Двор. Баян и яблоко

ДВОР

Весной двадцать четвертого года Степан Баюнов вернулся из Красной Армии домой, в деревню Бережки.

Однажды вечером Баюнов вышел на улицу, сел на скамью у ворот и не торопясь закурил. Левой рукой он потирал колени, унимая усталость за длинный день работы на вешнем голубом солнышке.

Но усталость эта была даже приятна — своей-то, как говорится, некупленной силой сколько сделаешь за день!.. А пока он служил в армии, на дворе у него скопилось множество всяких прорех и непорядков, с которыми он решил начисто разделаться до наступления горячей страдной поры.

«Маринке, понятно, трудно было без меня, — нежно думал он о жене. — Силенки ведь слабые, женские… А наши деревенские помогали ей, по всему видать, плохо… Экий народ… В свое время сам постановление видел: женам красноармейцев помогать в первую голову… а на-ко вот…»

Степан не успел додумать — знакомый голос окликнул его:

— Степан Андреевич, доброго здоровьица!

По дороге, приветственно помахивая картузиком, шел старик Финоген Вешкин.

— А мы к тебе, Степан Андреич! — крикнул он хрипловатым тенорком. Морщинистое лицо его с прозрачной седой бороденкой довольно улыбалось. За ним, явно сдерживая его веселую торопливость, неспешно вышагивал Демид Кувшинов, глубоко вонзая в землю свою высокую кленовую палку. Демид был высок, широкоплеч, его сивые густые волосы и ровная, еще темная, лопаткой борода вокруг скуластого, носатого лица заставляли предполагать, что ему немногим за пятьдесят. Но, не в пример Финогену Вешкину, который был старше его лет на двенадцать, Демид Кувшинов шагал по-стариковски, тяжело передвигая больные, ревматические ноги, обутые в старые, многажды латанные, низко подрезанные валенки.

Финоген Вешкин поздоровался с Баюковым, весь так и просияв доброй улыбкой. Демид только произнес «здорово» и подал Степану большую твердую руку.

— Уж как мы довольны, Степан Андреевич, что тебя дома застали, — начал Финоген, чуть покосившись на сумрачное лицо молчаливого Демида.

— Я же тебе говорил, что мы Баюкова теперь обязательно дома застанем, — басом проговорил Демид и, оборачиваясь к Баюкову, спросил: — Да уж ты, пожалуй, в волости все свои хлопоты кончил и как следует быть дома обосновался?

— Так точно, — по-военному довольно ответил Баюков.

— Это как же, милый, дома… в вдруг «обосновался»? — удивился Финоген Вешкин. — Чего ж тут, не пойму, обосновываться, коли человек в свой дом родной вернулся?

— Ну… несмышлена голова! — с легким пренебрежением сказал Демид Кувшинов. — Степан-то Андреич ведь человек партийный… а такие в волости на счету должны быть… Верно я говорю?

— Верно, — подтвердил Баюков, с хитроватой усмешкой посматривая на обоих собеседников. — Это хорошо, Демид Семеныч, что ты во все вникаешь.

— Вчера мы с Демидом Семенычем в волисполкоме встретились, — продолжал Баюков, обращаясь теперь к Финогену. — Демид Кувшинов меня спрашивает, для чего я приехал в волость. Я отвечаю ему: «Приехал по своим партийным делам — теперь и я состою здесь на учете». Потом я его спрашиваю: «А ты что тут делаешь, Демид Семеныч?» А он мне отвечает (тут Баюков опять хитро усмехнулся), что приехал нарочно — справиться желает насчет важного общественного дела…

— Это уж не насчет ли товарищества нашего будущего? — живо насторожился Финоген.

— Насчет того самого… проверить все хотел… да, — твердо ответил Демид.

Финоген вдруг возмущенно передернул сухими плечами, добрая улыбка исчезла с его сморщенного лица.

— Экое дело!.. Кого проверять-то захотел? Уважаемого человека, благожелателя нашего… тебя, Степан Андреич! Верно ли, мол, ты нам о товариществе рассказывал… Ну! Не то придира ты, Демид, не то злой ты мужик… ей-ей. Ведь этак Степан Андреича и обидеть недолго.

— Его-то? — и Демид будто воткнулся в лицо Баюкова суровым взглядом коричневых, как солод, умных глаз. — Степан Баюков хоть и моложе нас с тобой, Финоген Петрович, а зря обижаться не станет… Верно я говорю, Степан Андреич?

— Верно, — снова подтвердил Степан Баюков. — Я так и понял, Демид Семеныч, что ты желаешь, так сказать, воочию удостовериться, какие имеются постановления, что говорят советские законы насчет товариществ по совместной обработке земли…

— О чем и речь идет! — прервал Демид, возбужденно откашливаясь с громким, словно трубным звуком. — О важнеющем деле речь идет! Товарищество — да какое? Это тебе не за любо-просто стакан водки с товарищами распить, а это — людям в одном кусте, тоись сов-мест-но пашню обработать…

— Да чтоб все по-доброму вышло! — ввернул Финоген.

— То-то оно и есть… и, — Демид опять трубно кашлянул. — В одной семье, своих же кровных, случается, мир не берет — а тут на тебе… разные люди, каждый на особицу, один такой, другой сякой… и вдруг: совместная обработка земли… подумать только!

— Однако вот ты, например, Демид Семеныч, надумал же вступить в будущее наше товарищество, — заговорил Баюков, несколько испытующе вглядываясь в сосредоточенное лицо Демида.

— Тугодум он, Демид свет Семеныч… право слово, тугодум! — опять возмутился Финоген, которому все больше не нравилось сумрачное лицо Кувшинова. — В волости ты был? Был! Узаконения насчет товарищества читал? Читал!..

— Читал, — угрюмо и важно повторил Демид, продолжая смотреть перед собой все тем же сосредоточенно-задумчивым взглядом. Финоген с досадой отмахнулся и вновь обратил к Баюкову ласково улыбающееся лицо. Старик сейчас решил про себя, что перед Степаном, который первый и рассказал людям о товариществах по совместной обработке земли, надо показывать не хмурость, как это делает тугодум Демид, а радость душевную.

Так Финоген и сделал.

— Прямо скажу тебе, Степанушко, хороший ты выход нам, бедноте, присоветовал. Ведь вот совсем вроде недавно ты домой с военной службы вернулся, а вон как люди у нас этим делом загорелись, сильно оно подходит нам, Степан, товарищество это самое… Взять, милый, к примеру, меня со старухой. Почти что одни мы с ней остались. Два сына в германскую войну убиты, один в Красной Армии службу проходит, старшая дочка с нами, но ведь она вдовая, с тремя ребятишками осталась, а младшая в другую деревню замуж вышла. Вот и выходит: теперь нас раз, два — и обчелся, а для хозяйства, сам знаешь, сколько силы надо. Мы со старухой и дочкой рассудили: одним нам тяжело, а с народом вместе — будто сила в тебе внове родилась.

— Aral Что я вам говорил?

— Так мы же и не спорили с тобой, Степан Андреич, мы свою выгоду понимаем: землю обрабатываем вместе, все и каждый — хозяева равноправные и за труды свои получили по совести.

— Мы, знаешь, намедни даже подсчитали с мужиками, — вмешался Демид, и его сумрачное лицо сразу оживилось, — тягло, плужки да всякие какие ни на есть орудия вместе сложить — сила получается большая… к-ку-да больше того, когда все это тягло да орудия поодиночке на полоски выходили… Верно?

— Конечно! — так же оживленно поддержал Степан. — Вы рассчитали правильно, как здравым да честным людям полагается. А вот посмотрите потом, какую пользу это в жизни даст… Партия высоко оценила это дело — товарищества по совместной обработке земли: от такой общественной постановки труда для народа и польза, и учение, да и государство больше хлеба получит… Смекаешь?

И Баюков, как уже не раз бывало, с увлечением заговорил на любимую тему. В Красной Армии он успел немало прочесть брошюр и газетных статей, где рассказывалось о работе тозов, успел послушать и поговорить с докладчиками по вопросам сельского хозяйства — и наконец накрепко убедился в том, что тозы — дело нужное и важное и обещает в будущем немалую пользу для крестьянина, а кстати поможет ему стать более грамотным и культурным человеком.

— Без культуры, дорогие товарищи, теперь нельзя, — наставительно повторил Баюков. — Советская власть народу и землю и все права дала.

— Уж про это что говорить, Степанушко, ребята школьники и те понимают.

— Понимать, Финоген Петрович, мало — надо всей душой стараться новое в жизнь проводить… жизнь-то ведь везде и всюду на новое поворачивает.

— Тебе, конечно, как человеку партийному, лучше нашего видать… потому тебе, Степан Андреич, от нас доверие и уважение, — опять загудел Демид. — А только есть у меня, да и у многих еще наших беспокойство одно…

— Чего там опять? — досадливо вскинулся Финоген. — Ох, назола ты, Демид Семеныч!.. Ну… что тебя опять беспокоит?

— Да не меня только, а и других многих, кто к нашему делу привержен, — упрямо продолжал Демид, — Еще товарищество наше только зачинается, а у него уже враги появились, которые справедливому делу будут всячески вредить. Я о Корзуниных говорю, о подлой их кулацкой шайке. Я их во-о как знаю!

Демид с силой сжал темный кулак с набухшими жилами, глаза его зажглись мрачным огнем.

— Они, Корзунины, у меня во-от где памятку оставили, — и Демид, нагнувшись, ударил ладонями по своим ногам в старых, заплатанных валенках. — Десять лет на них батрачил, всю силу на ихнем дворе оставил… Парнишкой отец меня с голодухи (восемь ребячьих ртов в избе!) и определил к Корзуниным: «И сыт будешь, сынок, и себе кой-чего справишь». А я тогда безответный был, малограмотный, на спине у меня хоть горох молоти— все готов был вытерпеть. И в дождь и в холод Корзунины меня посылали то лес рубить, то на базар, то по разным торговым делам с «самим» Маркелом Корзуниным или с большаками его езживал. Бывало, хозяин-то в чайной рассиживал, а я с конями целыми часами на морозе простаивал… А уж сколько дров из лесу перевез… горы-ы! И все-то без пощады, хуже собаки, все-то на голоде да на морозе…

— Будет уж тебе гудеть! — снова недовольно прервал Финоген. — Что было, то прошло. Теперь ты с сыном женатым живешь, уже подмогу себе вырастил… Жизнь вроде глаже пошла…

— Глаже, глаже! — вдруг ехидно передразнил Демид. — Добёр ты, Финоген Петрович… ох, добёр… ты, пожалуй, волка и того бы погладил… Это оттого, что ты у Корзуниных не батрачил…

— Да что ж… и я, было время, от нуждишки к Маркелу Корзунину наниматься ходил, — простодушно признался Финоген, — да только он меня вобрат послал: «Больно, говорит, тощой ты, парень, не будет от тебя проку».

— А я был косая сажень в плечах! — выкрикнул Демид. — Это Корзунины из меня все здоровье вытянули… ноги у меня пухнут — тяжелые, как бревна, ревматизм у меня… вот… во-от…

Демид резко подался вперед, рванулся еще раз и грузно сел на лавку.

— Во-от, — повторил он, с силой ударив палкой оземь. — Они, Корзунины, кулацкий их двор, меня инвалидом сделали до скончания дней… и все обманом да посулами голову мне морочили, а сами обсчитывали, обдирали как липку: «Обожди, Демидушко, вот ужо рассчитаемся с тобой…» Все «ужо» да «ужо»… будь они прокляты, подлей их нету!

— Все это мне известно, Демид Семеныч, — с легким нетерпением прервал Баюков. — Я только что-то не пойму: к чему ты рассказ свой клонишь?

— А к тому клоню, — с каким-то ожесточением повторил Демид, — чтобы ты, молодой, помнил: корзунинская подлость да хитрость по сю пору всякому доброму делу вредить готова… И нашему товариществу тоже будет вредить… И, значит, держи ухо востро!