Двор. Баян и яблоко
![Двор. Баян и яблоко](/uploads/covers/2023-07-02/dvor-bayan-i-yabloko-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Анна Караваева
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1975
Читать книгу "Двор. Баян и яблоко"
Демид медленно, торжественным движением поднял руку и указал на трактор, который, уходя все дальше вперед, смешивал вековечные межи и полоски.
— Все вышло, как сказывали вы оба — волостной секретарь и ты… Что было обещано советской властью, то и дадено.
Он приблизил к Степану освещенное радостью лицо и произнес тише:
— Откроюсь тебе, как на духу… Я хоть и пошел в товарищество-то, а сам все чего-то побаивался, душа тайком все с чего-то побаливала… А ныне, гляди, уже ничего не боюсь.
Корзунины наблюдали за шествием сначала из чердачного окна, а потом спустились вниз и уже близко увидели всех, когда трактор проходил по переулку мимо их плетня.
Маркел стоял за толстым стволом старой корявой березы и молча глядел на улицу. Уже все прошли мимо, и только дымок трактора, как прозрачное сизоватое крылышко, взлетал вдали над колыхающимися, как волны, головами и плечами людей, — а Маркел продолжал неподвижно стоять на месте.
— Тятенька… что ты? — робко окликнула его Прасковья.
Свекор, не удостоив ее и взглядом, мрачно приказал сыновьям:
— Айда, поглядим… а вдруг споткнется где эта чертова машина?
Матрена высунулась было вперед:
— Тятенька, надо уж за стол садиться… варево кипит…
— За стол, за стол! — передразнил Маркел. — Тут нашего брата прямо на стол кладут, под божницу… Во-он она, погибель наша, дымит, тарахтит… — и он крючковатым темным пальцем ткнул перед собой, в ту сторону, откуда слышался ровный рокот мотора.
— Айда! Поглядим.
Когда мужчины ушли, Матрена стала громко жаловаться:
— Это что ж теперь будет? Похлебка готова, баранина с картошкой тоже в самый раз… садиться бы надо за стол, а они, на-ко, потопали в поле голодные… А пока они там глядят, все переварится, высохнет… У-ух, никудышная жизнь пришла!
— И когда этакая жизнь кончится, господь один знает! — горько вздыхала Прасковья.
Маркел и большаки проходили больше часа и вернулись домой голодные и потому еще более злые. Маркел сначала ел молча, а потом вытер бороду и, оскалившись, произнес:
— Да, бабы, не мне одному, старику, а всем нам ложиться под божницу, всем… вот как оно выходит!.. Не в чужую, а в нашу сторону камни летят, нам башку прошибить хотят! — злобно подчеркнул Маркел. — Сказали мне ноне, что нашему брату, крепким хозяевам, конец приходит… И кто это сказал? Х-ха… Демидка Кувшинов, наш батрак, когда-то и за человека его не считали… Увидел я этого обормота Демидку, и душа закипела. «Скоро же, говорю, выучился ты народом верховодить… а только спервоначалу спросить бы надо, желаем ли мы, народ, таких, как ты, слушать!» А он на меня глазищи вылупил. «Ты, говорит, Маркел Корзунин, не народ!» — «Это как же, говорю, «не народ», ежели я жив-здоров и, может тебя, худоногий, еще и переживу!» Демидка опять: «Все равно, говорит, таким, как ты, конец приходит». И Финогешка тут же сунулся: «Верно, говорит, Маркел, на глаз ты хоть пока и живой, а вроде и мертвый». — «То-то, говорю, вы от нас, как от мертвых, целый клин пашни украли!» Тут Баюков как из-под земли вырос и этак важно да угрозно меня спрашивает: «Как смеешь говорить «украли», когда земли эти нашему товариществу отписаны по постановлению советской власти и народа?» Тут и другие горлопаны подошли… и давай нас разными словами шпынять… Вот как Степка да этот — как его? — волостной секретарь всех их образовали!.. А трактор этот идет, идет, не споткнется… То-то и мужики храбрости набрались, обнаглели… самого беса не страшатся!.. А вот недельки через две-три посеют они на той земле — тут уж всему каюк. Будто никогда мы, Корзунины, там и ногой не ступали… Вот как нас прижали… Чуете вы все али нет?
Маркел, задохнувшись, приостановился, мрачно водя глазами. Потом бросил в сторону хмурых сыновей взгляд такого свирепого отчаяния и тоски, что даже тупой и малоподвижный Семен, почувствовав что-то необычное в состоянии отца, подавленно склонил низколобую голову. Андреян недовольно крякнул и с опаской глянул на отца. А Маркел, будто желая пронзить взглядом своих сыновей, продолжал с тяжелой и злобной одышкой:
— Меня, Маркела Корзунина, все эти людишки, как мальчишку желторотого, честят-шпыняют, а я бы их всех… и трактор этот подлый… — у-ух-х! — своими руками бы зашиб до смерти!.. А сыновья мои, большаки, надежа моя… стоят, как столбы придорожные, рта не разинут, в сторонке жмутся… обалдуи, дурни несусветные!..
Из отцовских уст посыпались упреки, перемешанные с такими зазорными словами в сторону Андреяна и Семена, что и разбитная Матрена далеко не сразу нашлась, чем умилостивить свекра. Заметив, что старик уже приустал браниться, Матрена смиренно приблизилась к нему и с низким поклоном поставила перед ним ковшичек крепкого изюмного кваску, который незаметно успела принести из погреба.
— Испей, тятенька, испей… чай, горло пересохло наших несмышленых уму-разуму учить! — ласково пропела она.
А пока Маркел осушал ковшик, Матрена торопливо продолжала:
— Мы же, тятенька, все в твоей воле, — зачем тебе на всякое наущенье силушку тратить?.. Ты просто прикажи нашим мужикам, прикажи — и пусть-ко они не выполнят по-твоему!.. Ты наказывай их хоть батогом, хоть кулаком, а мы с Прасковьей спасибо тебе скажем!
И, сохраняя на лице умильную улыбочку, Матрена полуобернулась к Прасковье:
— Верно я говорю?
— А то как же… так оно и есть, — покорно подтвердила Прасковья, злобно подумав про себя: «Лиса Патрикеевна, подлюга ползучая!»
В эту минуту вошла Ермачиха со своим незадачливым сыном, которого она тащила за руку, как младенца. Ефимка был трезв, уныл и чем-то подавлен. Хотя каждый из Корзуниных знал, что появление Ермачихи несло за собой только ущерб для хозяйства, ее приход сейчас был даже как-то кстати. Ее обычное приветствие, — уснащенное липкими словечками «благодетели» и «милостивцы», напоминало о прошлом, о котором так тосковали на корзунинском дворе.
— Вот пришла к вам, милостивцы, на судьбу свою пожалобиться, — плакалась Ермачиха. — Может, наставите нас, горемычных, прибавите вашего ума-разума!
— Да что у тебя, убогая? — прогудел Андреян, уловив во взгляде отца огонек оживления и любопытства к разговору.
— Все насчет охоты, насчет моего забиженного сынка… — ныла Ермачиха, утирая сухие глаза. — Пришлось ведь ему в волость тащиться, разрешение просить. А ему той бумажки и не дали… Да говори ты сам, чудышко! — и Ермачиха с неожиданной для ее тщедушного тела силой дернула за руку своего долговязого и неуклюжего Ефимку.
Тот, неловко разминаясь, будто поднимая невыносимую ношу, забормотал:
— Н-ну… пришел я в волость… и там ничего, как есть ничего не разрешают… <Ты, говорят, праздно-шатающий… зря в лесу палишь, безо время и птицу бьешь… Да еще, говорят, корову чью подстрелишь… Общество, говорят, не желает, чтобы ты, Ефим, ружьем своим куролесил…»
— Общество! Врут они, врут! — вскрикнула, как под ножом, Ермачиха. — Все это Степка Баюков крутит, всюду поспевает, дьявол горластый!.. И все-то ему удается, а народишко к нему льнет, как мухи к меду…
— Да-а… уж и срамили его, Степку этого, а он все равно верховодом остался… ништо его не берет, зубастого! — шумно вздохнул Маркел.
— Вот и я то же говорю, милостивец, — продолжала ободренная этими словами Ермачиха. — Моему злосчастному Ефимушке Баюков совсем свет застить хочет, а самому удача в руки так и плывет… На дворе у него — вот вам крест, сама только что слышала — двух свиней большущих нынче колоть собираются.
— Свиней колоть?! — оживились все Корзунины.
— Это с чего же? — раздумывал вслух Маркел. — Свадьбу, что ли, он играть собирается? Да ты, поди, спутала, старуха?
— И-и, нет, батюшка, не спутала, вот те крест! — клялась Ермачиха. — Насчет свадьбы ничего не слыхала, а как Финоген с Демидом на улице беседовали, слышала все до последнего словечка, вот как тебя, милостивец, слышу. Мы с Ефимушкой потихоньку позади плетемся, а эти двое, Степановы дружки, про свиней говорят: много, мол, Баюнов за такую упитанную скотину получит, даже на корову, мол, почти хватит…
— Ишь, одной коровы ему мало, вторую заводит! — завистливо молвила Матрена.
— Да, да… а мы, милая, страждем! — запричитала Ермачиха. — Нам свет застило, деваться некуда… Вот я и говорю: «Айда-ко, Ефимка, к благодетелям, может тебя в работники возьмут». Да кланяйся ты, орясина богова!
И она, толкнув сына вперед, заставила его низко поклониться Маркелу.
— Так, может, возьмешь его в работники-то, Маркел Карпыч?.. Будь бы он при месте, мне бы, старенькой, полегше было. А ведь теперь охотничать ему нельзя, того гляди под замок посадят, — так уж лучше пусть в работники к тебе пойдет… Разумом его бог обидел, а силищи в нем — сам видишь, сколько, невпроворот силищи… А уж слушаться он тебя будет, господи-и!.. Его, как дите, куда пошлешь, туда и пойдет, что прикажешь, то и ладить станет… Возьми его к себе, кормилец! — стрекотала Ермачиха, кланяясь и утирая уже непритворные слезы.
— Взять его к себе… — медленно повторил Маркел, расчесывая пятерней бороду. — Об этом, старушка божья, подумать надо. Работников ноне мы не держим — сама знаешь, какое время настало… Да-а, подумать надо.
— Уж подумай, батюшка, надумай как-нибудь! — взывала Ермачиха. — Ноне, как от лесу-то его отрешили, мне с сынком, говорю тебе, чистая беда!
— Та-ак… — протяжно вздохнул Маркел. — Можно, конешно, в помощь его взять… пока, на время: в одном деле будет нам помощником… Только так, старуха. Согласна?
— Согласна, батюшка, согласна. И так ладно, голубчики! — обрадовалась Ермачиха. — Уж только вы его не забижайте, безответного!
— Кто нужен, того не обижают! — пообещал Маркел и, обратившись к снохам, приказал: — Ну-ко… дайте старушке божьей малость того-другого… мучки, маслица, крупки…
— Ох, спасибо тебе, благодетель!.. Век за тебя буду бога молить! — радостно запричитала Ермачиха, семеня вслед за нахмуренными корзунинскими снохами.
Ермачиха скоро убралась восвояси, а Ефимку оставили обедать. Перед тем как сесть за стол, Маркел подозрительно спросил:
— А те, нелюбые, где?
— Платошка опять на лесосеке, дрова заготовляет. — угодливо ответила Прасковья.
— А Маришку я на реку услала половики стирать… она там до ночи провозится, — доложила Матрена.
— Вот и ладно, — одобрил Маркел. — Нечего им, межеумкам, о наших делах слушать да лишнее знать.
Облегченно вздохнув, он приказал:
— Ну садись за стол!
За обедом Маркел сам подкладывал Ефиму лучшие куски жирной баранины, которую по обычаю подсолили к празднику Спаса. Потом Ефимке поднесли полный стакан водки, а дальше и еще. Ермачихин сын, как всегда после выпивки, разошелся и выболтал все, что засело у него в голове. Он клял волостное начальство, и больше всего Степана Баюкова, и Корзунины ему во всем поддакивали.
— Что ему ты, головушка бедная? — жалостливо сочувствовал Маркел. — Он, Баюков-то, нас, хозяев, прижал, совсем прижал… усмирить его надо. Вот и помоги нам Баюкова усмирить!
— И помогу-у! — пьяно ломался Ефимка.
— Нам поможешь — и себе дорогу в лес вобрат проложишь.
— И пр-роложу-у!
— Ты запомни, Ефимушка, этакий Степка храбрится, задирает, пока его не пугнули…