Том 7. Так называемая личная жизнь

Константин Симонов
100
10
(1 голос)
0 0

Аннотация: В томе помещен роман «Так называемая личная жизнь», содержание которого определил сам автор – «о жизни военного корреспондента и о людях войны, увиденных его глазами».

Книга добавлена:
22-09-2023, 15:21
0
174
142
Том 7. Так называемая личная жизнь

Читать книгу "Том 7. Так называемая личная жизнь"



15

Пройдя несколько сот шагов, Лопатин сел на землю передохнуть и, услышав, как в темноте, недалеко от него, идет по полю человек, сделал то, чему его еще в сорок первом научила война; из сидячего положения перевалился на бок, дернул ушко кобуры, вытащил пистолет и, перенеся тяжесть тела на левый, занывший от боли локоть, стал всматриваться в темноту, готовый выстрелить.

Плохо было только, что он не дослал патрон в ствол заранее, и теперь, чтобы взвести курок, пришлось оттянуть назад затвор, громко щелкнув им в стоявшей над полем ночной тишине.

Но как раз это и уберегло от несчастной случайности; впереди шевельнулось что-то невидимое, и не сверху, а снизу, с земли, – значит, тот человек, услышав, как клацнул металл, тоже лег, – донесся хриплый голос:

– Не стреляй, свой!

– Кто? – негромко спросил Лопатин.

– Я Чижов, – ответил голос. – А ты?

– Я с вами был, – сказал Лопатин и услышал, как человек поднялся с земли и пошел; но только в трех шагах от себя ясно увидел маленькую фигуру Чижова, странно широкую в плечах от висевшего на шее автомата.

– Куда ж вы ушли? – Чижов сел рядом с ним, не снимая автомата. – Я же вам сказал: обождите.

– Я не понял. Плохо слышал.

– А теперь?

– Теперь слышу.

– Я тоже, – сказал Чижов. – Не контузило. Только с ноги, когда второй раз вылезал, кожу содрал, не пойму об чего. Печет. Услышал, как вы в ТТ патрон дослали, сразу понял: свой. Когда парабеллум – другой щелчок. Да и неоткуда тут в поле немцам быть. Они свое дело сделали и смотались. Чего вы дальше решили, товарищ майор?

– Думаю, немного отдохнем и пойдем вдоль дороги. Или до кустарника, или до посадок, чтобы там залечь и, когда рассветет, оглядеться. – Начав полушепотом, Лопатин, преодолевая все еще не прошедший страх, кончил громко, почти не понижая голоса.

– А еще лучше – хоть какую воду найти, пить охота, – сказал Чижов. – Кушать не хотите? У меня сухари есть. Я всегда в карманах сухари имею, – мало чего!

– Давайте лучше пойдем, – сказал Лопатин. – Дойдем до места, пожуем, а вдруг и вода будет.

Они встали и пошли и, пока шли, не сказали больше друг другу ни слова. Шли и молчали.

Сначала добрались до полоски кустарника, но кустарник был мелкий, и они пошли дальше. Никакой воды так и не встретили, но еще через полчаса вышли к маленькой густой рощице. Сначала не поняли, что это за рощица. Шедший впереди Чижов крякнул от боли, ударившись обо что-то, и они оба разом прилегли. И когда прилегли и пощупали вокруг себя, поняли, что это одно из тех – с купами деревьев над могилами – маленьких хуторских кладбищ, каких много в этих местах, на границе Белоруссии и Литвы.

– Вы тут лежите, товарищ майор, – шепотом в ухо Лопатину сказал Чижов, – а я кругом обползу, нет ли кого. Место хорошее – не для одних нас. Автомат мой пока возьмите, а пистолет дайте, я с ним сползаю.

Лопатин взял автомат, а Чижов, сунув за пазуху пистолет, бесшумно пополз между могилами. Молоденький, маленький и казавшийся тихий, на самом деле он, наверное, был повелительным человеком.

– Нет никого, одни мы с вами, – сказал он, вернувшись. – На целую версту один. Как теперь решаете? Здесь ждать будем? Укрытие хорошее.

– Хорошее, – сказал Лопатин, без колебаний присоединяясь к уже принятому Чижовым решению.

– Кушать не захотели?

– Нет.

– И я нет.

– Интересно бы знать, где сейчас наши.

– Кабы знать, – сказал Чижов. – Можно бы рискнуть пойти. Слыхали, как наша артиллерия била? И танки тоже.

– Слыхал. Где-то в стороне, левей нас, но далеко, по-моему.

– Не так далеко. Считайте, ветер не оттуда, а туда, потому на слух и кажется, что далеко. И не только левей бьет – а уже и сзади нас, строго на запад. Оттого и немцы сняли засаду. Сделали свое дело – и смотались! – с горькой простотой сказал Чижов.

– Хорошо, что мы встретились, одному страшней, – сказал Лопатин.

– Конечно, – согласился Чижов. – Это только говорится, что и один в поле воин, а одному на войне – как? Я думал, вы услышали, как я сказал, чтоб лежали, пока не вернусь.

– А чего вы задержались?

– Хотел посмотреть, может, кто еще живой в том, в другом, кювете лежит. И туда, и сюда прополз, на поле даже выполз – никого! Бывает же, что и танк сгорит, а все выскочить успеют, а бывает, что даже и не сгорел, а внутри все мертвые. На Курской дуге мы уже из боя обратно выходили, – смотрим, почти на исходной с нашей же роты танк в кювет завалился и стоит, верхний люк открытый – и никого нет. Мы даже остановились, думаем, что такое, что же они, в бой не пошли? Заглянули – а там все убитые. Два снаряда сразу попало. Один в лобовую броню – водителя убил, а другая болванка в башню – броню пробила и внутри, как волчок, всех поубивала.

– А кто же верхний люк открыл?

– А кто его знает? У человека перед смертью такая сила бывает, толкнул – открыл, а потом упал внутрь и помер. Я один раз сам без сознания задним ходом машину выводил. Мне потом командир машины рассказывал, – кричит мне: «Мишка, куда ж ты, сейчас под откос пойдем!» – а я – без сознания. По-всякому людей бьет. У меня первого командира внутри башни убило куском своей же брони. У танкистов одна машина на всех, все одинаковое, только смерть – разная. Думал, в том кювете все же кого-нибудь живого найду. Не терплю, когда своих бросают. Уже после Курской дуги наступали, у нас машина сгорела, а мы сами живые вышли, но за кем к ночи поле боя осталось – не разберешь, всего там набито, и нашего, и ихнего. А утром дождь прошел, глядим – все же поле боя за нами; потихоньку идет вперед через него наша пехота. И мы за ней – поглядеть, как чего вчера было. В горячке не поймешь, а потом интересно. И вдруг – слышим, кто-то стонет. Под копешкой механик-водитель лежит, ему немецкий танк гусеницей ногу осушил, раздавил до колена. Из своего подбитого танка вылез, а под немецкий попал, – так он нам рассказал. На поле боя всегда что-нибудь валяется – одеяло валялось, мы его в одеяло завернули, он ослабший и дрожит. Выносим его – и вдруг он как закричит, – увидел, два танкиста идут. «Я, – кричит им, – просил вас не бросать меня! А вы меня бросили! Сволочи вы!» А они не признаются, что он ихний. Испугались, что мы их постреляем, и говорят: «Он обознался, он не наш». – «Как так – не ваш?»

Когда вернулись, доложили про них замполиту бригады. Не знаю, что с ними сделали, может быть, и ничего. Потому что сразу опять в бой пошли. А по делу – надо было нам тогда их на месте пострелять, заслужили! А под Севском меня самого пехота гасила, по земле катала, шинелями накрывала. Мы, как факелы, из танка выскочили. Ожоги были сильные, но живые остались. Значит, спасибо пехоте!

– А с вашим командиром танка вы давно вместе?

– С Вахтеровым? Давно, с Витебска. А знакомы еще раньше, в Нижнем Тагиле весной машины получали и эшелоном ехали. А потом, уже перед боями, ему младшего лейтенанта дали – и командиром танка ко мне. Он и стрелял хорошо и как командир был грамотный, с десятилеткой. Прямо с нее – на войну. Комбриг, когда с нами ходил в танке, ему говорил: «Ты, Вахтеров, далеко пойдешь, войну комбатом кончишь». А он смеялся. У него только усы, как у Чапая, а так ему двадцати одного еще не исполнилось. Двадцать было, – сказал Чижов и вдруг всхлипнул.

– Не обижайтесь, что спросил.

– А чего? – снова всхлипнул Чижов. – Молчать еще хуже. Чего теперь делать, если не говорить? Пока не рассветет, ничего не узнаем.

– А башнер с вами давно?

– Башнер со вчера. У нас до него башнер веселый был, Задорожный Семен Семенович, артист из филармонии. И песни пел, и фокусы делал – и с картами, и с чем хочешь. Немолодой уже, лет под тридцать. И вот его судьба: вчера утром на ходу люк открыл, а не закрепил. Нагнулся папироску взять, а другая рука – на башне. А я как раз в воронку уперся, и его крышкой люка – по руке. Бинтуем его, а он скрипит зубами и смеется, говорит: «Ничего, я сам виноват!» Сам или не сам, а забрали в санчасть. А вместо него – нового, с кем теперь простились. Я когда внутрь заглянул, пощупал – его в куски порвало.

При этих словах Лопатин почувствовал, как лежавший рядом с ним Чижов содрогнулся, голос не дрогнул, а телом содрогнулся.

– Фамилия – Попов. Что первую неделю воюет – сказал про себя, а как звать – не успел. Узнали от него только, что жена у него Настенька. У нас остановка была до того, как вас взяли, – стоим, а он про нее вспоминает: Настенька да Настенька! Все-таки человек предчувствует свою смерть.

– Почему предчувствует? – спросил Лопатин.

– А с чего б он взялся вспоминать, если б не предчувствовал?

– А Вахтеров разве предчувствовал?

– Вахтеров никогда не предчувствовал. Он, напротив, Попову объяснял, видя, как тот предчувствует: «Мы-то воевали, – говорит, – значит, и вы повоюете. Мы-то живы! Война-то, – говорит, – не без жертв, но кто-нибудь-то должен из нас остаться!» Так он его утешал. А вы тоже, как Вахтеров, на войне с сорок первого?

– С сорок первого.

– А я с сорок второго. Курсы трактористов уже в войну заканчивал, мне отсрочку дали, броню. А то всех позабирали в первые дни, на трактор сесть некому. У меня язва открылась, доктор на три дня из совхоза к матери в деревню отпустил. Пришел за семьдесят верст к матери, а там повестка ждет. И уже брат убит. Мне говорят: покажи в военкомате свою броню, – а мне неловко. Пока на механика-водителя учили, только в августе сорок второго под Сталинград попал. Называлась у нас – Четвертая танковая армия, а какая она была тогда танковая, одно название…

– А сами вы откуда?

– Пензенский, пензяк.

– Ну, ваши места хоть, слава богу, война не тронула.

– Да, не тронула…

В том, как Чижов это сказал, была укоризна; слова «война не тронула» уже давно не годились. Нигде не годились. Дома не тронула. А в домах-то пусто…

– Сколько вы машин с сорок второго года сменили? – спросил Лопатин.

– Эта – шестая, – сказал Чижов. – Два раза горели. Три раза меняли машины, подбитую – в ремонт, а нам – новую.

– А ваш командир бригады, – спросил Лопатин то, что уже давно хотел спросить, – на вашем танке давно ходил?

– С начала операции, с Витебска. Он нами доволен был.

– А почему же на другой танк пересел?

– А его механик-водитель разыскал, с которым он еще в Литве, под Шауляем, воевал. Уверен был про него, что тот убитый, а тот живой, прочел в указе фамилию Дудко – и разыскал. Из госпиталя к нему сбежал, в халате, девочки-регулировщицы до нашего хозяйства на попутную посадили. Командир бригады его увидал и говорит: раз такая судьба, вместе начинали, вместе и кончим. Как только новые танки получили, взял его к себе механиком.

– А почему же Вахтерова вашего к себе не взял?

– Мы думали между собой. Наверно, наш экипаж нарушать не хотел – он не любит экипажи нарушать, говорит: их и без того война нарушает. А что вместо меня того механика себе взял, я не обижаюсь, – с кем войну начинал, разве его забудешь?

– Это верно, – согласился Лопатин, подумав о людях, бывших, может, и не храбрей, и не лучше других, но неустранимых из памяти, потому что с ними начинал войну.

– Жалко, опять машина сгорела, – сказал Чижов. – Каждый раз жалко. Тем более «тридцатьчетверку». У ней и скорость, и проходимость хорошая, и маневренность, можно сказать, замечательная.


Скачать книгу "Том 7. Так называемая личная жизнь" - Константин Симонов бесплатно


100
10
Оцени книгу:
0 0
Комментарии
Минимальная длина комментария - 7 знаков.
Книжка.орг » Советская проза » Том 7. Так называемая личная жизнь
Внимание