Звезды и полосы (сборник)

6

Через три дня мы прощаемся с Альманзором. Это странная церемония, которую могли изобрести только эльфы. Распахнуты узорчатые ворота квартала, на площадке перед Стеклянной ротондой, которая сегодня сияет как никогда, сложена пирамида из деревянных плашек – внутри нее помещена аватара. Играет эльфийская музыка: прозрачные хаотические аккорды, как паутина, плавают в воздухе. Друг с другом они никак не связаны. Такой диссонанс, вероятно, царил во вселенной в момент ее зарождения. Кажется, что оседают они прямо в сердце. Скорбный эльф, покрытый бархатным темно-синим плащом, подносит к пирамиде зажженный факел. Звучит тихий гонг. Вспыхивает черное пламя. Не знаю, уж как эльфы сделали это, но оно действительно черное. Потрескивают колеблющиеся языки. Лицо обдает сухой сильный жар. На это трудно смотреть: я понимаю, что внутри сгорает не человек, а лишь его цифровое отображение, и все равно меня, будто от нездешнего холода, прохватывает озноб. В древних языческих ритуалах есть что-то пугающее.

Квинта шепотом объясняет мне, что согласно тем представлениям, которые бытуют у эльфов, если человек умирает, то душа его переселяется в аватару; чтобы ее окончательно освободить, аватара тоже должна быть развоплощена. Тогда душа сбрасывает с себя оковы и начинает странствие по виртуальным мирам, по бесчисленным звездам, по непостижимым вселенным, которые обычному человеку не вообразить.

– Вот, скажем, Дух – это странствующая душа.

Я так же шепотом отвечаю:

– И она не упокоится никогда.

Меня это нисколько не удивляет. Зарождения верований в нашем мире, конечно, следовало ожидать. Мы ведь не зря стоим перед всепоглощающей пустотой: приходится как-то объяснять себе то, что даже в принципе объяснить нельзя, адаптировать вечность ко времени, нечеловеческое – к человеку.

Правда, сейчас мне не до того. Я осторожно, стараясь не привлекать внимания, оглядываю присутствующих. Народа на площадке собралось очень немного. Помимо эльфов, которых, кстати, тоже считанное число, наличествуют примерно человек двадцать пять. Это более чем из трех сотен свободных граждан. Остальные, как это ни грустно, по-видимому, отсиживаются на Земле. Их, разумеется, можно понять: такой шок, такой эмоциональный облом не каждый переживет. Нам ведь казалось, что этот мир спокоен и безопасен, мы полагали, что защищены здесь гораздо лучше, чем на Земле, и вдруг выяснилось, что это только иллюзии – погибнуть в городе можно точно так же, как и «внизу». Более того, в городе риск даже выше, поскольку проявляются факторы, которых на Земле нет вообще. Во всяком случае, когда к Альманзору приехала «скорая помощь», он, сидя перед сгоревшим компьютером, уже весь почернел. А у Некки, который, как ни странно, все-таки выжил, оказался поврежден локоть, сломаны два ребра, сотрясение мозга.

Аль говорит, что это можно было предвидеть. Мир развивается – в нем крепнет и упрочняется достоверность виртуального бытия. Что значит «наращиваются обертоны»? А это значит, что пользователь включается в виртуал все сильней и сильней. Чувственные отличия нивелируются, в конце концов наступает момент, когда они исчезают совсем. Пользователь срастается с аватарой настолько, что любое ее повреждение воспринимается им как свое. Оно с точностью воспроизводится на Земле. Ушибешься здесь, значит ушибешься и там. Погибнешь в городе, значит и на Земле жизнь будет прервана в тот же момент. Причем, рискуют, по-видимому, только свободные граждане – ни гостям, ни туристам подобные неприятности не грозят.

А Платоша высказывается в том духе, что это оборотная сторона медали:

– За все надо платить. За право жить так, как нам нравится, за право быть самими собой, за право ни от кого не зависеть, за личный суверенитет, который мы обрели только здесь. По-моему, это невысокая плата. Во всяком случае, не выше, чем на Земле.

Ну, это смотря для кого.

Для большинства наших граждан, как выяснилось, она чересчур высока.

Меня осторожно трогают за плечо. Это Гримальд, который теперь возглавляет эльфов. Он очень бледен, как будто у него снежная кровь, но это не от волнения, а просто таков его здешний вид.

Гримальд говорит, что началось движение патрулей. Посты эльфов, выставленные на некотором удалении от квартала, сообщают, что два десятка гусанос покинули свой район и редкой цепью, сквозь которую, однако, не проскочить, неторопливо, но очень настойчиво продвигаются в нашу сторону.

Гримальд встревожен:

– Не знаю, что они там задумали, но мне кажется, вам лучше уйти. Хотите я дам охрану? Мы чрезвычайно вам благодарны за то, что вы отдали нашему брату последний долг, и мы никогда не простим себе, если с вами что-то случится.

На поясе у него висит меч.

Кольцо власти, украшенное смарагдом, струит темный блеск.

Квинта внезапно спрашивает:

– Скажи, Гримальд, а правда, что вы уничтожили всех гномов? Всех до единого, не оставили никого?..

Лицо Гримальда бесстрастно. Холодно взирают на нас синие, как у всех эльфов, глаза.

– Мы не хотим оставлять пятую колонну у себя за спиной. Мы не хотим, чтобы гусанос с их помощью проложили дорогу в наш новый мир.

Он машет рукой. Тотчас возле нас вырастает молоденький эльф и в знак повиновения склоняет голову.

– Выведешь их за стену.

– Да, мессир…

– Если потребуется – умрешь раньше них.

Я замечаю, что хотя костер еще не погас, но толпа, собравшаяся на церемонию, заметно редеет. Группами по два – по три человека граждане спешат разойтись.

– Прошу вас. У нас мало времени, – нетерпеливо говорит эльф.

Мы проходим мимо домов, сделанных из оплавленного стекла, сворачиваем под арку, которую украшает вычурный многогранный фонарь, пересекаем один крытый дворик, затем другой и, наконец, оказываемся у стены, опоясывающей квартал.

Только тут до меня доходит, что больше мы никогда не увидимся. Я скорее всего уже не смогу вернуться сюда. Я стремительно оборачиваюсь, но поздно: вокруг лишь стекло, лишь забвение, лишь покой, лишь переливчатые размытые отражения.

– Конец сказки, – говорит Квинта. – Пробило полночь, принцесса вновь становится Золушкой. Карета превращается в тыкву, кони – в мышей, добрая фея никогда не придет…

Глаза у нее смертельно сухи. Голос безжизненный – как будто испарения звука. Эльф между тем достает из плаща световой карандаш и быстро чертит им на стене загадочный иероглиф. Переплетения его тут же вспыхивают – часть стены словно тает, образуя овальную дверь.

За ней – звездная пустота.

Эльф склоняется:

– Дальше вас ждет собственный путь…

Я все-таки еще раз оборачиваюсь. Светлый купол Ротонды колеблется и бесшумно проваливается внутрь себя. Медленно вздымается вместо него облако пыли. Колеблются также окружающие дома, крыши их превращаются в серый волнистый туман. Обрывается граненый фонарь под аркой. Сыпется облицовка, покрывается трещинами тротуар.

Эльфы и в самом деле уходят.

Костер, впрочем, еще горит. Еще подрагивает, как бутон, черный кончик огня.

Или он будет теперь гореть всегда?

И еще – будто перья, плавают в воздухе призрачные загадочные аккорды прощания…

Прежде всего я оцениваю ситуацию. Мы находимся на самом краю города, там, где ни настоящих домов, ни даже мостовой еще нет, а есть только их очертания – грубые желтые линии, обозначающие будущую застройку.

Мы здесь как на ладони.

Тем более, что метрах в трехстах или четырехстах от нас, если, конечно, здесь применимы традиционные земные масштабы, расположено нечто вроде средневековой фортеции, представляющей собой низкое бетонное укрепление с бойницами во все стороны. Насколько я знаю, гусанос возвели три таких форта, правильным треугольником охватывающие периметр города. В одном из фортов стоит пушка, снятая с «Мальчика», два других вооружены громадными самострелами, мечущими железные копья. Более современная техника им пока не дается.

Форты предназначены для защиты от вторжений извне. Аль классифицировал монстра как вирус, способный разрушить всю нуклеарную часть программы. Причем самое интересное, по его мнению, это, конечно, источник: если вирус сознательно сконструирован, значит мы находимся на пороге войны – мы здесь не первые, мы не всевластные демиурги, существует по крайней мере еще один мир, надежно скрытый от нас, более совершенный, более продвинутый в смысле технологической зрелости. Главное, он настроен враждебно по отношению к нам. Наши шансы при столкновении, по-видимому, невелики. Правда, Аль, подумав, тут же добавил, что гораздо хуже, если вирус на самом деле не есть порождение человеческого ума, не есть вполне объяснимый, хотя, разумеется, и опасный, конфликт между людьми, а спонтанная реакция виртуала на нашу экспансию. Возможно, здесь ситуация такая же, как с освоением космоса. Первый шаг, первое продвижение в новое измерение всегда дается легко: нужна только определенная смелость. А вот потом трудности возрастают по экспоненте: в конце концов наступает момент, когда они оказываются непреодолимыми. Тогда экспансия останавливается. Человек начинает топтаться перед чертой, которую ему не переступить. Вот, что хуже всего. С людьми мы еще как-то можем договориться, а со вселенной – нет.

– Кстати, гусанос все делают правильно: ставят антивирусные брандмауэры, создают аналог системы сканирования. На некоторое время это, вероятно, поможет. Правда, потом им все равно придется выстраивать глубоко эшелонированную оборону: наращивать слой за слоем, возводить контрфорсы. И в один прекрасный момент вдруг выяснится, что система защиты поглощает все средства, которые у них есть, все ресурсы, весь оперативный резерв, а на продвижение в виртуал сил уже не хватает. К тому же они, вероятно, зациклились на активных вирусах – на тех, что, встраиваясь в программу, приобретают очевидные визуальные формы, то есть на разных там монстрах, на гремлинах, легко идентифицируемых в пейзаже. А ведь существуют, по-видимому, еще и вирусы пассивного действия: трещинки в стенах домов, плесень, сбои коммуникаций. Со временем количество их начнет нарастать. Хотя возможно, что это уже не вирусы, а информационная энтропия.

Аль полагает, что это фундаментальный вопрос. Он проблематизируется каждый раз, когда человек осваивает новое физическое пространство. Мир нам открыт, но и мы открыты миру со всех сторон – всем его флуктуациям, всему «злу», которое в нем существует.

Впрочем, это уже метафоры. А сейчас меня беспокоит то, что от взгляда из пустоты мы действительно ничем не укрыты. Если в форте в настоящий момент есть наблюдатели, то они нас, конечно, уже засекли.

Поэтому я пригибаю Квинту к земле, и мы, точно мыши, перебегаем по заштрихованной полосе к ближайшим строениям – сворачиваем в первый же переулок, стремительно проскакиваем его, еще раз сворачиваем, и, наконец, под ногами у нас – брусчатая твердь.

Теперь от смотровых бойниц форта нас надежно заслоняют дома.

Можно перевести дух.

Квинта немедленно этим пользуется.

– Три секунды… – задыхаясь, бормочет она. – Подожди… Всего три секундочки… Я – сейчас…

Она, как птенец, хватает ртом воздух. Видно, что этот наш сумасшедший рывок выжал ее целиком.