каши наварила, дети кушать сели. Едят, хвалят! А Егор ложку каши ко рту подносит, а ложка ему тук по лбу! Ничего не понял Егор. Отпрыски в смех! Отец во второй раз ложку каши ко рту подносит, а ложка ему по лбу стук! Детки от хохота под стол залезли. Жена не видела этого чуда, по хозяйству крутилась. Взяла она тряпку мокрую и давай ею детей воспитывать. А муж в третий раз ложку ко рту подносит, а ложка ему по лбу тук! Супруга такое дело заприметила и сама со смеху покатилась! А муженьку не до потехи: три огромные шишки на его лбу вылезли, торчат, блестят, каши просят. Так их той мокрой тряпкой и лечили. Лежит Егор Берендеевич на лавке, кряхтит, стонет. Да и заночевал на ней же. Не стала баба его будить, да в супружеское ложе перетаскивать, лишь сюртуком муженька накрыла и на полати спать пошла, пригрозив ребятишкам на печи, те ведь долго успокоится не могли, всё отцовскую ложку вспоминали.

Очнулся ночью Егор от дыхания смрадного: вроде как перегноем несло и головешкой горелой. Открыл он очи ясные и видит: стоит склонившись над ним та самая коряжина, тощей жердью вытянулась, глаза-уголья выпучила, руки-крюки к шее Егора тянет и шепчет:

— Жердяй погубителя хочет погубить, Жердяй погубителя хочет погубить!

Встрепенулся Егор Берендеевич, нащупал за поясом нож булатный, вытащил его и давай им пилить руки-жерди. Отдернуло чудище свои руки от шеи мужицкой, присело рядом с Егором на лавку и заплакало:

— Ну зачем, ты крестьянин неотесанный, Жердяя сгубил? Жердяй бы гнил себе и гнил, а потом бы стал матерью сырой землёй. Знаешь какая охота мне стать сырой землёй? А теперь что: головешка я хожая-перехожая! А как мне головешкой хожей-перехожей на земле жить, не знаешь?

Замотал Егор со страху головой, горланить боялся — семья спит.

— Вот и я не знаю! — продолжала жердь свой гундеж.

Поднялась, наконец, коряга с лавки, заскрипела и вышла вон из избы, медленно прикрыв скрипучую дверь. Выдохнул Егор и тоже сел на лавку, потом встал, попил кваску, помаялся, покрутился, так и ночь прошла. А наутро работа по хозяйству, недосуг вспоминать ночные бредни!

Прошёл день, другой… Оправился Егор Берендеевич опять по дрова. Ходит, собирает сухой валежник. Вдруг слышит треск — идёт за ним кто-то. Оглянулся, а это знакомая жердь ковыляет, шепчет слова непонятные:

— Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук! Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук!

Вздрогнул Егор, хотел было кричать «изыди», но дюже жалкий и печальный вид был у жерди. Пожалел человек Жердяя:

— Как тебя взад вернуть? Думать-то я не горазд, всё дом да труд, вот почему я и тут.

Сел Жердяй на траву и заплакал:

— Порубай меня своим топориком, порубай! Я в щепы малые превращусь и перегноем со временем стану.

Достал крестьянин топорик и тюк-тюк-тюк им по Жердяю! А топор мимо проскальзывает — стал Жердяй бесплотным духом лесным. Села коряга-призрак на траву и заплакала пуще прежнего:

— А может, мне снова в печь залезть? Глядишь, всё взад и вернётся.

Развёл Егорушка руками:

— Ну попробуй.

— Пошли! — обрадовался Жердяй.

— Э нет, погодь. Мои родные тебя увидят, в живых не останутся! Давай ночью приходи, я тебя в печь и подкину.

Ударили человек и жердь по рукам, и разошлись в разные стороны до тёмной ночки. А как легли все домашние спать, отец к печке присел и подкидывает в неё потихоньку дровишки, чтоб не потухла. Тут дверь со скрипом отворилась и входит Жердяй на длинных, худых ногах.

— Давай ныряй в печь, — отворил Егор Берендеевич печную дверцу.

Скрючился Жердяй, согнулся в три погибели и в печь полез. Закрыл хозяин печную створку и ждёт. Прошёл час, отворилась со скрипом входная дверь и входит в избу Жердяй:

— Слышь, мужик, не сгорел я, в трубу вылез. А черный ворон, что крыше сидел, сказал, что я нежить обречённая, таковым во веки веков и останусь.

— Ну что ж, — снова развёл руками Егор. — Ступай себе жить вечно. Жить вечно тоже неплохо.

— Неплохо, неплохо, неплохо! — эхом загудел Жердяй и похоже даже обрадовался.

Выкарабкалась коряга из дома людского и к себе в лес побрела. Только с той поры, слухи по селу пошли, мол, бродит коряжина долговязая по ночам, в окна заглядывает, в печь просится. А как на трубу печную усядется, так начинает буянить: то ветром гудит, то скрипом скрипит, а то и вовсе плачет:

— Высоко сижу, в сыру землю хочу, Жердяй жалкий, Жердяй жалкий, Егор гадкий, Егор гадкий!

Народ шушукался, все головами кивали на Егора Берендеевича. Да разве докажешь чего? Тот молчит, как сыч, лишь в лес дюже часто шнырять по делу и без дела повадился. А ночами меж домов прячется: Жердяя, видимо, караулит.

Баю-бай, Егорка,

спи. Жердяя норка

не в твоем дому,

а в глухом лесу.

Жердяй — нечистая сила, очень длинный и худой дух, бродящий ночью по улицам словно жердь (тонкий длинный ствол дерева, очищенный от сучьев и ветвей). Шатается иногда ночью по улицам, заглядывает в окна, греет руки в трубе и пугает людей. Это шатун, который осужден век слоняться по свету без толку. Чтобы избавиться от всех этого нечистого, народ прибегает к посту и молитве, к святой воде; к свече, взятой в пятницу со страстей, которой коптят крест на притолоке в дверях.