Двор. Баян и яблоко

— Но ведь и я не хотела с ним жить… — начала было Марина.

— Молчи! — рявкнула Матрена. — Лучше бы жила да жила с мужем, бессовестная! Чего только и надо было дуре малоумной?.. Так нет, разврату захотелось, бесстыдница ты!

И каждый из Корзухиных добавил к этим жестоким словам еще новые оскорбления.

Когда наконец все замолкло в доме, кто-то тихо вошел в сени и тронул плечо Марины.

— Платошенька! — шепнула она и, забыв обо всем, прижалась к его худой груди.

Только начала она бессвязным шепотом рассказывать Платону о своих печалях, как дверь распахнулась, и в сени вошел Маркел.

— Будет! — прошипел он и, как щенят, отбросил в разные стороны Марину и Платона.

— Вы чего тут?.. Ишь… нищие оба, а тоже — охота беса тешить!.. Ваших ублюдков кормить некому!..

Марина долго лежала во тьме, дрожа, давясь слезами и ненавистью к Маркелу и ко всему корзунинскому двору.

«Запалить бы их всех…» — думала она, бессильно томясь и задыхаясь от ужаса.

Вернувшись из города, Степан не удержался и сказал Липе:

— А у меня большая новость! Я теперь свободный человек, Липочка!

Липа неторопливо подняла на Баюкова серьезный взгляд.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— С женой я развелся, свободный теперь человек… можете меня поздравить! — и Степан хотел было рассмеяться, но выражение лица девушки остановило его. Темно-голубые глаза ее еще строже посмотрели на него, а румянец, окрасивший ее бледноватые щеки, показывал сердитое недоумение.

— А зачем вы мне об этом объявляете, Степан Андреич? Кажется, я никогда вас ни о чем таком не спрашивала.

«Не торопи ее!» — вдруг вспомнился Степану совет Финогена, и Баюков, спохватившись, растерялся.

— Конечно, конечно, Липа, — виновато заговорил он. — Но кому же я могу о таком деле рассказать, кроме как вам… и прежде всех?.. Ведь я же вам тогда… в тот день, помните, душу свою открыл… И я думал, что вы на такую новость не рассердитесь, а даже наоборот… и потому я…

Степан, окончательно запутавшись, умолк и огорченно махнул рукой.

Липе стало жаль его, она сдержанно улыбнулась.

— Сердиться мне зачем? Но, Степан Андреич, подумайте обо мне… Ведь я к вам поступила как домовница, я от вас жалованье получаю… я, сирота, своим честным трудом хлеб себе зарабатываю… и хочу, чтобы и вы, и люди меня уважали…

— Липа, голубушка, да что вы…

— Нет, погодите, Степан Андреич. У вас сейчас так получилось, будто я ожидала того, что вы мне объявили.

Девушка покраснела до слез, и Баюкову стало так совестно, будто он хотел обидеть ее.

— Липушка, милая! Да ведь вы же знаете, что я вас люблю… вы мне свет в окошке… Вот опять повторяю вам: выходите за меня, будьте моей женой!.. Ну, хоть завтра же… чем скорее, тем…

— Нет, так торопиться не следует, — рассудительно сказала Липа. — Мы среди людей живем… и всякий о нас с вами скажет: сегодня с одной развелся, а завтра уж на другой женился… А тут еще этот суд предстоит… Ах, Степан Андреич…

— Понимаю! — громко и торжественно произнес Степан. — Понимаю, Липа дорогая!.. Нет, я так не поступлю, чтобы вас люди уважать перестали. Наоборот, я так сделаю, чтобы все увидели, как вас уважать надо за вашу добросовестную отличную работу! Да, да!.. Так оно и будет!

— Подъехал кто-то! — прислушалась Липа. Баюков взглянул в окно.

— Батюшки! Сам секретарь нашей волостной партячейки… Николай Петрович Жерехов прикатил… Обещал — и вот приехал! — торопливо говорил Баюков, обдергивая на себе гимнастерку и приглаживая волосы. — Милости просим, Николай Петрович! — радостно кричал он уже во дворе.

Секретарь волостной партячейки Жерехов, сухощавый, долговязый блондин с заметно редеющими на макушке волнистыми волосами, приостановился на крыльце и, обмахиваясь фуражкой из сурового полотна, с улыбкой оглядел баюковский двор.

— А ведь без жердей-то куда лучше стало, товарищ Баюков! Пожалуй, ты первый в деревне придумал двор высветлить… а?

— Не совсем так оно выходит, — с улыбкой замялся Баюков. — Я поддержал и согласился, а придумала наша домовница Липа. «Что это, говорит, целый день ходи в полутьме… просто, говорит, тут ослепнуть можно».

— Домовница? — повторил Жерехов, испытующе покосившись на Баюкова.

— Ни-ни! — решительно произнес Степан, и лицо его приняло строгое выражение, родственное тому, которое бывало и на лице Липы. — Девушка эта, Николай Петрович, отменная, прямо сказать — дороже золота!.. Комсомолка, умница, работящая.

— Так, так… Сколько жару, однако, товарищ Баюков! — еще острее покосившись на него, усмешливо произнес Жерехов. — Ты ведь, я слыхал, с женой разводиться хочешь?

— Да уж развелся, — вздохнул Степан.

— А, вот как. Тогда, значит, ты можешь жениться на девушке, что «дороже золота»?

— С ней это не так-то просто, Николай Петрович. Сейчас она еще не пойдет за меня.

— Это почему же?

— Только после разбора моего дела с Корзуниными мне разрешено поднять этот вопрос.

О твоем этом пресловутом деле, об этой дворовой распре.

— Значит, не желает девушка лишних пересудов. Да! уже и у нас в волости знают.

— Откуда, каким образом? — с досадой спросил Баюков. — Я, кажется, никому об этом деле не рассказываю… осточертело оно мне во как!

— Ты не рассказываешь, так люди рассказывают… ваши деревенские, члены будущего тоза. К примеру, Демид да Финоген, твои ближайшие помощники, в прошлый раз, когда у меня были, выражали беспокойство.

— Это насчет чего же?

— Нетрудно догадаться, товарищ Баюков: люди тревожатся, чтобы эта дворовая распря не тянула из тебя силы, не мешала большому общественному делу.

— Это дело мне, как и всем, дорого, товарищ Жерехов, — заметно смутился Баюков. — О нашем тозе я вначале ни на день не забывал, двигал его вперед. Волостная партячейка… и вы, Николай Петрович, в первую голову все это отлично знаете. Но потом действительно… — Баюков замялся, — когда стряслось все это на моем дворе, было время, закружилась моя голова, закипело сердце, и я… тово… ослабил работу насчет нашего товарищества. Но теперь, сами видите, взял себя в руки.

— Верно, товарищ Баюков, по тозу дела продвигаются вперед. Вот сегодня, например, я к тебе завернул по пути, как обещал, с хорошей новостью.

— Насчет трактора? — обрадованно вскрикнул Баюков.

— Да. Угадал. Трактор вам, тозу, будет предоставлен, трактор вам вспашет всю вашу землю.

Жерехов вдруг круто повернулся к Степану и, устремив на него живой и острый взгляд ярких темно-карих глаз, спросил:

— Ты представляешь, товарищ Баюков, какое значение для всей дальнейшей жизни села будет иметь появление такой необходимой машины, как трактор?.. Прежде о тракторе знали только понаслышке, а тут своими глазами его работу увидят!

— Да уж люди его прибытия как праздника ждут! — радостно сказал Баюков.

— Понятно, понятно! — подхватил Жерехов, но его худощавое лицо с мелкими морщинками вокруг живых, остро поблескивающих глаз быстро изменило свое выражение на серьезное и даже строгое.

— Только вот что, товарищ Баюков, я обязан тебе сказать… и для этого также я заехал сюда: прошу тебя и всех вас учесть, что пока не так-то просто предоставить трактор. Известно, что до революции в России тракторного производства не было, и, значит, нам, большевикам, предстоит создать его. Придет время, когда у нас будут многие тысячи тракторов и других машин, а сейчас пока их немного. А тозы уже есть и еще организуются в разных местах нашей волости… значит, выбирать приходится, кому раньше трактор предоставить, на сколько дней… и все такое.

— Понимаю, Николай Петрович… в таком важном деле все надо рассчитать точно.

— И не только это, а и с вашей стороны все должно быть рассчитано, чтобы к приходу трактора все у вас было готово.

— Оно так и есть, можете даже проверить, товарищ Жерехов, все в полной готовности! — воскликнул Степан. — Списки всех желающих вступить в тоз вам известны. Да и весь сельскохозяйственный инвентарь, наличие семенного материала — все как есть переписано… хоть проверьте.

— А что ж, проверить полезно, — живо отозвался Жерехов. — Когда мы обсуждали на волячейке вопрос о тракторах, я за ваш тоз ратовал еще по одной причине — ты, как главный закоперщик, ведь мой однополчанин.

— Об этом я всегда помню, Николай Петрович, — приосанившись, ответил Баюков.

— Вот о том и речь шла. Я, как бывший командир роты, говорю, что помню, как Степан Баюков храбро дрался в гражданскую войну… уж надо полагать, что и сейчас он не подведет…

— Да уж будьте уверены, товарищ командир! — и Баюков, с широкой улыбкой на лице, вытянулся повоенному.

Жерехов глазами улыбнулся ему и спросил:

— А где же мы с народом поговорим? Здесь, у тебя?

— Н-нет… — замялся Баюков, — здесь неудобно…

Наша домовница Липа еще не совсем поправилась.

И, боясь, чтобы Жерехов не подумал дурно о Липе, Степан счел за лучшее рассказать все, как было, о недавней безобразной выходке Марины на баюковском дворе.

— Та-ак, — недовольно протянул Жерехов. — Вот как далеко зашла ваша дворовая распря, товарищ Баюков… Может, полезнее было бы для тебя самого прикончить своей рукой эту надоевшую тяжбу… выделил бы своей бывшей жене какую там можешь часть хозяйства… и живи бы она как хочет…

— Нет… уже невозможно прикончить это, — пбмрачнел Степан, упрямо тряся головой. — Ежели я вот так, как вы советуете, возьму да пойду на мировую, Корзунины всюду срамить меня будут: что я суда испугался, дело приглушить захотел… и тому подобное… И выйдет, что не я обличу на суде весь их подлый обман и воровство — о чем давно все соседи знают, — а Корзунины меня будут позорить. Нет, кулачью измываться над собой я не позволю!

Жерехов взглянул на него, пожал плечами и заметил суховато:

— Что ж… делай как знаешь… тебе и ответ держать.

Решили, что собраться лучше всего у Финогена Волисполкомовскую бричку завели во двор, прибросили коню сенца, а сами неторопливо направились к Финогену. По дороге Жерехов начал вспоминать некоторые боевые случаи, в которых Баюков участвовал вместе с ним. Вспомнил, как повелось в их части «за счет Деникина» пополнять боеприпасы, как несколько таких лихих вылазок было подготовлено и выполнено при самом горячем участии Степана Баюкова.

— Помнишь, Степан Андреич, как в ту ночь белогвардейский пулемет притащили?

— А как мы целый продовольственный обоз, товарищ командир роты, от белых прямо из-под носа увели?

Оба опять расхохотались. Хорошее настроение у обоих держалось весь вечер, пока в низенькой, но довольно просторной и чистой избе Финогена шло собрание членов тоза. После собрания все долго не расходились, еще хотелось поговорить о будущем. Располагало к разговору и веселое лицо Жерехова — он был удовлетворен проверкой, которая показала, что подготовка к переходу на товарищеское земледелие ведется всерьез. Хотя Жерехов прямо не хвалил Баюкова, но всем было ясно, что он доволен им. Недаром несколько раз он называл Степана то «ваш ближайший руководитель», то «ваш наверняка будущий председатель».

Баюков чувствовал себя в этот вечер так, будто не потемневший от времени дощатый потолок Финогеновой избы нависал над его головой, а бескрайное и бездонное небо простиралось над ним, озаряя своим сиянием землю. Эта с детства знакомая земля с ее вековечными межами и узкими, как домотканный холст, полосками теперь представлялась Баюкову сплошным зеленым ковром озимых всходов — первого посева сообща, товариществом. Он видел на знакомых лицах оживление, такое же обновленное, как и земля, в котором читалось светлое, как солнечный луч, нетерпеливое ожидание перемен. Он видел обращенные к нему доверчиво-ласковые и одобрительные взгляды своих односельчан. И радость сознания, что он трудился для них, словно пела в нем, расширяя грудь. Он совершенно забыл о дворовой своей распре, о Марине, о Корзуниных, как будто всего этого и не бывало никогда.