Том 7. Так называемая личная жизнь

– Наверное, надо. Только не поедем, а пойдем. Вторые сутки все еду и еду.

– Поезжайте, водитель, – другим, не тем, каким он разговаривал с Лопатиным, а привычным командным тоном обратился Велихов к Василию Ивановичу. – Покушайте и отдыхайте, солдаты вам укажут.

И когда тот отъехал, снова повернулся к Лопатину.

– Долго вы тут стояли. Стою за вашей спиной, жду, а вы все молчите и смотрите.

«Неужели долго? – Лопатину, наоборот, казалось, что все было очень коротко: подошел, посмотрел на фамилии и сразу услышал оклик Василия Ивановича: „Товарищ майор!“ А оказывается, этот мальчик стоял за спиной и ждал», – подумал он о Велихове. – Так и подумал: мальчик.

С тех пор как война окончательно переломилась и пошла на запад, и где-то уже мерещился конец ее, – ему все тревожней бросалась в глаза молодость продолжавших жить и воевать людей. Она казалась опасной, и хотелось защитить ее от смерти – неизвестно чем и как, но все равно хотелось. Это чувство он испытывал и сейчас, глядя на Велихова.

– Вот что, Михаил… – Лопатин сделал паузу – ждал, чтобы Велихов подсказал отчество.

– Не надо, Василий Николаевич. Михаил – и все.

– Хорошо. Так вот, сейчас мы, конечно, пойдем к вам в штаб полка и поужинаем, и вы расскажете, мне, как все произошло, но сейчас, пока мы стоим с вами здесь вдвоем, прошу меня понять и заранее обещать сделать то, о чем я попрошу.

– Конечно, Василий Николаевич, сделаю для вас все, что смогу, – сказал Велихов, и на лице его не выразилось ни малейшей тревоги.

– Мне нужно будет дописать для нашей газеты то, что он начал, но не закончил.

Велихов с готовностью кивнул. В связи с предстоящим приездом Лопатина он уже слышал об этом от начальника политотдела.

– А для этого – составить обо всем свое собственное представление, – продолжал Лопатин. – А для этого – расспросить, и как выходили к государственной границе, и как переправлялись через нее. Поговорить не только с вами, но и с вашими подчиненными.

Велихов снова с готовностью кивнул.

– И не только здесь, но и там. Ночью – туда и ночью же – обратно, – добавил Лопатин, глядя в изменившееся лицо Велихова. – Пусть накоротке, но без этого не смогу написать.

– Вы без этого не сможете, а я этого не смогу вам разрешить, – сказал Велихов.

– Почему не сможете разрешить? Разве вам запретили это?

– Нет, не запрещали. Наверное, после всего никому в голову не пришло, что и вы тоже – туда. Но если запрошу разрешения – запретят, можете не сомневаться.

– А я и не сомневаюсь. Потому и прошу вас, а не кого-то другого.

– Начальнику политотдела не говорили об этом?

– Не говорил. Он уехал в Политуправление фронта и вернется только к утру.

– Но вы с ним не говорили об этом? – еще раз спросил Велихов.

– Повторяю: не говорил.

– Достанется мне за вас, – расстроено сказал Велихов.

– А я больше чем уверен, что со мной ровно ничего не случится.

– А я и не думаю, что случится. Обеспечим, чтоб не случилось. Но мне все равно достанется. За то, что взял на себя, не доложив.

– С полка не снимут? – спросил Лопатин. – Если считаете, что снимут, беру свою просьбу обратно. Буду просить не вас, а других.

– С полка не снимут, этого не думаю. Но выволочку дадут.

Лопатин молчал, понимая, что Велихов говорит святую правду и выволочку получит, но, решившись на риск, который ему предстоит, уже не пойдет на попятный. Если не успеет вмешаться какое-нибудь его начальство.

Об этом же, оказывается, подумал и Велихов, потому что вдруг спросил Лопатина, заезжал ли он к кому-нибудь по дороге в полк.

– Никуда не заезжал, прямо к вам.

– Тогда так, – помолчав и подумав, сказал Велихов. – Пока не придем с вами ночью на КП батальона, заранее никому ни слова! А когда будем переправляться туда и обратно, – я, конечно, с вами буду, – попрошу беспрекословно меня слушать. И предупреждаю: переправимся туда ровно на два часа, сам засеку время, и никаких разговоров. Обратно – значит, обратно!

– Спасибо, все ясно. А теперь пойдемте ужинать, – сказал Лопатин. – От начальника политотдела вам сильно досталось?

– За то, что переправил туда, нет, потому что по его собственному приказанию. А за то, что сам не сопроводил, поначалу досталось. Но замполит дивизии заступился, объяснил, что я хотел, но не мог, что у меня в эту ночь в третьем батальоне ЧП было – неудачная разведка. При обратном переходе нарвались: пятеро вернулись, а шестого у немцев оставили, не вынесли с собой. Хотя заявили, что убитый, но вы же знаете, как с этим – оставлять не положено. И пока сам не добился, чтоб еще раз пошли и вынесли, находился там у них. Начальника штаба за себя оставил, а с корреспондентом пришлось Салимова, ПНШ-1. Считал, что с ним лучше всего, а вышло хуже.

– Почему хуже? – спросил Лопатин.

– Салимов вообще-то выпивает, была такая опасность. Но я его предупредил, и он обещал.

– Не сдержал? – спросил Лопатин, вспомнив способность Гурского пить без последствий для себя и соблазнять других, иногда с последствиями.

– Почему не сдержал? Сдержал. Да у них там об этом и разговора не было, как я потом узнал. Он, – Велихов все время, не называя фамилии, говорил про Гурского «он», – только с людьми говорил да писал в тетрадку. Но когда Салимов стал его торопить, чтобы затемно обратно, он подначил. «Я, – говорит, – свое дело до рассвета кончить не успею, поэтому готов идти обратно хоть утром, хоть днем, если тебе не слабо!» Ну, а раз сказал «слабо», попал в больное место. Юсуф горячий – и его не заставил, и сам с ним до рассвета остался. Что за такой за характер! Самому боевому офицеру в полку – и вдруг «слабо»! Да Салимов, если б не закладывал, давно б уже и майором, и командиром полка был, не хуже меня, а может, лучше. Салимов, если бы по делу требовалось, весь день бы туда и обратно под снарядами, а он ему «слабо»! И из-за этого слова – один сказал, а другого заело – не только сами легли, еще двоих с собой взяли. Как вспомню, не могу простить.

Лопатин почувствовал себя виноватым. Правда, такого, как с этим «слабо», он себе никогда не позволял, а все же в силу профессии не раз приходилось вынуждать людей – и офицеров, и солдат – сопровождать себя куда-то, куда им по собственной необходимости в тот момент вовсе не надо было идти; и задерживать их расспросами там, где им не было нужды задерживаться, обрекая их всем этим на еще какую-то долю опасности сверх той, постоянной, к которой они и без тебя приговорены войной.

И, почувствовав себя виноватым, сказал, что обещает беспрекословно подчиняться Велихову.

– Это ясно, – сказал Велихов. – Я не об этом. Я о прошлом. Жалко людей. Начальник политотдела, когда приезжал, стоял у могилы, сказал, что это семнадцатый убитый у вас в газете. А у меня знаете сколько убитых на памяти? Вы, наверное, думаете про нас, что мы до того привыкли, что нам уже не жалко? Привыкли, а жалко. И чем дальше, тем жальче.

Он остановился сам и остановил Лопатина у входа в дом.

– Я вашей дочери написал, свою полевую почту ей напомнил и пять дней назад получил от нее ответ. Неужели вы все-таки дадите ей после этих курсов на фронт ехать, как она заявляет? Неужели вы этому помешать не можете?

– А как?

– Не знаю как. Вы не я, не командир полка. Вы, наверное, таких людей знаете, которые по вашей просьбе могут не разрешить ей этого, помешать. Все же она не солдат, не по призыву, а можно сказать, еще девочка. Помешать ей в этом, и все!

– Да, это верно, я знаю людей, которые могут помешать, – оказал Лопатин. – Но как это сделать? И как объяснить ей? До? Или после? Или вообще за ее спиной, так, чтоб ничего не знала? Как вы бы это сами не на своем, а на моем месте сделали?

Велихов ничего не ответил, но во взгляде его все равно осталась невысказанная вслух мольба – что-то придумать, чтоб всего этого не было. Неизвестно как, но не было!

– Рыбу будем есть, – сказал он. – Я велел, чтоб к ужину рыбу пожарили. Сегодня в Шешупе два ведра гранатами наглушили и принесли. Думал, начальник политотдела после похорон обедать останется, а он не остался, сразу уехал.